Тайна лотоса (СИ) - Горышина Ольга (читаемые книги читать .txt) 📗
— Ты не должен видеть ребёнка, — настаивал на своём жрец.
— Я сделал многое, что не должен. И взять на руки мёртвого сына после всего не такой уж и грех.
— Если я сумею достать его целиком.
— У неё отошли воды, он должен родиться сам, насколько я смыслю в женской природе.
Фараон вновь склонился к Нен-Нуфер, когда она со стоном вцепилась в покрывало.
— Положи ей на лоб, — Пентаур протянул фараону смоченную в опиуме губку и одним рывком разорвал подол платья. Фараон отвернулся от жреца, глотая слёзы, готовый для себя самого попросить маковых зёрен, которыми успокаивают детей. Он слышал звон медицинских инструментов и страшился обернуться, да и смотреть в ныне спокойное лицо жены было куда приятнее, чем на окровавленные простыни в её ногах. В ноздри бил запах воскуренных жрецом смол, уши заполнял его тихий голос, шепчущий молитвы, и фараон не сразу расслышал приказ Пентаура.
— Надави на живот!
Фараон, обернувшись, увидел лишь покрытую испариной макушку жреца, склонившегося к поднятым коленям царицы. — Дави на живот! — повторил Пентаур нетерпеливо. — Я держу его голову. Ещё! Ещё! Как только я сумею выкрутить плечи, он свободен! Всё!
Даже когда Пентаур положил на покрывала склизкое тельце, фараон не сумел убрать рук, , а только сильнее надавил на пустой живот жены.
— Ступай в купальню и омой его, — Пентаур убрал нож, которым перерезал пуповину, и когда фараон не двинулся с места, добавил едва слышно: — Я понимаю, как это тяжело, , но и мне сейчас не легче, поверь мне.
— Я знаю и совсем не уверен, что мне дано любить её сильнее твоего.
Фараон бережно взял мёртвого сына на руки и, как слепой, нащупывая ногой каждую ступеньку, спустился в купальню. Холодная вода казалась кипятком, так обжигала она дрожащие руки. Бережно закутав ребёнка в полотенце, фараон остался сидеть на приступке ванны, пока к нему не спустился Пентаур, чтобы омыть руки.
— Время, — сказал он тихо, , но фараон не протянул ему ребёнка, только сильнее прижал к груди.
— Как долго Нен-Нуфер будет спать?
— Достаточно, чтобы сильная боль стихла. Потом я дам ей новое лекарство. Швы могут болеть с месяц, и пока ей лучше не садиться.
— Ты останешься при ней?
Пентаур покачал головой.
— Мне нужно вернуться в храм. Амени не справится без меня.
— А здесь не справлюсь я! — почти закричал фараон.
— Я не врач, повелитель. Я — жрец Пта, , но я дам наставления дворцовым врачам. Самое страшное позади, — он вновь протянул руки. — Отдай ребёнка.
Фараон склонился над младенцем и запечатлел на лбу поцелуй.
— Как скоро Нен-Нуфер проснётся? — повторил он вопрос. — Я бы очень хотел, чтобы она взяла на руки сына прежде, чем из него сделают мумию.
— Нынче слишком жарко, чтобы ждать. Да и не думаю, что Нен-Нуфер пойдёт это на пользу. Как и тебе. Отдай ребёнка! Дождись живого и положенного срока. Не гневи Богов, повелитель.
И фараон, в последний раз поцеловав сына, протянул неподвижное тельце жрецу и тут же отвернулся, чтобы не видеть, как тот тоже нагнулся к ребёнку с поцелуем.
— Умойся, повелитель, — сказал Пентаур, закрывая лицо ребёнка свободным краем полотенца. — Я велю сменить на кровати простыни. Сейчас царица не проснётся, если осторожно приподнять её.
Пентаур вышел, , а фараон продолжал сидеть с согнутыми руками, будто всё ещё держал в них мёртвого сына…»
— Хватит!
Сусанна с силой ударила по листам и выбила всю стопку из рук опешившего Резы, проглотившего даже последнее слово.
— Довольно! Я прекрасно всё помню.
— Я знаю это, моя царица!
Реза поднялся с дивана и поклонился.
— Я не твоя царица! Ты не он и никогда им не будешь!
— Но и ты не она, — произнёс Реза достаточно резко. — Всё пошло немного не так, как думал Пентаур, верно? Но я даже рад, что твой воспитатель ошибся, , а теперь уходи, как ты обещалась ей. Уходи, тебе нет места среди живых! Уходи с миром. Сколько же можно мучить меня? Сколько же можно?
— Сколько же можно мучить меня?! — вскричала Сусанна, швыряя пустой бокал в бледное лицо Резы. — Хватит! Я устала от твоего продолжения! Это мой роман, оставь его в покое. Пиши про своего прадеда и свою мумию! Оставь в покое мою Нен-Нуфер! Она не твоя статуя, слышишь? Не твоя!
Реза перегнулся через стол и, схватив Сусанну за шею, выволок из-за стола.
— Тебе стоит освежиться!
Он потащил её дальше на палубу и под удивлённые взгляды хозяев лодки нагнулся с Сусанной к самой воде и на мгновение окунул её с головой.
— Я говорил тебе о живительной силе нильской воды?
Сусанна крутила головой, обдавая Резу брызгами, и пыталась откашляться. Платье на плечах намокло, и она судорожно отжимала ткань. Махмуд протянул Резе тряпку, которая оказалась длинной рубахой, и Реза отконвоировал Сусанну обратно под навес, и когда та переоделась, произнёс тихо:
— А теперь ты сядешь и не откроешь рта, пока я не закончу говорить. Иначе я заставлю тебя поплавать в реке.
— Я не умею плавать, я говорила тебе уже, — пролепетала Сусанна, пытаясь отжать волосы испорченным платьем.
— Потому тебе лучше молчать.
Реза молча собрал листы рукописи и придавил их неразбившимся бокалом.
Глава 36
Реза невидящим взглядом уставился на стопку листов.
— Не смей прикасаться к ним больше. Я стёр в кровь пальцы, пока писал это. Если ты повредишь хоть один лист, мне придётся переписать его.
— Зачем?
Суслик, тебе велено молчать. И ты прекрасно знаешь, зачем он рисует и пишет. Вернее не зачем, , а почему. Потому что он больной на всю голову! Уверена, коль сверить листы, то иероглифы на них будут идентичны! Но как, как у него получается так складно рассказывать? Потому что он сумасшедший, а сумасшедшие все талантливы. Его нельзя оценивать, как нормального человека! Его вообще не надо оценивать. Его надо принимать таким, какой он есть. И не раздражать по мелочам, , а то в нынешнем состоянии он тебя точно утопит…
Сусанна поджала ноги и натянула на колени плед. Сейчас бы хиджаб, а то виски от холода сводит!
— Затем, — ответил Реза с опозданием, — что это наше с тобой проклятье. Вернее моё, потому что ты сама — часть моего проклятья. Возможно, самая приятная и неожиданная, ради которой я могу простить ему тридцать лет ужаса, в который он ради исправления собственной ошибки ввергнул моего отца и меня самого.
Суслик, если ты ещё хоть раз откроешь рот, то придётся заткнуть уши. Иначе после очередного признания мистера Атертона захочется утопиться в реке даже без его помощи!
— После похорон отца я остался один на один с проклятьем, хотя ещё не до конца понимал его сути. Оно было сумрачным, почерпнутым из суеверий, созданных Голливудом и чокнутыми литераторами. Я оставался последним, в ком текла кровь Раймонда Атертона, и моя скорая смерть казалась мне закономерной, а сопротивление потусторонним силам бесполезным. Прадед, взломав печать на гробнице и уничтожив росписи, необходимые для благоденствия фараона в загробном мире, по идее подписал себе смертный приговор, и я терялся в догадках, отчего он умер своей смертью. Дед, продавший женские украшения скупщикам, стал в отличие от прадеда настоящим вором, но и его не постигла преждевременная смерть. Мой отец зашёл ещё дальше, уничтожил мумию фараона, и тоже столько лет оставался жив. И лишь я, взяв на руки мумию ребёнка, тут же привёл в исполнение смертельный приговор. Только умер не я, умер отец — выходит, моя жизнь оказалась для фараона важнее справедливого возмездия, но смерть отца стала явственным посланием — он грозил мне карой в случае непослушания. Я лежал и гадал, что ему может быть от меня нужно. И ничего не приходило на ум. Я взял тогда тетрадь, куда записывал воспоминания деда, но либо слишком мало деталей записал, либо детектив получился из меня аховый, но, не найдя и единой зацепки, я со злости сжёг тетрадь. Лист за листом. И когда Латифа принесла ужин, в комнате стоял такой чад, что она выгнала меня в сад. Я уже много дней не покидал комнату, и духота и угар примешивались к слабости, оставшейся от падения. Я попытался зачерпнуть в пруду немного воды, чтобы умыться, но в итоге потерял сознание и рухнул лицом в ил. Если бы не Аббас, посланный матерью вытряхнуть половики, мы бы с тобой сейчас не разговаривали, — Реза усмехнулся. — Да тебя бы вообще не было…
