Последний штрих - Кизис Диана (читаем книги онлайн .txt) 📗
На следующее утро я сидела с Брин и потягивала безалкогольное пиво. На коленях у меня лежат нечитаный журнал. Я как раз собиралась спросить Брин, стоит ли мне пить вторую банку пива «Ред булл», когда вдруг увидела своего брата Генри. Он торопливой походкой направлялся к нам по больничному коридору, развязывая на ходу галстук. За собой он катил чемодан: должно быть, прямо из аэропорта (он работал в Сакраменто при «Астродоуме»). Казалось, вот сейчас он разорвет на груди рубашку и откроет нашему взгляду огромную татуировку в виде буквы «С» – в честь города Сакраменто.
Генри обнял меня и притянул к себе.
– Вот дьявол! – сказал он и обхватил другой рукой Брин, которая уже собиралась уходить: ей нужно было на несколько часов заскочить в офис. (Я оставила на автоответчике Тарин сообщение, что не могу пока выйти на работу.) – Чертовщина какая-то. Дайте-ка я вас обеих обниму как следует.
Он трижды стиснул нас в своих медвежьих объятиях, после чего Брин чмокнула меня в щеку и попросила позвонить, если будут какие-то изменения. Генри потащил меня в кафе-закусочную с твердым намерением накормить по-человечески. Пиво «Ред булл» он с отвращением выкинул в корзину. Генри заказал омлет по-вегетариански, поджаренные хлебцы и фрукты, хоть я и заявила, что не смогу проглотить ни кусочка.
– Послушай, хватит... – Он знаком велел мне замолчать – Заткнись и ешь.
Мы сидели за столиком из фальшивого дуба в углу кафетерия, а наискосок, чуть поодаль, расположилась группа медработников.
– Просто уму непостижимо, – делилась одна сестра. – Любой скажет, что с такой раной в башке она должна была ослепнуть от своей же крови.
– А она ничего себе телка, – одобрил медбрат, и все за столиком покатились со смеху.
– Ну и? – спросил Генри, приступая к завтраку. Он пододвинул ко мне тарелку. – Как вы тут?
– Брин считает, что Зак слишком уж рьяно взялся за судебную тяжбу, – сказала я, положив в рот немного яичницы. Когда я проглотила первый кусочек, по моему желудку разлилось блаженное чувство, в котором мне было стыдно признаться. – Он все твердит: «Нет, мы не те люди, чтобы подавать иск на каждого... Но этого требует медицинская страховка...»
– Бедняга.
Генри покачал головой и отхлебнул молока. Наверное, это единственный голубой, который выпивает в день полгаллона молока. Не знаю, зачем он это делает – может, думает, что футбольный тренер пригласит его играть на чемпионате в первом составе.
– И что теперь? – спросил он.
– Ничего. Ждать.
– Ждать и только?
Я сказала, что Зак дал мне несколько мелких поручений. После истерики, случившейся со мной накануне, я была ему благодарна: приятно чувствовать себя хоть чем-то полезной. Я должна была достать из домашнего офиса Зака страховые договоры и кое-что купить: он просил носки, футболки и тому подобную мелочь. Тем временем юридически подкованная Брин попросила у него контракты, заключенные с поставщиками свадебных подарков; она надеялась, что сумеет возместить Заку и Сесил все затраты.
Генри скомкал салфетку и бросил ее на стол.
– Я отвезу тебя, – предложил он.
– А ты успеешь с работой?
Он всегда сдавал материалы в крайний срок.
– А куда она денется! Напьюсь кофе, попрошу Хамира заказать обед на дом и закончу ночью. Эй... – Он дотянулся до меня и погладил по руке кончиками пальцев. Щекотно. У меня кольнуло в груди. – Все будет хорошо, – заверил он.
Месяца за два до аварии Зак и Сесил приобрели в Холливуд-Делл роскошный домик, выстроенный в 1920-е годы. В то время застройщики заманивали средний класс на запад с помощью таких вот просторных, но доступных архитектурных сооружений, которые, по их уверениям, способны были спасти от грозно надвигавшейся индустриализации. Эти скромные домишки теперь стоят больше миллиона; в них все еще ощущается иллюзия великой мечты, особенно в такие солнечные декабрьские деньки, как этот.
Я открыла дверь. Генри тихонько присвистнул. И было отчего: старинный потолок из столбов и балок, вручную срубленные окна, огромных размеров кухня и холодильник марки «Сабзеро». Из окна гостиной виднелись качели и зеленый сад с папоротниками и поросшими мохом кирпичами; через застекленную створчатую дверь позади дома открывался вид на гостиную под открытым небом и гамак, натянутый между двумя развесистыми калифорнийскими дубами. Я никогда не спрашивала Сесил, как она наскребла деньги на этот домик, – знала, что она может позволить себе такую роскошь.
Я подобрала газеты, валявшиеся на дорожке, и отдала Генри, чтобы он выкинул их в урну. Зайдя в прихожую, я вдохнула аромат Сесил. Лосьон с запахом миндаля. «Нужно принести ей лосьон. Нельзя допустить, чтобы у нее потрескалась кожа», – подумала я и тут же одернула себя. Боже мой, как глупо, как избито! Да что со мной такое творится? Зак и Сесил прожили в этом доме всего два месяца, поэтому еще не успели толком его обставить. Я невольно отметила, что мебель из их старой квартиры смотрится в этом доме слишком сентиментально, как-то по-студенчески. Услышав какой-то писк в спальне, я не сразу сообразила, что это будильник. Наверное, его завел Зак, а когда сработал сигнал, дома Зака не оказалось. Я зашла в спальню и выключила будильник.
– ? – Генри от парадной двери. Ему потребовалось всего десять шагов, чтобы добраться до спальни. Они с Хамиром жили в районе Студио-Сити, в кооперативной квартире с потолками в тринадцать футов и шиферной плиткой, шаги по которой разносились эхом. Но в доме Сесил, который, к слову сказать, был совсем не маленьким, Генри напоминал медведя гризли, забравшегося в туристскую палатку. Он склонил голову набок.
– А где же собака?
– Соседи обещали присмотреть за Хэппи до Рождества.
– А-а... Кстати, о Рождестве: родители спрашивают, придешь ли ты на обед в следующую пятницу.
Я и забыла совсем. Мама, которую нельзя было заподозрить в сентиментальности, обожала Рождество и в канун праздника собирала нас всех на семейный ужин, чтобы продемонстрировать нам свою нарядную елку, прежде чем мы нарушим ее великолепие безвкусно обернутыми подарками. Я еще даже не начинала покупать подарки, а ведь уже двенадцатое декабря! Наши родители были в разводе и вечно грызлись, однако каждый сочельник собирались вместе «ради детей».
«Может, Сесил к празднику выпишут, – подумала я, – и тогда я смогу пойти». Я прислонилась к дверному косяку. Генри разглядывал фотографию в рамке, висевшую в коридоре.
На ней Сесил, Зак, Брин, Дэвид и я в дурацких сомбреро с маленькими круглыми висюльками потягивали коктейли. Снимок был сделан в день рождения Сесил, два года назад. Ей тогда исполнилось двадцать шесть.
– Какие вы здесь молодые, – сказал Генри.
Я оставила его разглядывать фотографии, а сама направилась в ту комнату, где Зак держал шкафчик для документов. Когда я туда вышла, сердце у меня замерло. На дверце шкафа висело четыре платья для подружек невесты: одно для меня, другое для Брин, третье для сестры Зака, Дерри, а четвертое для Лоры, которая теперь работала в творческом агентстве и жила в Санта-Монике со своим парнем Чазом, суперским стилистом. («Если я – самый гетеросексуальный голубой, которого только можно представить, – шепнул мне Генри, впервые встретившись с Чазом, – то он, без сомнения, самый голубой гетеросексуал, которого я когда-либо видел».) Платья были обернуты в целлофан. Наверное, их прислали уже после того, как Сесил ушла на теннисный корт, иначе она непременно принесла бы мне мой наряд. Я увидела зеленое шелковое платье с завязочками цвета слоновой кости, которое мы выбрали в выставочном зале при ателье. В тот счастливый день мы с Брин поздравили Сесил с тем, что она приобрела такие зеленые, как горошек, наряды, которые можно надеть только раз в жизни. При виде платьев из моего горла вырвался странный звук: нечто среднее между бульканьем и вздохом. Тут же примчался Генри.
– Их уже подогнали по фигуре. – Я покачала головой, указывая на платья. К глазам снова подступили слезы. – Их теперь нельзя вернуть.
