Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна (бесплатные полные книги txt) 📗
— Не думаю. Там весь принцип изобретения был построен на концентрации в определенных участках мозга, и такая концентрация без ограничения работы других участков была невозможна. Он и открыл это, занимаясь обследованием и лечением тяжелых инсультников. У них ведь в результате кровоизлияния мозг поражается на разных участках. А непораженные участки начинают функционировать в аварийном режиме. Когда объем отключившихся клеток становится критичным, работа оставшихся переводится мозгом в качественно новый режим, мозг готовит накопленную в нейронах и клетках информацию к передаче и открывает сам канал передачи. Передача происходит за считанные секунды, и оставшиеся клетки, выполнив свою функцию, погибают. Наступает смерть.
— И тело становится легче на девять граммов… — пораженно прошептала Маша.
— Что? Ах да, Бураковский! Ну что ж, возможно, возможно… Только это не его идея, он не взвешивал души.
— Что не взвешивал, это я догадываюсь. Не было у него такой возможности, — засмеялась Маша.
— Их взвешивал Цацаниди. У него-то была такая возможность. А Бураковский просто притянул его данные к своей теории.
— Но Бураковский сказал, что такие разработки невозможны! — Маша вспомнила оглушительный хохот Олега Ивановича в электричке.
— Еще бы он тебе по-другому сказал! Это он сделал Цацаниди микроустройства.
— И получил самосвал денег? — с сомнением сказала Маша.
— Нет, не получил. Цацаниди его обманул. Так что я остался в большом плюсе, — улыбнулся Клинский.
— А прибор? — вернулась Маша к интересующей ее теме. — Что он делает?
— Он удерживает канал передачи и позволяет вернуть отправленную информацию назад. И не только вернуть, но и вытащить из инфосферы данные, чуждые организму. Если канал удастся удержать достаточно долго, то можно сканировать информацию, содержащуюся в информационной базе, и найти необходимую. Собственно, сам канал существует довольно долго, главное — не дать клеткам мозга, отработавшим программу его открытия, отработать и блок самоуничтожения. Вот эту корректировку и делал прибор. Думаю, при его тестировании Цацаниди убил десятки больных…
— Вы, в самом деле, во все это верите? — Маша собрала воедино все скудные остатки своих сомнений.
— Убежден, — ответил Клинский, и Машины колебания рассыпались, как карточный домик.
— Сколько времени в естественном состоянии открыт канал?
— Девять дней.
10
Ильдар Каримов запарковал «вольво» на стоянке своей фирмы и быстрым шагом вошел в предупредительно разъехавшиеся двери бывшего института «Промпроект». Второй и третий этажи этого здания в центре Ярославля теперь занимали его, Каримова, офисы. Ильдар уже привык к тому, что все у него было свое: фирма, довольно крупный завод и, как это в старину называлось, лесопилка, а ныне — деревообрабатывающая итальянская линия; был свой дом в пригороде и домик на море… Все, что было не его, он мог теперь купить, особо не напрягаясь. Даже по московским меркам он был богатым человеком, а уж по провинциальным… Хотя, по нему особо и не скажешь.
Много лет компаньоны и инвесторы пытались заставить его перетащить бизнес в столицу, город перспектив и возможностей. Каримов упорно оставался в надежном, стабильном и спокойном Ярославле, городе, где твое прошлое значит гораздо больше, чем твое будущее.
Ильдар шагнул в лифт, следом вошли еще двое, совсем еще пацаны. Один отступил в глубь просторной кабины, второй остался рядом с Ильдаром. Двери закрылись. На их внутренней стороне было слегка затемненное зеркало. Бизнесмен бросил взгляд в зеркало — и увидел два, два своих отражения! В правой створке, прямо напротив него стоял сорокалетний, чуть седоватый мужчина с раскосыми татарскими глазами и жестким изгибом губ, в безупречном темном костюме с темной же рубашкой. В левой — он же, но моложе десятка на два лет, в черных джинсах и черном свитере под распахнутой курткой. И тот же изумленный взгляд раскосых глаз и изгиб жесткого рта. Створки разошлись на третьем этаже, и наваждение исчезло. Бизнесмен и парень повернули головы… Ильдар и Тимур Каримовы не видели друг друга почти десять лет.
— Может, выйдем? Сейчас лифт закроется, — легонько подтолкнул друга к выходу Кузьма.
Вообще-то они с Тимуром ехали на пятый этаж, в фотостудию, но Ярочкин понял, что надо дать отцу и сыну поговорить. Каримовы вышли, а хитрый Кузя отправился на свой пятый этаж.
— Ты ведь Тимур? — все еще с сомнением произнес отец.
Ему все казалось, то это он сам, только молодой, стоит напротив. И еще — сейчас он меня пошлет — мелькнуло в голове Ильдара. Он никогда не интересовался сыном. С того самого момента, как он родился, с момента, как они с Машей разошлись. Вот Маша — это другое дело. С ней он встречался, не часто, и теперь все реже, но совершенно не видеть ее не мог. Он любил свою бывшую жену почти так же сильно, как и в первый год их знакомства. Тимура он слышал только по телефону, когда звонил ей. А Маша, быстро поняв, что сын Каримову совсем не нужен, не стала предпринимать никаких попыток к их сближению. Нет, значит, нет.
— Да, я Тимур, — ответил парень спокойным глухим голосом. — Рад познакомиться.
Он сказал это так естественно, без упрека и иронии, словно и в самом деле знакомился с человеком, с которым встретился впервые. Да практически так и было.
— Пойдем, — Ильдар открыл перед сыном дверь своего офиса и пропустил его вперед.
Тимур вступил в помещение, залитое белым светом люминесцентных ламп и рассеченное черными конструкциями офисных столов, коротко поздоровался.
Кто-то успел ему ответить, а многие так и замерли с открытым ртом.
— Проходи сюда, это мой кабинет, — сказал Ильдар.
Когда они остались одни, старший Каримов растерялся: что он может сейчас сказать, как отреагирует сын? Он совершенно не знал этого молодого человека с его собственным лицом, но такой непонятной и незнакомой душой. И тогда Ильдар просто протянул Тимуру руку.
Их рукопожатие было долгим и крепким. И через это мужское приветствие они словно обменялись какой-то тайной, им одним понятной информацией, ощутив, что они все же одной крови.
Не замечая времени, отец и сын проговорили больше двух часов, пока секретарша Ильдара с виноватым видом не постучалась в дверь кабинета, чтобы напомнить шефу о назначенной встрече. Они расстались, договорившись встретиться вновь.
Кузя Ярочкин сидел на подоконнике в холле «Промпроекта» и ел пирожок. Это был уже восьмой пирожок, купленный им в буфете. Пожилая буфетчица сочувственно предлагала ему сесть за столик и «покушать, как люди», ей очень понравился этот светленький паренек с совершенно есенинской внешностью. Но Кузьма боялся пропустить Тиму, умирая от любопытства и самодовольства одновременно, даже не зная, от чего все-таки больше. Самодовольство победило, и, увидев вышедшего из лифта Тимура, Кузя слетел с подоконника и заорал:
— Меня взяли! Взяли! Супер! Я им подошел по всем статьям! Пошли скорей, они и тебя возьмут!
Тимур оторопело смотрел на друга и с трудом соображал, о чем идет речь. Ах, да!
— Так тебя взяли? Кем?
— Как кем? Фотомоделем! И завтра уже съемки. Только надо трусы купить, — озабоченно нахмурился Кузя.
— Трусы? Зачем опять трусы?
— Так съемка в бассейне, плавки там дадут. Но надо же переодеваться, там народу много, а я в таких прикольных семейниках!
— Другие надень.
— Старые!? Вообще не катят!
Еще вчера Кузе очень нравились его трусы, на которых розовые свинки занимались любовью в разнообразных позах. Тима посмеивался, а Кузя обиженно возмущался: на трусы он потратил триста рублей карманных денег и страшно ими гордился. Вчера.
— Ну, ладно, пошли на рынок, беструсый, — Тимур хлопнул Кузю по плечу.
— А в студию ты что, не пойдешь?
— В другой раз. Думаю, им и тебя хватит.
По дороге Кузя с восторгом продолжал рассказывать, как пришел в студию, как ему «долго светили в рожу лампочкой», как охали и ахали фотограф в джинсах-облипочках и стилистка в круглых очках. Потом на него смотрели «а-ля натурель», в одних «свинячьих» трусах. Наконец, начальница, сердитая тетка, стриженная под седого ежика, сказала, что лучше не придумаешь, спросила, устроит ли его десять долларов за три часа работы в день. Кузю устроило. Завтра ему было приказано явиться в бассейн «Лазурный».
