Золотая чаша - Плейн Белва (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
Она теперь замужняя женщина. Разве ты забыл, что она вышла замуж за того серьезного молодого человека в кепке и пиджаке, которого ты видел с ней? Сурового, перегруженного работой молодого человека. В нем, в этом бедняге, не было ни капли веселости, во всяком случае, для Анны ее было недостаточно…
Господи, как ты можешь делать подобные выводы после одной минутной встречи? Тебе просто хочется думать, что она ему совершенно не пара.
И все же она его не любит: она вышла за него замуж без любви. В этом, во всяком случае, не может быть никаких сомнений.
Интересно, подумал он, как много мужчин и женщин, если бы была возможность заставить их в этом признаться, сказали бы что они вышли замуж или женились без любви? Его родители? Как можно это знать? Конечно, они никогда не ссорятся, они внимательны и заботливы по отношению друг к другу, но любовь ли это? Кто может это знать?
А вот в том, что касается тети Хенни и дяди Дэна, ни у кого бы не возникло никаких сомнений. Это в ее глазах, когда она на него смотрит, в его голосе, когда он с гордостью говорит о ней, в самом окружающем их воздухе. Да… даже несмотря на этот идиотский флирт Дэна, тут несомненно любовь.
Он заставляет себя прервать поток этих мыслей, выпрямляется и открывает глаза. Опять он позволил себе увлечься фантазиями! Хотя чего еще ожидать, когда ты живешь одной минутой. Каждому мужчине здесь, даже генералам, отсиживающимся в каком-нибудь окруженном садом замке в пятнадцати километрах от передовой, необходимы подобные фантазии, которые несомненно испарятся как дым, как только они окажутся дома.
Мои уж точно испарятся, думает он, потому что они глупые. Им никогда не суждено было осуществиться. Или, может, суждено? Кто знает.
То, чему суждено сбыться, что существует и ждет его дома, так это библиотека с книгами от пола до потолка, камином и висящим над ним великолепным Матиссом – поле, над которым кружатся белые и желтые бабочки. И накрытый к позднему завтраку в воскресное утро обеденный стол с сидящей за ним в отделанном марабу пеньюаре Мариан. Она намазывает ему тост и говорит что-то своим нежным голосом; за ее спиной он видит Центральный парк; может, это будет осень, и после завтрака они оденутся и отправятся прогуляться под медленно опадающими с деревьев листьями… Вот это реальность, это и есть то, что его ожидает.
Ребенок тоже будет реальностью, думает он. Сын. А может, даже два или три сына. Подумать только, что у Фредди уже есть один и он его никогда не видел! Внезапно он желает сына страстно, безумно… На них будут матросские костюмчики, на личиках улыбки; он поведет их в парк, купит им игрушечные кораблики, прекрасные большие кораблики с корпусом из красного дерева; они будут пускать их в пруду, и он наконец перестанет думать об Анне; он станет лишь мужем и отцом…
Взрыв! О, Господи, опять!
Рев, как от промчавшегося мимо экспресса, и затем удар, будто от десятка столкнувшихся локомотивов, извержения Везувия, пронесшегося через город со скоростью ста пятидесяти миль в час урагана… Солдаты ныряют в окоп. Он мог бы спуститься к себе на командный пункт, но решает остаться здесь. Может, это небольшой обстрел и скоро все кончится. Может…
Новый взрыв! На этот раз совсем рядом; его бросает на землю и на мгновение ему кажется, что у него сейчас лопнут барабанные перепонки. Ему вспоминается тот день, несколько месяцев назад, когда он ничего не слышал на протяжении многих часов и с ужасом думал, что оглох навсегда. Он вжимается в землю, пытаясь стать как можно меньше, как можно незаметнее. Слышится свист: это снаряды поменьше и они летят низко. Машинально он считает: десять, двадцать, тридцать секунд, рев – это большой снаряд, – мощный взрыв и тишина. Десять, двадцать, тридцать секунд, рев, еще один мощный взрыв и снова тишина. Десять, двадцать… Взрывы становятся все оглушительнее, промежутки между ними сокращаются и они звучат все ближе.
Он вползает в окоп, где был раньше, и вновь вжимается в землю… Он… фрицы готовятся к атаке, в этом не может быть теперь никаких сомнений. Он пытается вспомнить, сколько он заказал у интенданта гранат, которые неизбежно понадобятся, если, упаси Господь, немцы подберутся слишком близко. Ему и его людям необходимо будет удержать их хотя бы на расстоянии сорока ярдов… Перед его мысленным взором возникает картина, как они ползут, он видит их приближающиеся каски, затем лица, озверевшие от ненависти и страха, такие же человеческие и нечеловеческие одновременно, как должно быть и у его солдат во время атаки. Лишь однажды ему пришлось участвовать в рукопашном бою и сейчас он не хочет даже думать об этом, не хочет вспоминать, как вонзил тогда в кого-то свой штык; никогда он не думал, что способен на такое и, однако, он сделал это, когда понадобилось.
Рев, свист и грохот не прекращаются. С того места, где он сейчас лежит, ему виден Маккарти, которого, похоже, выворачивает наизнанку. При виде этой картины рот его наполняется противной слюной. Обстрел явно рассчитан на то, чтобы сломить наш дух, думает он, после чего они пойдут в атаку. Он надеется, что их собственные пулеметчики, чья позиция прямо за ними, не ударят слишком низко и не подобьют их вместо гансов. Такое случалось, Бог свидетель, и не раз. Несмотря на непрекращающийся вой и грохот, он пытается думать, потом говорит себе, что в сущности ему не о чем думать и нечего делать, он должен ждать приказа. Но пока полевой телефон молчит.
Внезапно мозг его пронзает ужасная мысль: наверняка проволочные заграждения, что мы ставили впереди, теперь разрушены и немцы могут подобраться там достаточно близко.
Он подскакивает к перископу. Это безрассудство, абсолютно ненужный риск, но он непременно хочет видеть, что происходит. Далеко впереди он видит взрывы, наши снаряды уничтожают германские проволочные заграждения. Итак, в отличие от множества других, слух о готовящемся наступлении оказался верным. Завтра, вероятно, оно начнется завтра. Сердце его заколотилось как сумасшедшее. Однажды он уже поднимался наверх через бруствер, в тот раз, когда он воспользовался штыком. Вести вперед солдат – вот его работа; он уже оставил на поле боя многих хороших ребят, мертвыми или в таком состоянии, что было бы лучше, если бы они были мертвы. Они падали вокруг него, тогда как он не получил даже царапины. Вряд ли ему повезет и на этот раз. Такое просто невозможно.
Далеко, далеко впереди он видит, как взрывается дерево. Оно поднимается вверх, раскалывается, разваливается на куски и падает. Как в немом кино. Жуть.
Один из его солдат рыдает. Над ним, чертыхаясь, стоит Кослински. Это Дэниелс. Хороший парень, но, кажется, достиг своего предела, так как внезапно он встает и начинает биться головой о стену. Он подходит к Дэниелсу и обнимает его за плечи.
– Успокойся. Ляг снова и заткни уши пальцами, тебе сразу станет легче, – говорит он, едва слыша собственный голос.
– Уши, – всхлипывает Дэниелс.
– Я знаю. Заткни их пальцами. Давай! И закрой глаза. Давай, давай, – повторяет он спокойно и твердо в перерывах между взрывами; жалостью парню не поможешь, да к тому же Пол ее и не испытывает. – Все это продлится еще какое-то время. Придется потерпеть. Нам всем придется. Ты можешь это выдержать. Я знаю, что можешь.
Дэниеле, тихо подвывая, ложится на землю.
Сколько же еще это продлится? С первого взрыва прошло уже два, а может, и три часа. Это может тянуться весь день. Вся эта дикая какофония может не кончиться и до вечера. Однажды это продолжалось без остановки четыре дня. Ему кажется, что его голова раскалывается.
Раздается новый мощный взрыв. Итак, наши подвезли тяжелую артиллерию. Несомненно, это говорит о том, что мы атакуем. Может, даже не завтра. Может, сегодня, позднее?
Ему не сидится на месте. Он вновь встает и подходит к перископу. Он видит… неужели он действительно это видит? Он видит… тонкую серую линию, и она движется. Нет. Да, так и есть. Они вылезают из траншей. Они приближаются.
– Подъем! Подъем! – кричит он и солдаты вскакивают на стрелковые ступени.
