Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Ты исчез, — на том конце провода раздался веселый голос. Его обладатель был слегка подвыпившим. — Ни на улицах, ни в катакомбах, ни в парке тебя не сыскать, дружище!
Доберман вновь вернулся к окну. Он вполуха слушал пьяный балаган, туша свою боль сигаретами и безразличием. Ему была плевать на то, где и какие разборки произошли за это время. Его волновало сейчас другое: тишина за стеной. Что делает Гилберт?
— Слушай, а говорят, тебя видели с какой-то симпатичной цыпочкой в катакомбах прошлой ночью! — приятель был явно настроен на «поболтать». Сальваторе выбешивал этот треп, но работу свою этот паренек знал на «отлично»: с сигнализациями он был на «ты».
— Ну, и кто же говорит?
Плевать кто говорит, на самом деле. Давящая тишина в соседней комнате появилась и на кухне. Сейчас она начала медленно разрывать на куски. Медленно и мучительно.
— Джоанна.
Кипятком воды на душу. Сальваторе сжал сигарету, отстранился от своей апатии. Он ошарашенно огляделся. Неужели Хэрстедт придумала новые выходки, теперь приставая к друзьям своего бывшего? И вчерашний разговор…
— Она заявилась к нам на базу, представляешь? Вчера вечером слила все точки, где можно достать халявного бабла, рассказала об охране и сигнализации. У нас на примете несколько неплохих мест, куда можно наведаться сегодня вечером.
— Она что-нибудь еще говорила? — ему было плевать, что информацию предоставили не ему, а его подельникам. Ему было вдвойне плевать на то, что у него нет возможности посетить эти места. Ему была втройне наплевать на то, что Джоа до этого делилась такой информацией только с ним.
— Да, что-то на швейцарском.
— На шведском, — поправил Деймон, — швейцарского языка как такого не существует…
— Я слышал, что у вас были проблемы, Доберман. Вчера она заявилась к нам, слила неплохую инфу и рассказала о твоей новой подружке, а потом сказала, что возвращается домой.
— Понятно, — усмехнулся Сальваторе, туша сигарету. — Джоа снова берется за старое… Ладно, я поговорю с ней.
— Нет, брат. Ты не понял. Она возвращается в свой настоящий дом. В Стокгольм.
Так вот означает вчерашний разговор — это прощание. Хэрстедт отправилась в Швецию.
Сальваторе медленно отошел от окна и сел за стол. Все было как в тумане: вчерашняя сюрреалистичная ночь, прощание и прощение, а потом — эта новость. Не сказать, чтобы это было болезненно или неприятно… Деймона поражал другой факт: наши мечты сбываются.
Он хотел растоптать Елену — она растоптана, но никого удовольствия это не принесло. Он хотел избить ее — избил, тоже никакого результата. Потом появилась навязчивая идея подчинить эту девчонку себе, чтобы контролировать каждый ее шаг. Чтобы быть для нее и богом, и дьяволом. Подчинил. Вместо ожидаемого — пустота. Растерзать отца тоже получилось, но облегчения не принесло. Джоанна исчезла из его жизни теперь навсегда, но что в итоге? Лишь еще одна пустота. Очередная и сумасшедшая. Эта ебаная анорексичка стала уже «кислородозаменителем», если так можно сказать. Наркотиком. Зависимостью. Слабостью. Силой. Теперь ее рядом нет. Она не то что в другом городе или в другой стране — она на другом континенте. Их разделяет океан, множество километров и бесчисленных негативных воспоминаний, недомолвок и эмоций. Безумный роман остался позади. И теперь Деймон стоит на дороге, ведущей в никуда.
Наши мечты сбываются, но совсем не так, как нам того хочется.
— Быть осторожнее с желаниями, да? Вот о чем нас предупреждают все религии мира…
— Что? — собеседник прерывал свой длинный монолог, который Сальваторе даже и не слушал. Он выпал из контекста мира на какое-то время. — Послушай, так ты придешь сегодня?
— Нет, друг. Извини, у меня сейчас другие проблемы.
Он бросил трубку, не дослушав до конца. В сердце щемила тоска, а желание скурить уже третью сигарету стало навязчивой идеей. Сальваторе резко поднялся, подошел к окну и схватил пачку. Черт бы побрал эту чертову суку! Теперь из-за нее будто камень кто-то в сердце вшил.
— Дженна ушла, — тихий голос разбил агонию. Сальваторе дернулся, выронив пачку из рук, и резко обернулся. Гилберт внимательно посмотрела на сигареты, потом нерешительно взглянула на мужчину. — Я не знаю, справилась ли я с твоим замком.
— Хорошо, я проверю. Иди.
Она кивнула, но не вышла. У Добермана не было ни сил, ни желания больше выгонять ее. Он отвернулся, оперевшись руками о подоконник. Елена вглядывалась в человека, всегда такого сильного и непоколебимого в ее глазах, а сейчас какого-то растерянного и ошеломленного. Странно было видеть его с другой стороны. Странно. Необычно. Беспокойно. Она не знала что сказать и стоит ли вообще что-то говорить, но… Но и уйти тоже не могла.
«Мы заперты в этой квартире, как в клетке, — подумала она, прижимаясь к стене, — два врага, которые не в состоянии объяснить причин своей ненависти, теперь загнаны в ловушку. Подчинение. Унижение. Злоба. Антипатия. Кажется, мы — лишь чья-то извращенная фантазия, которую поместили в этот душный саркофаг».
— У тебя что-то еще? — холодно и отстранено. Елена снова переключила свое внимание на мужчину. Внимательно и вкрадчиво. И почему ей не противно от того, что она рядом с ним?
— Нет, ничего.
— Тогда сделай одолжение — займись чем-нибудь. Пожалуйста.
Последнее слово — подачка. Оно брошено, как обглоданная кость собаке. Гилберт сжала зубы, выше подняв подбородок, а потом решилась на ответную реакцию:
— Когда ты был циничной мразью, ты мне нравился больше.
Он не отреагировал, но Елене показалось, что он усмехнулся. Гилберт отрицательно покачала головой, а потом вышла из кухни.
Сальваторе нагнулся, поднял сигареты, а спустя пару секунд — закурил.
— Больше нравился… Маленькая потаскушка.
2.
— Теперь ты можешь убрать от меня свои руки?
Они стояли во дворе, на свежем воздухе. Тайлер придерживал девушку за талию, той такое объятие совершенно не нравилось. Она не могла выкинуть Локвуда из своих мыслей, поэтому желала избавиться хотя бы от его прикосновений. Но Тайлер Локвуд не был бы Тайлером Локвудом, если бы делал изначально все так, как требовали правила и люди. Он придерживал Бонни, поскольку та плохо стояла на ногах и была все еще очень слаба. Температура спала, но не намного. Яркий свет уже не ослеплял, однако царапины, ссадины и синяки лилово-фиолетовых цветов все еще напоминали о произошедшем.
— Смотри, какие клумбы! — он аккуратно повел девушку в сторону клумб, возле которых были расставлены декоративные и красивые скамеечки. — Моя мать конечно не подарок, но эстетика у нее в крови!
Девушка не слушала. Вернее слушала, но была где-то глубоко в своих мыслях. Она уже неделю не видела солнца, уже несколько лет не видела красивых цветов, взращенных чьими-то заботливыми руками. Домашний уют и ощущение прекрасного — все затерялось где-то в далеком прошлом, еще когда сама Бонни Беннет была ребенком, не знающим что такое феминизм и обида. Теперь прежние компоненты врывались в ее жизнь, уничтожая старый хаос и сотворяя новый. Это порождало злость и новые приступы отчаяния. Стихи, цветы, солнце и забота — пародия на какую-то дрянную сказку о добром принце и замухрышке, служащей прислугой у какой-нибудь Ребекки Майклсон.
Тайлер помог Бонни сесть на скамейку, стоящую напротив цветочной клумбы. Беннет была рада поскорее избавиться от излишних прикосновений. Нежность — определенно не ее черта.
Локвуд уселся рядом. Его подопечная косо на него посмотрела. Парень улыбался; энергетика его души была светлой и гармоничной. Бонни в очередной раз показалось, что этот парень — лишь чья-то фантазия, но никак не реальность.
— Я не очень-то нравлюсь твоей матери, — девушка достала сигареты и зажигалку из кармана. Сигареты стали образом жизни, а не привычкой. И Бонни уже вряд ли когда-нибудь бросит курить. — Думаю, она не обрадуется, увидев меня здесь.
Закурила. Глубокая затяжка натощак — отличная замена завтраку.
— Ты мне нравишься, а насчет остального не волнуйся.
