Рыцарь - Деверо Джуд (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Тут Сидни обернулся, и у Дуглесс прямо-таки дыхание перехватило: этот Роберт Сидни был очень похож, ну, прямо-таки копия, на доктора Роберта Уитли, за которого она когда-то собиралась замуж!
Дуглесс отвернулась и почувствовала, что руки у нее дрожат. Да нет, просто совпадение! — убеждала она себя. — Конечно, совпадение, и ничего больше! Но затем, уже позже, в тот же день она вдруг вспомнила, что, когда в двадцатом веке Николас впервые повстречался с Робертом, то посмотрел на него так, как если бы увидел привидение! А сам Роберт при этом глядел тогда на Николаса с нескрываемой ненавистью в глазах!
Совпадение! — вновь мысленно повторила она. Да, ничем иным это и не могло быть!
В течение двух последующих дней Дуглесс редко видела Николаса, а если им и доводилось встречаться, то обычно он либо мрачно смотрел на нее откуда-нибудь из дверного проема, либо, нахмурившись, бросал на нее злобные взгляды из-за стола. Дуглесс же была здесь в одном лице сразу чем-то вроде телевидения, кинематографа, участницы карнавала и концертирующей примы в одном лице и не имела ни одной свободной минуты. Обитателям замка требовались все новые игры, песни, истории — их жажда развлечений была поистине неутолимой. Дуглесс не могла даже по саду спокойно гулять или проходить по дому: обязательно кто-нибудь останавливал ее и требовал порцию очередной забавы. Целые часы у нее уходили на то, чтобы вспомнить обо всем, что она когда-либо читала или слышала. С помощью Гонории она придумала и пустила в ход упрощенную версию игры в «монополию». Используя грифельные доски, она организовала игру в «отгадывание по картинкам». Когда, пересказав все прочитанные когда-либо книги, Дуглесс почувствовала, что память ее иссякла, она принялась рассказывать об Америке. Особой любовью эти истории пользовались у леди Маргарет. Дуглесс изо всех сил старалась держаться в разговорах лишь темы развлечений и никогда в своих беседах не касалась проблем политики или религии. Ведь всего за несколько лет до ее появления тут королева Мария жгла на кострах людей за то, что они принадлежали к иной, «неверной», вере. Но все-таки иногда Кит спрашивал у нее, как там у них в стране обстоит дело с сельским хозяйством, и, хотя Дуглесс знала об этом крайне мало, она все же оказывалась в состоянии высказать какие-то полезные советы, к примеру, по поводу удобрений и того, как именно их применять на полях.
Дуглесс было известно, что дамы, приближенные леди Маргарет, потрясены тем, сколь скверно она образованна: и говорит всего на одном языке, ни на одном из музыкальных инструментах играть не умеет, и почерк такой, что ничего не прочтешь, — но большую часть этих недостатков они ей прощали.
Обучая чему-то их, Дуглесс одновременно училась и сама. Ни одна дама вовсе не испытывала на себе такого социального прессинга, какой в двадцатом веке испытывают женщины в Америке, там общественное мнение буквально требует, чтобы они были всем для всех! От женщины шестнадцатого века никто и не ожидал, что она сделается, скажем, ответственным работником какой-нибудь корпорации, оставаясь при этом и любящей матерью, и искусной кухаркой, и хозяйкой дома, и изобретательной любовницей с телом, как у гимнастки! Богатая женщина здесь занималась рукоделием, смотрела за домом и развлекалась. Разумеется, едва ли при этом можно было рассчитывать на то, что она проживет на свете более сорока лет, но хотя бы в течение всего того недолгого времени, что ей было отпущено на земле, никто не давил на нее, побуждая делать все больше и постоянно быть чем-то большим!
По мере того, как текли дни ее пребывания в шестнадцатом веке, Дуглесс стала вспоминать о своей жизни с Робертом. Будильник звонил в шесть утра, и она начинала суматошное беганье по квартире. А бегать ей приходилось, чтобы успеть переделать всю дневную работу по дому Надо было и еду приготовить, и в магазин сгонять, и в доме убрать (только раз в неделю к Роберту являлась работница, наводящая порядок в квартире), и в кухне все вычистить до полного блеска — и все это опять, и опять, и опять! А в ее так называемое «свободное время» она была полный день занята на работе! Иногда у нее появлялось желание взять да и поваляться денька три в постели да почитать детективы про какие-нибудь загадочные убийства, но всякий раз оказывалось, что из-за обилия домашних дел она не может себе это позволить!
Ну, а кроме всего прочего, ее мучило и чувство постоянной вины: даже отдыхая, она сознавала, что «обязана» посещать гимнастический зал и выполнять там всяческие упражнения, чтобы не растолстеть, или «обязана» заниматься каким-нибудь шикарным ужином для коллег Роберта. Чувство вины возникало у нее даже тогда, когда, совершенно вымотавшись, она извлекала из морозилки одну только пиццу и разогревала ее.
Но тут, в шестнадцатом веке, все эти современные комплексы казались такими далекими! Люди здесь не жили в одиночку, в изоляции друг от друга. И в домах у них вовсе не находилось сразу двадцать дел для одной женщины! В доме присутствовало сто и даже, может, сто сорок разных слуг для того, чтобы управляться, скажем, с семьюдесятью обязанностями! И не было так, чтобы одной усталой женщине приходилось и готовить, и убирать, и мыть посуду, и так далее, и тому подобное, да еще и работать где-то! Здесь, у них, за каждым человеком была закреплена всего одна какая-то обязанность! Женщины двадцатого века были, разумеется, сами повинны в своих страданиях, но в шестнадцатом веке люди чаще страдали от болезней, от страха перед непознанным, от полного незнания лекарств, а также — от постоянно преследовавшей их, и действительно реальной, угрозы смерти. Продолжительность жизни в шестнадцатом столетии была небольшой, и смерть всегда ходила где-то совсем рядом с подданными Елизаветы. С того дня, как появилась Дуглесс, в доме скончались уже четыре человека, и всех их можно было спасти, если б существовала какая-нибудь приличная палата скорой медицинской помощи с надлежащим уходом! Например, один из работников умер оттого, что па него свалилась повозка и началось внутреннее кровотечение. Глядя на этого мужчину, Дуглесс думала, что все бы сейчас отдала за то, чтобы быть врачом и уметь останавливать кровь! Люди тут умирали из-за какого-нибудь воспаления легких, гриппа или даже нарыва, через который в организм проникала инфекция. Дуглесс раздавала знакомым таблетки аспирина, залечивала раны, смазывая их неоспорином, или потчевала пациентов из столовых ложек пептобисмолом. На какое-то время она, конечно, облегчала страдания людей, по решительно ничего нельзя было поделать с их гнилыми зубами, с их порванными связками на ногах, из-за чего люди оставались калеками на всю жизнь, или с воспалениями аппендиксов, которые прорывались у детей, и они умирали от этого!
И с нищетой она тоже ничего не могла поделать. Как-то раз она попробовала поговорить с Гонорией о том, сколь велики различия между образом жизни членов семейства Стэффорд и жизнью крестьян. Именно в ходе этой беседы Дуглесс узнала о существовании законов, регулирующих доходы разных слоев общества. У них, в Америке, существовала претензия на некоторое всеобщее равенство и утверждалось, что якобы человек, стоящий миллионы долларов, ничуть не лучше какого-нибудь бедолаги, в поту зарабатывающего хлеб свой насущный. Правда, никто в это не верил, и совершившие преступления богачи отделывались легкими наказаниями, а бедняки всегда наказывались по максимуму!
Но, как поняла Дуглесс, в шестнадцатом столетии сама идея всеобщего равенства встречалась лишь взрывами хохота. Люди тут не были равными, и закон не разрешал им даже одеваться одинаково! Не вполне поверив этому, Дуглесс попросила Гонорию растолковать ей суть законов, регулирующих денежные поступления. Выходило, что мужчина с годовым доходом в сотню фунтов или немногим менее имел право носить камзол из бархата. Но на других предметах его верхней одежды никакого бархата не должно было быть. А если он зарабатывал лишь двадцать фунтов в год, то камзол ему полагался только из атласа или камчатной ткани, а прочая верхняя одежда — из шелка. Мужчина, зарабатывавший десять или менее фунтов стерлингов в год, не имел права тратить в год на одежду более двух шиллингов. Лицам с графскими титулами разрешалось носить соболиные шубы, а бароны, например, могли носить лишь шубы из песца. По длине верхняя одежда слуг не должна была переходить границу икры. Мастеровые обычно одевались в синее (именно поэтому представители верхних сословий редко использовали ткани этого цвета для своих одежд).
