Горькая сладость - Спенсер Лавирль (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗
— Но я всегда ладил с Нэнси. А если посмотреть со стороны, то у нас вообще все в порядке. А на самом деле мы уже многие годы расходимся по всем жизненно важным вопросам — работа, дети, смысл жизни.
— Что ж, я думаю, иногда бывает и так.
Он ожидал, что, как полагается матери, она примет его сторону, и его удивило ее подчеркнутое безразличие. Он уважал ее мнение, но ее реакция показала ему, что она никогда не одобряла его связь с Нэнси.
Мать тяжело вздохнула и поглядела в строну кухни.
— Ты что-нибудь ел?
— Нет. Но я не голоден, мама.
И снова ее реакция оказалась для него неожиданной.
— Понимаю, порой неприятности лишают аппетита. Ладно, я поднимусь и сменю постельное белье. Его не меняли с тех пор, как там ночевали Грейси и Дэн. Они приезжали сюда на Рождество.
— Я сам сменю белье. Мне не хочется быть тебе обузой.
— С каких это пор мои дети стали мне обузой?
Растроганный, он подошел к матери и, обхватив ее лицо ладонями, взглянул просветленным взглядом. И боль отступила.
— Знаешь, Ма, мир много выиграл бы, будь в нем побольше таких, как ты, — сказал Эрик и тихонько щелкнул ее по голове, как в далеком и шаловливом детстве.
— Пусти меня, щенок, — вспыхнула мать.
Он отпустил ее и вместе с нею поднялся на чердак менять белье на кроватях. Стеля простыни, он сказал:
— Мама, я ведь не знаю, сколько проживу у тебя, может, очень долго.
Сердито встряхнув второй простыней, мать ответила:
— А кто тебя об этом спрашивал? И не стыдно тебе?
На следующий день утром он пошел к Мэгги.
— Привет! — сказал он угрюмо.
— Что с твоим лицом?
— Нэнси.
— Ты сказал ей?
Он печально кивнул:
— Иди ко мне, хочу почувствовать тебя рядом, дотронуться до тебя.
Прижавшись к Эрику, Мэгги прошептала:
— Мне тоже нужно прижаться к тебе. Рассказывай, что произошло.
При каждой встрече с Мэгги ему казалось, что настроение одного отражается в другом, как в зеркале, будто их сердца нанизаны на одну нитку. Сегодня они встретились, чтобы утешить друг друга. В их объятиях не было страсти.
— Плохие новости, — тихо сказал Эрик.
— Что она говорит?
— О разводе и слышать не хочет.
Рука Мэгги легко скользнула по его спине. Закрыв глаза, она простонала:
— О, нет...
— Подозреваю, что она устроит нам тяжелую жизнь. И приложит к этому все свои силы. Она говорит: «Если не мой, то и не ее!»
— Я ее понимаю. Будь ты моим, я тоже не смогла бы от тебя отказаться.
Он отклонился от Мэгги, не снимая рук с ее шеи. Поглаживая кончиками больших пальцев уголки ее губ, всмотрелся в печальные карие глаза.
— Я переехал к маме. Все остальное подвешено в воздухе.
— И что говорит твоя мать?
— Мама? Да она же соль земли. Она обняла меня и сказала: оставайся хоть навсегда.
Мэгги снова прижалась к Эрику.
— Счастливчик. Как бы мне хотелось иметь мать, с которой я могла бы честно поделиться своими радостями и горестями.
По вторникам Вера Пиерсон посещала бейсайдовский дом престарелых, где играла на пианино, сопровождая пение его обитателей. Ее мать была пылкой христианкой, и сознание важности благотворительной деятельности было заложено в Веру с раннего детства. По вторникам она играла на пианино в Бейсайде, по субботам украшала цветами алтарь приходской церкви, весной помогала на церковной распродаже дешевой подержанной одежды для бедных, осенью — на распродаже просвир, посещала все церковные мероприятия своего прихода, собрания общества садоводов и встречи «Друзей библиотеки». Если, выполняя все эти функции, Вера слышала сплетню, которая еще не попала на страницы газеты «Адвокат», то считала своим священным долгом восполнить пробел и распространить ее как можно шире.
Не далее как в последний вторник Вера нашептала одной из сестер, что слышала, будто средняя дочка Дженнигсов, первокурсница высшей школы, забеременела, и она, Вера, не видит в этом ничего особенного, поскольку какова мать, такова и дочь.
После музыкальных занятий они всегда устраивали «посиделки». На этот раз кофе оказался удивительно вкусным, и Вера выпила его с удовольствием, заедая кексом, залитым шоколадом, парочкой кусочков апельсинового торта и кокосовым пирожным.
Зайдя потом в туалет и задержавшись у металлической двери кабинки, пытаясь затянуть запутавшиеся тесемки капюшона, она услышала, как в уборную вошли две переговаривающиеся между собой женщины.
Шэрон Гласгоу, санитарка из Байсайда, заметила своей спутнице:
— Вера Пиерсон что-то слишком разговорилась сегодня. А что собственная дочь крутит роман с Эриком Сиверсоном, помалкивает. Слыхала, что он ушел от жены?
— Да ну!
Дверь в соседнюю кабинку закрылась, и из-за перегородки Вере была видна только пара белых ботинок.
— Он переехал жить в дом матери.
— Ты шутишь! — Второй собеседницей оказалась Сандра Эклештейн, диетолог.
— Мне помнится, они еще в школе гуляли вместе.
— Красивый мужчина...
— Жена тоже красавица. Видела ее?
За перегородкой послышался шум спускаемой воды. Вера застыла на месте, как сломанные часы. Разделяющая их стенка задрожала от резко захлопнутой дверцы соседней кабинки, и белые туфли удалились. На их месте появилась другая пара. Из крана потекла вода, загудел вентилятор для сушки рук, и вся процедура повторилась снова под продолжающийся треп двух женщин, но теперь уже на другую тему.
Уборная наконец опустела, но Вера еще долго не покидала своего убежища, боясь столкнуться с вышедшими перед ней женщинами. Она решила дождаться, пока те уйдут подальше в здание приюта.
«Где я ошиблась? Что я сделала не так? — думала она. — Я была образцовой матерью, лучшей из всех, кого я знаю. Я приучила ее к церкви и преподала урок супружеской верности, оставаясь с единственным мужчиной всю свою жизнь, содержала в чистоте дом и готовила вкусную еду — во всем чувствовалось присутствие матери. Я установила строгий порядок и контролировала каждый ее шаг, чтобы уберечь от возможности спутаться с вертопрахами. Но в первый же день своего возвращения она побежала на то злосчастное городское собрание, чтобы встретиться с ним.
Я предупреждала ее, что может произойти, предупреждала!»
Вера не умела водить машину. В городке размеров Рыбачьей бухты это было не обязательно, но сегодня, семеня вдоль Коттедж-Роу, она пожалела об этом. Добравшись до дома Мэгги, она уже взвинтила себя до предела.
Вера постучала и стала ждать, уперев руки в бока и прижимая зажатую в кулак лямку сумочки к животу.
Открыв дверь, Мэгги воскликнула:
— Мама! Какими судьбами? Заходи!
Вера, пыхтя от возмущения, промаршировала внутрь дома.
— Давай я помогу тебе снять пальто, а потом угощу тебя кофе.
— Никакого кофе. Я уже выдула четыре чашки.
— Ты прямо с занятий?
— Да.
Мэгги отнесла пальто в комнату прислуги, а вернувшись, застала Веру примостившейся на краю стула с прижатой к коленям сумочкой.
— Чаю? Печенья? Что ты хочешь?
— Ничего.
Мэгги села на стул напротив матери.
— Ты шла пешком?
— Да.
— Позвонила бы. Я бы заехала за тобой.
— Можешь отвезти меня обратно, после того как... — и Вера запнулась.
Мэгги поняла по тону, что ее ждут осложнения.
— После чего?
— Боюсь, что я пришла по не очень приятному поводу.
— Ну?
Вера впилась в замок сумочки пальцами обеих рук.
— Ты встречаешься с этим парнем, Сиверсоном, правда?
Мэгги не была готова к такому повороту. Но, подумав, ответила вопросом на вопрос:
— Если я скажу «да», ты захочешь говорить об этом со мной?
— Я уже говорю с тобой. И весь город судачит о том же. Говорят, что он ушел от жены и живет у матери. Это так?
— Нет.
— Не ври мне, Маргарет! Я тебя так не воспитывала.
— Он живет у матери, и оставил жену, которую разлюбил.
