Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф (книги бесплатно без TXT) 📗
Тем не менее, Барри мне не возражал, изо всех сил цепляясь за свои манеры, и сказал, что попробует все выяснить сам. А потом предложил вместе пообедать. Его застенчивые прекрасные манеры привели меня в еще большую ярость. И я, верная своим абсолютно скверным манерам, четким шагом вышла из его кабинета и направилась к секретарше Эйба.
Ее звали Ванда. Судя по своим собственным финансовым возможностям, я считала ее самой элегантной во всей студии. Ванда была седовласой незамужней дамой, всю свою жизнь прожившей в Калифорнии. Она прошла все и вся. Наверное, я ей нравилась, потому что она чувствовала, что и я тоже, в не очень-то отдаленном будущем, пройду через все и вся, учитывая, с какой скоростью я выматываюсь сейчас. Ванда непрерывно курила, пила ночи напролет, спала с кем ни попадя – одному Богу известно с кем; раз в несколько месяцев она регулярно красила волосы, каждый раз в новый цвет. В последнее время Ванда жила с одной своей подругой, такой же поседевшей, как и она сама. Эта ее подруга работала исполнительным секретарем на студии «Метрополитен». Чтобы хоть как-то убежать от всей этой жизни, подруги раз в год вместе ездили в круизы.
Я почувствовала, что все же какую-то толику правды я от Ванды могу получить. На самом-то деле она была сотрудницей самого мистера Монда, а не Эйба. И мистер Монд держал ее у себя как раз для того, чтобы следить, чтобы Эйб не совершил ничего слишком дикого. Наверное, Эйб Ванду люто ненавидел, но уволить ее не осмеливался.
Когда я вошла, Ванда сидела за машинкой, окутанная клубами дыма. Из пишущей машинки выползла превосходно отпечатанная страничка.
– Что они сделали с Сэмми? – спросила я. Ванда подернула плечами.
– А вы не заходили в студийный буфет? – спросила она.
– Б. Г. Э. говорит, что его послали в Дуранго.
– Барри очень красивый, но он никогда не отличит жабы от фиги, – сказала Ванда. – Дело в том, что вас вот-вот собираются уволить.
– И мистер Монд в самом деле разрешил бы им меня уволить? – спросила я. – Вы с ним говорили?
– Нет, уже неделю как не говорила, – сказала Ванда. – А обычно мы с ним разговариваем каждые десять минут. Думаю, меня тоже вот-вот уволят. Похоже, старик сдается. Знаете, умер Хирам, – добавила она. – Думаю, в этом причина всего.
Хирам был одним из друзей мистера Монда еще с юношеских лет, пожалуй, последним из всех его старых друзей. Это был пожилой банкир, проживший на Майами лет тридцать, если не больше. Мало того, что они дружили еще с тех давних пор, когда вместе жили в Нью-Йорке – Хирам оказывал мистеру Монду всяческую финансовую поддержку в первые годы его работы на студии. Они часами разговаривали по телефону каждый божий день.
– Умер с месяц тому назад, – сказала Ванда. – Хирам, сами знаете, был для него последней зацепкой. У всех есть свои зацепки – даже у него. Думаю, нам всем лучше заранее подготовиться к тому, что отсюда придется уйти.
Я пришла в полное замешательство. Ведь я совершенно слепо рассчитывала на поддержку мистера Монда. Если Ванда права и старому Монду теперь все стало безразлично, нельзя даже и предсказать, что может произойти.
– Он вас любил? – спросила Ванда. Мне было очень странно услышать это слово из столь старых уст.
– Мистер Монд – меня?
– Да не мистер Монд, а этот большой парень, – сказала она. – Тот, что с мисс Соляре.
– Да нет, – сказала я. – Нет, я так не думаю.
– Судя по тому, как она изгаляется, он вас любил. Я не стала обсуждать эту тему. Предположение, сделанное Вандой, всколыхнуло во мне слишком много чувств, оно меня смутило и запутало. Я пошла в студийный буфет, но Сэмми там не нашла. Наша монтажная была закрыта. Все это было очень глупо. В конце концов я перестала искать Сэмми и ушла из студии. Ванда все во мне перевернула. Зачем ей понадобилось спрашивать, любил меня Оуэн или нет?
Без всякой цели я какое-то время покружила на машине по Голливуду. Знай я толком, где и что тут можно купить, я бы, возможно, прошлась по магазинам, но в этом отношении я всегда была ужасной неумехой, а уж в теперешнем моем состоянии хождение по магазинам никак не могло мне помочь.
В конце концов я поехала вниз по Западной авеню в один район, который в последнее время стал совсем заброшенным. Здесь находился большой магазин старых книг, и мне нравилось в них покопаться. Магазин назывался «Прошлое время». Он размещался в старом домике, чудом избежавшем сноса. Хозяином был огромный мужчина по имени Таб Макдувел. Думаю, он очаровал меня тем, что был совершенно непохож на всех тех, кого я знала в Голливуде. Таб весил фунтов триста; [8] носил он рабочие брюки и старую фланелевую рубашку. Одни и те же брюки и одну и ту же рубашку, не меняя их месяцами, пока они не становились абсолютно черными от книжной пыли. Такими же черными были у Таба руки, а подчас—и лоб, и подбородок. Таб жил среди своих книг как медведь в пещере. Как-то раз, роясь в книгах на втором этаже в поисках чего-нибудь с описанием костюмов, я и впрямь наткнулась на пещеру – уютное, укромное местечко, в котором Таб спал. На раскладушке лежал матрас и никаких простыней. Возле раскладушки, прямо на ящике из-под виски, стоял телевизор. Матрас тоже был черный. Я бы сказала, просто страшный. Проходили годы. Мы с Табом познакомились поближе, как это бывает между владельцем магазина и более или менее постоянными его посетителями. Мне часто хотелось попросить Таба, чтобы он перевернул этот свой матрас, хоть какое-то время поспал бы на чистой его стороне. А еще лучше было бы, если бы он сжег его дотла и достал себе новый, от какой-нибудь благотворительной организации или еще откуда-нибудь. Но Таб так сильно меня стеснялся, что я не решилась ему об этом сказать.
Нетрудно было догадаться, каким образом его стали называть Таб. У него был чрезвычайно большой живот, который вечно вылезал из брюк, и который никак не могли скрыть фалды рубашки: большая часть его, та, что ниже пупка, всегда была открыта. Иногда в магазин наведывались за милостыней какие-то пьянчужки и бродяги. Но стоящих посетителей я встречала крайне редко. Мне казалось, что Таб книги только покупает, но не продает. Но если и так, его энтузиазма от этого не убывало.
Несмотря на свой громадный живот, Таб не казался мне тучным. Его речь и манеры, его ментальность были очень тонкими. Таб был на редкость деликатным и гораздо более утонченным, чем большинство тех мужчин, с кем я общалась. И хоть руки у него были большие и толстые, с книгами Таб обращался так легко и нежно, словно касался кружев или прекрасного фарфора. К тому же, несмотря на то, что сам он был всегда покрыт пылью и грязью, книги его были в безупречном порядке, без единого пятнышка на страничке, ни в едином из его многочисленных томов. Словно бы Таб каким-то образом умудрился всю грязь этих книг, попавших в его владение, вобрать в себя самого.
Когда на меня наваливались тяжелые стрессы, я иногда забиралась в этот книжный магазин как в тайное убежище для спасения. Таб неизменно оставлял меня одну. Я могла сидеть прямо на полу и читать. Будто в аллее между книжными полками. Тут я чувствовала себя в полной безопасности. Думаю, что и для Таба магазин его был тоже своего рода тайным убежищем, хотя я не имела ни малейшего представления, от чего ему хотелось здесь укрыться. Было еще одно обстоятельство, в силу которого мне так нравился этот книжный магазин. Если мне нужна была какая-нибудь книжка, Таб почти всегда ее у себя находил, не считая тех случаев, когда книжка ему не нравилась. Казалось, он мог правильно оценить любую книжку по любому предмету. Если я спрашивала его о какой-нибудь ерунде, его большое лицо хмурилось, он вытаскивал на середину свой огромный стул и пробирался мимо рядов полок как большой медведь. Через минуту-другую Таб протискивался назад и, счастливо улыбаясь, протягивал мне какую-нибудь книжку, которая, по его мнению, мне на самом-то деле и была нужна.
– Эта гораздо лучше, – обычно говорил он при этом, как бы слегка извиняясь. Иногда я решала эту книгу купить, а делала я это крайне редко и просто потому, что мне было стыдно все у него читать, ничего не платя. В таких случаях Таб обычно хмурился, а потом расплывался в улыбке и всегда умудрялся назвать мне такую цену, которая оказывалась намного ниже той, что стояла на книжке.
