Экзотические птицы - Степановская Ирина (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
— Ты приехала! — сказала Маша и почувствовала искреннюю радость оттого, что прежняя подруга по работе, с которой вместе они прожили в отделении два года, опять где-то недалеко.
— Приехала! — В голосе Тани послышалась хорошо знакомая Мышке насмешка. — Может, встретимся? — спросила она.
— Конечно! Поедем к нам в гости! Ты ведь еще никогда не была у меня дома, — ответила с радостью Маша. Ей было приятно после двухлетнего расставания опять повидать Таню, расспросить о ее работе в Париже и самой рассказать обо всем, что случилось за последнее время, — о Тине, об Ашоте, о Барашкове. Единственный, о ком не хотелось говорить с Таней, был Владик Дорн.
«Она из Парижа, наверное, вернулась красивее, чем была! — с завистью, ранее не испытываемой к Татьяниной красоте, подумала Мышка. — Не надо, чтобы она приходила ко мне на работу. Это будет уж чересчур!» Она представила выражение лица Дорна, если бы он увидел Татьяну. Каким-то чутьем Мышка понимала, что Владик отнюдь не чурается женской красоты. Иногда она даже подмечала какие-то странные взгляды, которыми обменивались Дорн и хорошенькая медсестра Рая.
«Ну, это уж на его совести!» — подумала Мышка, и они с Таней условились о встрече у черной головы Пушкина на лестнице одноименной станции метро.
В палате у Генриетты Львовны сидела американская внучка и показывала какие-то документы. Подбородок у бабушки мелко дрожал, а на подведенных синим карандашом веках выступили слезинки.
— Какие-то проблемы? — осторожно спросила Мышка после того, как поздоровалась с американкой за руку. Рукопожатие гостьи было решительным. Мышка отметила пунктуальность американской родственницы. Срок договора о пребывании Генриетты Львовны в отделении истекал завтра.
— Я так привыкла уже жить в больнице, что не хочу расставаться с вами! — Генриетта Львовна ухватилась за Мышкину руку как утопающий за соломинку.
— Наверное, есть причины, которые не могут позволить вам остаться, — осторожно начала Мышка, — хотя я бы не возражала, если бы вы не покидали нас. Мы все очень привыкли к вам и, не скрою, — тут Мышка искренне улыбнулась, она действительно думала то, что говорила, — иногда берем с вас пример жизненной стойкости!
— Мы должны ехать в Америку! — сказала Мышке американка. — Здесь быть слишком далеко! В Америке есть прекрасные интернаты для пожилых людей! В некоторых из них можно даже выходить в сад! И пожилые люди находятся там не только под попечительством медицинского персонала, но и церкви, чего нет здесь!
При этих словах американка подняла глаза к небу, как бы призывая Бога в свидетели.
— Да я церковников терпеть не могу! — сказала вдруг Генриетта Львовна. — Этот ваш Бог даже от лагерей не мог никого спасти! За что он убил там нежнейшую девочку Симочку Магеллан?
Мышка с удивлением отметила, что в разговорах с ней Генриетта Львовна никогда не высказывалась ни о лагерях, ни о Боге. Ее интересовали гораздо более близкие и земные дела — показатели давления, крови, меню на день и почему те или иные продукты ей нельзя есть, личная жизнь местной парикмахерши, с которой они разговаривали часами, кремы для лица, которые она просила купить Мышку, ну и, конечно, Владик Дорн.
— У меня есть прекрасные документы! — сказала американская родственница и протянула Мышке какие-то проспекты. — Это сведения об американских домах, в которых живут пожилые люди. Не ехать туда — значит упустить хороший шанс!
— Мои шансы на жизнь были определены еще семьдесят лет назад! — заметила Генриетта Львовна.
— Если вы хотите увезти вашу родственницу, — сказала Мышка, — я не могу возражать. Перелет на самолете, даже длительный, ей сейчас не противопоказан.
— Я не хочу никуда лететь! — заявила бабушка. — Я хочу остаться здесь, я привыкла к этому клену!
— К чему? — хором переспросили Мышка и родственница. Родственница действительно не поняла, что означает это слово, а Мышка потому, что привычка к клену показалась ей абсурдной.
— Вот к этому клену! — торжественно сказала Генриетта Львовна. — Он теперь единственный мой настоящий друг! Мы с ним даже переговариваемся, я даже читаю ему вслух стихи.
Американка наконец поняла и ответила:
— В Америке имеется столько кленов! У вас там будет очень много друзей!
Решение американки было бесповоротным. Сдача внаем двух комнат бабушкиной квартиры (в остальных были закрыты вещи и всякий хлам) москвичам в течение месяца стоила смехотворно мало — максимум три-четыре дня жизни в европейского уровня отеле средней руки. В голове американки созрел беспроигрышный план. Она собиралась произвести в двух комнатах ремонт и сдать их на время американским приятелям и знакомым. Это стоило бы гораздо дороже. Многие из них уже выражали желание приехать посмотреть Москву. Родственница собиралась организовать в квартире Генриетты! Львовны нечто вроде частного пансионата. Если бы дело по-, шло, она могла бы отремонтировать квартиру всерьез и делать на ней хорошие деньги. Оставлять в Москве бабушку было никак нельзя. Да и бабушке, как считала родственница, ; в американском климате будет гораздо лучше, чем сидеть безвылазно в этой комнатушке в больнице. Она озвучила последнюю мысль.
— Вы здесь сидите в одной комнате, а там будете гулять ходить!
— А куда мне в Америке-то ходить? — спросила Генриетта Львовна.
— В церковь, — пожала плечами родственница. — В парикмахерскую.
— А на что я там буду жить?
— У вас будет пенсия, — старательно объясняла племянница.
Мышке надоело слушать, и она решила идти. «Это семейное дело, — подумала она, — пусть поступают как хотят. Комнатка, видимо, будет свободной, лежать в ней найдется мало желающих, но плевать. Доход с Генриетты был не такой уж большой. Захочет лететь — пусть летит! Документы я выдам».
— Я с вами прощаюсь, — сказала она вслух. — Желаю всех благ и удачи! Выписные документы, если понадобятся, будут у сестры на посту.
Генриетта Львовна поняла ее слова как желание освободить палату и зарыдала в голос. Американка, уже немного привыкшая к неписаным русским законам, достала из сумки красивую коробку конфет.
— А не хотите уезжать, так оставайтесь! — веселым голосом сказала Мышка и похлопала Генриетту по плечу.
— О, это шутка! Шутка! — торопливо сказала американка и сделала большие глаза. Маша взяла коробку под мышку и вышла из комнаты.
«Однако, видимо, она твердо решила бабушку увезти. — Настойчивость родственницы не выходила у Мышки из головы. — Может, и к лучшему, говорят, в Америке очень хороший уход. Генриетте действительно надо гулять, а тут она сидит целый день в палате. Разве же это дело?» — И, зайдя в кабинет, Мышка не утерпела, раскрыла коробку и выбрала самую красивую на вид конфету.
Когда Тина открыла глаза, то увидела мать, сидящую возле нее. Мама тут же бодро улыбнулась и быстро спрятала носовой платок.
— Не прячь, мамочка, я же вижу, глаза у тебя все равно красные!
Женщина быстро вздохнула, выравнивая дыхание, и приняла энергичный вид.
— Аркадий Петрович сказал, что если ты захочешь, то можно поесть. Я тебе бульончику свежего принесла!
— Не хочу, мама. Ничего не хочу.
Мать не стала настаивать, Барашков довольно подробно обрисовал ей состояние Тины. А Тина не хотела смотреть на мать, боялась, что расплачется. У нее болели все кости, мышцы, голова, ныла рана от катетера под ключицей, болело все, что только может болеть, и Тине даже страшно было предположить, что она еще будет вдобавок сотрясаться от плача. Поэтому они с мамой довольно долго пребывали в молчании и только крепко держали друг друга за руки. Тина, чтобы хоть так успокоить мать, мать же хотела через руки передать дочери всю свою энергию.
В палате была медсестра, которая периодически подходила к Тине, проверяла ее состояние. В данную минуту все было относительно спокойно. Медсестра осталась сидеть за своим столиком.
— Тебе пора идти! Там Леночка! — Тина осторожно отняла от матери свою руку. При этих словах мама опять заплакала. Тина осторожно повернула голову и как-то явно вдруг увидела, что лицо у матери враз осунулось, постарело. «Ела ли она сама сегодня? — подумала Тина. — Наверное, нет. А ведь на ней еще Леночка и отец».
