Сценарий счастья - Сигал Эрик (мир бесплатных книг .txt) 📗
4
На другой день нас с Сильвией одолевала зевота. Все утро Франсуа ловил мой взгляд, но я вовремя отводил глаза. Пусть себе делает те выводы, которые ему больше нравятся.
Доктор же Далессандро вновь нацепила свою маску сельской училки, ничем не выдавая происходящих перемен в своей душе.
Мне показалось, она украдкой мне улыбается, но, может, я просто принял желаемое за действительное. Мне не терпелось переговорить с нею с глазу на глаз.
Лектор, приглашенный прочесть специальный цикл лекций по сыпному тифу, профессор Жан-Мишель Готтлиб из знаменитого госпиталя Ля Сальпетриер, был специалистом по так называемым «древним болезням» — таким, которые большинство людей считают давно искорененными. Например, оспа или чума. Или проказа, от которой и в наши дни страдают миллионы африканцев и индийцев.
Кроме того, он неназойливо напомнил нам, что, пока мы ведем свои разговоры в парижском комфорте, на земле регистрируется больше случаев туберкулеза, чем когда-либо в истории.
Если бы у меня еще оставались сомнения относительно работы в «Медсин Интернасьональ», то профессор Готтлиб мог по праву считаться живым аргументом в пользу этого выбора. И очень красноречивым. Я считал себя настоящим врачом, но в жизни не имел дела с черной оспой! В Америке даже самым малообеспеченным больным, получавшим лечение по обязательной государственной страховке, были сделаны прививки. Если не считать малыша нелегальных иммигрантов из Гватемалы, то я и полиомиелита толком не видел.
Декларация Независимости может сколько угодно провозглашать всех людей равными перед богом. Но трагическая правда нашего мира состоит в том, что за пределами развитых индустриальных стран бессчетное число беднейшего населения планеты лишено элементарного права на охрану здоровья.
Думаю, именно это наполняло меня гордостью за то, что я вознамерился употребить свои умения на пользу «третьему миру». Мы будем не только лечить людей от болезней, от которых погибали их соплеменники, лишенные медицинской помощи, но сможем творить чудеса посредством профилактической медицины благодаря вакцинам, изобретенным учеными разных стран — от Эдуарда Дженнера, создавшего прививку от оспы в конце восемнадцатого века, до Джонаса Солка — «отца» вакцины от полиомиелита в двадцатом столетии.
Во время нашего, как никогда краткого, обеденного перерыва мы с Сильвией не стали вместе с остальными протискиваться к Готтлибу в стремлении выжать из него все до последней капли.
— Ну, как лекция? Нравится? — спросил я.
— Очень, — улыбнулась Сильвия. — Мне вообще-то повезло: вчерашний вечер я провела в обществе одного молодого доктора, который знаком со всеми новейшими публикациями о тифе.
Я хотел спросить о ее планах на этот вечер, но тут Франсуа стукнул указкой об пол и объявил о продолжении занятий.
Таким образом, мне пришлось весь день терпеливо выслушивать лекцию о всяких экзотических бациллах и не знать своей дальнейшей судьбы.
Ровно в пять часов профессор Готтлиб завершил лекцию и пожелал нам всем удачи.
Я стал собирать свои записи, и тут ко мне подошла Сильвия. Она как бы между прочим положила мне руку на плечо и спросила:
— Ты мне сегодня поиграешь? Обещаю, что после этого мы позанимаемся.
— При одном условии, — предупредил я, — в промежутке я свожу тебя на ужин.
— Это не условие, это удовольствие. Когда встречаемся?
— В семь часов в вестибюле отеля.
— Отлично. Как мне одеться?
— Во что-нибудь красивое, — нашелся я. — До встречи.
Она помахала мне рукой и нырнула в толпу воздыхателей, чтобы в сопровождении своей свиты проследовать домой.
Когда мы встретились вечером, я не сразу понял, что, собственно, она изменила в своем одеянии. При ближайшем рассмотрении я заметил, что джинсы на ней были не синие, а черные, маечка — без логотипа и несколько более обтягивающая, чем всегда. А кроме того, она была при драгоценностях — тоже на свой лад: на ней было небольшое жемчужное ожерелье.
Моя «элегантность» была подчеркнута только что купленным в «Галери Лафайетт» голубым свитером.
Расцеловав меня в обе щеки, она немедленно спросила, не забыл ли я о домашнем задании. В ответ я показал на свою дорожную сумку, давая понять, что у меня в ней не белье для прачечной.
Выходя на улицу, она небрежно бросила:
— Я договорилась в отеле «Лютеция».
— Прошу прощения, — возмутился я, желая отстоять свою независимость, — но я зарезервировал нам столик в «Ле Пти Зэнк». Я же тебе говорил, это…
— Мэтью, одно другого не исключает. С отелем я договорилась только относительно рояля.
Как? Самое элегантное заведение во всей округе! Я не знал, чувствовать ли себя польщенным или негодовать. Поэтому решил не спешить с выводами и, взяв Сильвию под руку, зашагал к бульвару Распай.
Однако к тому моменту, как мы вошли в роскошное фойе отеля, мне уже сделалось не по себе. А войдя в гигантский танцевальный зал с высоченными потолками и множеством зеркал на стенах, я и вовсе был раздавлен. В дальнем конце зала стоял царственный рояль с поднятой крышкой.
— Ты и публику заказала? — попытался я пошутить.
— Не глупи. Я и этот зал не «заказывала».
— То есть мы здесь незаконно?
— Отнюдь. Я всего лишь позвонила менеджеру отеля и очень вежливо попросила у него разрешения прийти поиграть. Стоило ему услышать, кто ты такой, как он моментально согласился.
— А кто я такой?
— Талантливый пианист, который по контракту с «Медсин Интернасьональ» скоро уедет в такую глушь, что будет за тысячи миль до ближайшего инструмента. Он был потрясен твоим самопожертвованием.
Мое настроение сменилось с минорного на мажорное. И я понял, что мне оказана большая честь. Мне вдруг захотелось извлечь из этого инструмента все, на что он годен. И на что годен я.
Рядом на столике была приготовлена бутылка белого вина и два бокала.
— Тоже твоих рук дело? — спросил я. Она покачала головой и заметила:
— Там, кажется, карточка приложена. Я открыл конверт и прочел:
«Милые медики!
Желаю вам приятного музыкального вечера. Знайте, что люди всегда и везде восхищаются вашим стремлением нести добро несчастным мира сего.
Счастливой поездки вам обоим.
Луи Бержерон, менеджер».
— Сильвия, что ты ему наговорила? Что я — Альберт Швейцер?
Она рассмеялась.
— А почему ты думаешь, что ты хуже?
— Сейчас узнаешь.
Я сел и пробежал пальцами по клавиатуре. Звук вроде неплохой.
— Ого! — оценил я. — Только что настроили!
Моя единственная слушательница удобно устроилась в кресле, и я стал играть. Для начала я выбрал Прелюдию Баха № 21 си-бемоль-минор, внешне совсем несложную вещицу. Это хорошая пьеса, чтобы разогреть пальцы и не наврать. На протяжении всей вещи, за исключением четырех тактов, никаких аккордов, только одна нота для каждой руки. Но насколько это выверенная нота!
Сначала, тронув клавиши, я ощутил душевный трепет. Я почти три недели не играл всерьез и сейчас испытывал томительное нетерпение воссоединиться с музыкой. Я и не подозревал до этого момента, какое большое место она занимает в моей жизни.
По мере того как я переходил от одной пьесы к другой, я все больше отдалялся от своего физического местонахождения и сливался с самой музыкой.
Никакой программы заранее я не продумывал. Просто дал рукам слушаться веления сердца. А в тот момент моя душа пожелала до-минорной Сонаты Моцарта, соч. 457 по каталогу Кёзеля. С ощущением аллегро мольто не только в музыке, но и в душе я с чувством заиграл октавы, решительно задающие настрой всей пьесе.
Я был настолько загипнотизирован музыкой, что совершенно забыл о Сильвии. Я все меньше ощущал себя исполнителем и все больше — слушателем, внимающим чьей-то игре.
Сонату легко можно было принять за бетховенскую — мощную, выразительную, исполненную неизбывного страдания.
К середине медленной части я уже совершенно отрешился от реальности и ощущал себя космическим кораблем, плывущим где-то посреди Галактики.
