Антистерва - Берсенева Анна (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Это вообще-то не он сказал, – заметила Анна. – Об этом, если верить Библии, несколько раньше догадались.
– Но я узнала об этом от него.
Москва ошеломила Лолу так, что она весь день не могла произнести ни слова. Папа поглядывал на нее с тревогой и время от времени спрашивал:
– Ты устала? Может, отвезти тебя в гостиницу?
Но она тут же испуганно сжимала его руку и убыстряла шаг, чтобы папа не задерживался и не отвез бы ее из-за этого куда-то, где она будет одна, без него.
Первый вопрос она задала только к вечеру, когда все папины дела были закончены и они ехали в метро.
– Пап… – спросила Лола. – А почему по радио сказали: «Октябрьское Поле»? Ведь это Москва. И поля никакого нету.
Она представила то октябрьское поле, которое было в Душанбе совсем рядом с их домом, – огромное, все белое от раскрывшихся хлопковых коробочек. На хлопок осенью выезжал весь город – прекращались занятия в школах, в институтах, чуть ли не заводы останавливались ради белого золота, которым гордился Таджикистан. Мама рассказывала, что во время этой страды милиция останавливала машины, проезжающие мимо полей, и заставляла каждого пассажира набрать по три фартука хлопка.
– Когда папа меня в роддом вез на такси, нас тоже остановили, – вспоминала она. – Сказали: ну и что, что беременная? Хлопок соберет, пользу стране принесет, тогда пусть рожает себе сколько хочет.
– И что? – спрашивала Лола.
– Папа мне не дал собирать. Пистолет у милиционера отобрал и сказал, что ему плевать, что в тюрьму сядет – сначала его убьет.
– И милиционер вас пропустил? – смеялась Лола; она могла слушать эту историю бесконечно.
– Пропустил. Какая ему радость была бы, чтобы папа в тюрьму сел? Он сам ведь уже мертвый был бы.
Все это вспомнилось сейчас, в огромном чужом городе, в котором не было никакого поля.
– Это просто название, – улыбнулся папа. – В Москве много таких названий. Есть переулок Сивцев Вражек. Есть Никитские Ворота, есть Арбатские, хотя никаких ворот там нет, это просто площади. Маленькая… – вдруг сказал он. – Может, задержимся еще совсем чуть-чуть? Или ты очень устала?
– Я не устала. – Она помотала головой. – Поехали куда хочешь.
– Не то чтобы хочу… Но поехали.
Улица, на которую они вышли из метро, называлась улицей Чехова. Лола научилась читать в три года, а «Каштанку» прочитала перед самой поездкой в Москву, поэтому обрадовалась знакомому имени, написанному синими буквами на белой табличке.
Они дошли до самого конца этой улицы, и папа остановился возле углового дома, который показался Лоле необыкновенно высоким и необыкновенно красивым. Он был желто-белый и даже в сумерках – как солнечный праздник. Пока она разглядывала лепные узоры вокруг окон, папа медленно пошел через двор. Спохватившись, Лола побежала за ним. Он ее даже не заметил – стоял, запрокинув голову, смотрел вверх на светящиеся окна. И то, что он не замечает ее присутствия, не обидело Лолу, а только испугало.
– Па… – тихо произнесла она. – Мы зачем сюда пришли?
– Зачем? – Он вздрогнул, потом улыбнулся. – Я и сам не знаю. Не сердись. Сейчас поедем в гостиницу, отдохнешь.
Лола никогда не понимала, что происходит от папиной улыбки с ее сердцем. Папины глаза – большие, карие, когда он улыбался – зажигались золотыми огоньками. Только улыбался он очень редко.
– Я совсем не устала, – повторила Лола. – Но мне тебя жалко. Почему ты стал такой печальный?
– Я здесь родился, – сказал он. – Здесь жили мои родители. Отсюда моя мама уехала за границу, и я никогда ее больше не видел. Отсюда мой папа ушел на войну. Он погиб, и я с ним даже не простился. Это очень тяжело, дочка.
– А кто здесь теперь живет? – спросила она.
– Теперь – не знаю.
– А ты зайди и спроси, – предложила Лола. – Это же твой дом, да?
– Уже нет.
– Все равно, – сердито сказала она. – Если кто-нибудь где-нибудь жил, то он и потом может туда прийти. Вот тетя Лютфи раньше в нашем доме жила, она же приходит, хотя в ее квартире теперь тетя Зоя живет. Значит, и ты можешь!
– Наверное, могу. Но не хочу.
– Почему? – не отставала Лола.
– Потому что… Потому что – какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?
– Душе своей – что?.. – растерянно переспросила она.
– Пойдем. – Папа взял ее за руку. – У тебя же завтра день рождения, не забыла? И командировка моя закончена. Мы с тобой утром пойдем в Третьяковку, а потом – обедать в ресторан.
– В какой ресторан? – сразу заинтересовалась Лола.
Она не то что никогда не бывала в ресторане, но и не знала, что это такое. Только догадывалась, что это вроде столовой – раз там обедают. Но, наверное, ресторан настолько же красивее столовой, насколько вот этот дом в Москве, где папа родился, красивее того дома, в котором они теперь живут в Душанбе.
– Мы пойдем в ресторан «Славянский базар», – сказал он. – Папа мне рассказывал, что моя мама этот ресторан любила. Там пекли очень вкусные пирожки, они назывались «расстегаи».
– Расстегаи лучше, чем мамина самбуса? – недоверчиво спросила Лола.
Слоеная самбуса, которую мама жарила в раскаленном хлопковом масле, тоже таяла во рту, и Лола почему-то обиделась на эти неведомые расстегаи, о которых папа рассказывал так, словно ничего вкуснее их на свете не бывает.
– Мамина самбуса, конечно, самая лучшая. – Он снова улыбнулся. – Но мы завтра все-таки попробуем и расстегаи тоже, ладно?
– Ладно, – важно кивнула Лола. И, зажмурившись, добавила: – Я с тобой куда хочешь пойду. Я тебя люблю!
– Я всегда это чувствую, моя родная, – сказал он. – Как бы я жил, если бы не это?
Глава 5
Война закончилась для него, даже не начавшись.
Сначала у Василия еще оставалась надежда, что с него снимут ненавистную броню и пошлют на фронт, но зимой сорок второго – той зимой, когда умерла Елена, – эта надежда развеялась окончательно. Он снова попал в госпиталь через месяц после того, как выписался оттуда.
– Сердечко-то у вас никуда, молодой человек, – сказал тот самый Прокопьев, который был, по словам главврача, и швец, и жнец, и на дуде игрец вследствие своего огромного опыта и нехватки специалистов. – Толком вас здесь обследовать, конечно, невозможно, но поверьте: это у вас врожденное. Порок аортального клапана. Но ничего, – успокоил он, заметив, как изменилось лицо Василия. – С этим не враз помирают, еще до старости проживете с дорогой душой. Конечно, придется поберечься. Но при всем обережении пешком ходить побольше. Движение – это жизнь. Для вас в прямом смысле слова.
– Мне бы на фронт, – мрачно пробормотал Василий.
Прокопьев только хмыкнул:
– А вот это, юноша, лучше сразу из головы выкинуть. Волнения вам не показаны, особенно пустые. С вашим заболеванием не воюют. Скажите спасибо, если инвалидность не дадим. Вы у нас кто по специальности?
Инвалидность ему, к счастью, не дали, но радости в этом было мало.
«Год прошел, как сон пустой» – эти слова из пушкинской сказки то и дело всплывали в памяти, сопровождая все, что он делал в этот бесконечный год: готовился к летним изысканиям, потом, летом, занимался геологоразведкой – уже не на Язгулемском хребте, а в Карамазоре, где тоже обнаружились урановые руды…
В декабре сорок третьего Василий получил письмо, в котором майор Сергеичев сообщал о том, что его отец, полковник Константин Павлович Ермолов, пал смертью храбрых под Сталинградом.
«Официальное извещение послано супруге, – писал майор, – но, поскольку мы с вашим отцом дружили, то я выполняю его волю и извещаю вас отдельно. Мы с Константином Павловичем так и договорились: кто в живых останется, тот семье дополнительно сообщит. Он просил, чтобы я написал вам. Может, не надо бы, но, мне кажется, лучше, если вы будете знать: жизнью ваш отец совсем не дорожил. Это происходило не от бесшабашности – он был взвешенный человек, знающий специалист, и стержень характера у него был крепчайший. Железнодорожное сообщение на Сталинградском направлении – в огромной степени его заслуга, он его наладил блестяще, хотя это, поверьте мне как тоже неплохому специалисту, было нелегко, так как дорога после нашего летнего поражения была почти разрушена. Но, поскольку мы тесно работали вместе, я всегда отмечал, что Константин Павлович не учитывает в работе своих личных обстоятельств, в том числе и собственной жизни. Не знаю, понятно ли я излагаю. Вы, Василий Константинович, вероятно, лучше это знаете, так как вам известны те моменты жизни вашего отца, которые мне, конечно, неизвестны. Он погиб при артобстреле железнодорожного узла, обеспечивая отход эшелонов. Извините, если я высказал в этом письме какие-то слишком личные соображения. Вы можете гордиться своим отцом. В том решающем переломе, который происходит сейчас к нашей великой победе, есть его заслуга».
