Кольцо - Каммингс Мери (читать книги без .txt) 📗
И — ночь... Его ночь, его время...
Ник входил через дверь, соединяющую их спальни, — нагой, как Адам. Знал, что застанет Нэнси в одной и той же, неизменной позе: на боку, спиной к нему; знал, что она даже не повернет голову, услышав его шаги.
Он шепотом цыкал на собаку, делал короткий повелительный жест и, дождавшись, пока та уйдет в его спальню, закрывал дверь. И ложился...
На Нэнси всегда была ночная рубашка — простая, полотняная, наглухо закрытая. Он не знал, зачем она надевает ее — похоже, это была своеобразная форма протеста, единственная, которую Нэнси себе позволяла.
Она не оборачивалась, когда он выключал ночник; не оборачивалась, когда прижимался к ней и начинал целовать шею, затылок, уши, легонько дуть, зарываться лицом в волосы; не оборачивалась, когда его руки пускались в путешествие по ее телу, дотрагиваясь, поглаживая и лаская. Не оборачивалась...
Только дыхание постепенно становилось прерывистым, да тело вздрагивало, слегка напрягалось — и вновь расслаблялось, отзываясь на эти прикосновения. Но она не оборачивалась.
Он поворачивал ее сам, стаскивая и отбрасывая в сторону рубашку. И прижимал к себе...
И чувствовал напрягшиеся твердыми шариками соски, и руки, обвивающиеся вокруг его шеи, и губы, которые искали его губы и отвечали на его поцелуи.
И — не торопился, потому что это было его время...
Все то, что он мог и умел, все, чему когда-то научился с другими женщинами, — все это Ник пытался сейчас дать ей, медленными ласками подводя ее к пику — и отступая; одним внезапным движением заставляя биться в судорогах наслаждения, стонать, кричать; доводя почти до беспамятства — и не давая передышки.
Иногда он чувствовал слезы на ее лице и стирал их губами.
Потом она засыпала — истомленная и безвольная. Уже не пыталась ни отстраниться, ни отвернуться; дыхание становилось все ровнее, медленнее; засыпала — чтобы вновь проснуться утром...
Он думал, что пройдет два-три... ну даже четыре-пять дней, инцидент на балу постепенно забудется, уйдет в прошлое, и Нэнси снова станет прежней. Но дни шли один за другим — и ничего не менялось.
Иногда Нику казалось, что если бы они остались жить в отеле — там, где произошло их стремительное сближение, там, где они были только вдвоем, — то лед снова мало-помалу бы растаял. А тут, на вилле... смешно, но получалось, что нигде, кроме спальни, они почти не оставались наедине.
Возможно, многие люди отнеслись бы к этому спокойно — ну, подумаешь, у столовой нет дверей, а только широкие арочные проемы, подумаешь, прошла там, в соседней комнате, экономка, или горничная зашла спросить, не пора ли подавать десерт, — ну и что?! Но Ник еще со времен своей инвалидности не терпел в доме посторонних, в том числе прислуги, и до сих пор не избавился от этой своеобразной фобии.
Поэтому здесь, на вилле, все приводило его в состояние тихого, еле сдерживаемого бешенства. И присутствие где-то в доме экономки, кухарки и горничных, и их назойливые попытки поухаживать за ним (он прекрасно может сам положить себе еду, спасибо, до свидания!), и то, что простое желание пойти на кухню и пошарить холодильнике вызывало недоуменные взгляды кого-нибудь, кто там вскоре неминуемо появлялся, и мгновенно исчезающие, стоило оставить на стуле, рубашки.
А главное — ощущение, что все зря, что день идет за днем — и ничего не меняется...
Днем Нэнси обычно не было дома. Куда она ходила? Ник не знал. На прямой вопрос следовал короткий неопределенный ответ: «По магазинам... Гуляла...»
Что-то она себе и вправду покупала, но для женщины фактически неограниченным кредитом она была весьма экономна (Ник пару раз, просто чтобы знать, посмотрел расходы по ее кредитной карточке).
Но к ужину она непременно была дома — лишь один раз передала через мисс Эмбер, что приглашена на свадьбу и придет поздно. Сама к нему в кабинет не заходила никогда.
Иногда Ник спрашивал сам себя — почему он до сих пор не бросил эту дурацкую затею, не разорвал никому не нужный контракт — и не вернулся в Нью-Йорк. Из упрямства?! Или из привычки доводить все до конца, никогда не бросая начатое на полпути?..
Хуже всего было то, что в последнее время он порой с трудом мог сосредоточиться на работе: чем меньше он разговаривал с Нэнси — тем больше думал о ней. Мысли эти возникали помимо его воли — как вирус, проникший в сложную программу и не дающий ей работать с полной отдачей. Он представлял ее себе — в самых разных видах и в самое неподходящее время; разговаривал о ней с собакой, которая полюбила лежать в его кабинете и каждое его слово встречала внимательным взглядом и взмахами хвоста; вспоминал...
Глава 19
На следующий день после того самого бала, без всяких слов и объяснений, на комодике в ее спальне появилась индийская шкатулка. Внутри лежало ожерелье с опалами. Нэнси не стала ничего говорить. Зачем? Уходя, она просто оставит здесь все это...
Пока же обязанности миссис Райан требовали все новых туалетов и драгоценностей. Она покупала — не самое дорогое, но и не самое дешевое — такое, что было прилично надеть в ее положении. И никогда не надевала аметистовую подвеску и комплект с лазуритом: они были из другой жизни, были сделаны когда-то именно для нее, для Нэнси, а не куплены для «миссис Райан».
Деловой ужин... дружеский обед... открытие нового корпуса предприятия «Райбери Индастриз» в Силиконовой долине. Ей было тошно снова заходить в этот самолет, тошно сидеть в нем — но ее же никто не спрашивал...
Прием у мэра Денвера — Нэнси так и не поняла, по поводу чего. Как любезничал с ней Бреннер — тот самый Бреннер, который совсем недавно шествовал по коридорам телестудии, едва замечая ее! Впрочем, любезничал он не с ней, а с женщиной, сопровождавшей «большого босса», и не просто сопровождавшей — бери выше! — исполнявшей обязанности жены этого босса.
Сказал между делом, что на студии открылась новая вечерняя программа и почти весь штат ток-шоу, в котором работала Нэнси (при этом заговорщически улыбнулся, мол, он-то понимает, это была всего лишь эксцентричная прихоть решившей развлечься миллионерши), переведен туда.
То же самое рассказала ей Лиза — Нэнси все-таки побывала у нее на свадьбе. Побывала, пообщалась с бывшими коллегами, выслушала все подробности про эту новую программу и познакомилась с ее «хозяйкой». Это была совсем молодая женщина по имени Фрэн, приехавшая из Бостона, которая до сих пор поверить не могла в свою удачу — внезапно получить программу! Хорошенькая, изящная и обаятельная, она разговаривала с Нэнси почтительно, как с высокопоставленной особой.
Да и все остальные, многих из которых Нэнси знала годами... Они были радушны, приветливы, Лиза благодарила за подарок — но Нэнси не оставляло ощущение, что относятся к ней уже не как прежде, что между нею и всеми этими людьми возникла невидимая стенка, которая и не позволяет больше им вести себя с ней непринужденно.
С того времени, когда Нэнси уехала из Хьюстона, она еще никогда не чувствовала такого беспросветного, всепоглощающего одиночества.
Конечно, она уже много лет жила одна — но на работе можно было и поболтать, и посплетничать, и пошутить; рассказать сон — и выслушать чужой; посудачить о моде и диетах — и дружно, всем миром, высказать заочное «фи!» придурку Блейзу. А вечером, дома, ее ждала Дарра — и радовалась ее приходу, и они вместе шли гулять, и вместе ужинали.
А теперь... Почти сразу после завтрака она уходила из дома — или в салон красоты (миссис Райан должна выглядеть безупречно!), или купить что-то к очередному мероприятию, или в кино, или просто... куда-нибудь.
Как-то днем она, сама не зная зачем, подъехала к своему дому. Зашла внутрь, не включая отопление и свет, поднялась наверх и легла на кровать. И пролежала так до самого вечера.
С тех пор Нэнси делала это часто. Не спала — просто лежала и смотрела в потолок. Время текло незаметно, порой она спохватывалась, когда уже темнело; вставала и ехала обратно на виллу.
