Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна (лучшие книги TXT) 📗
Однако это ещё не конец! Мелания - моя первая жена, женщина, однажды ставшая частью моей жизни, добивает меня, метнув ядовитое копьё прямо в сердце:
- Но и я должна признаться кое в чём, - Мел с шумом выдыхает. - Где-то в это же самое время, может быть, месяцем или парой раньше, Ева звонила тебе. ТОГДА.
И Мелания произносит это «тогда» с особенной интонацией, вкладывая в него смысл, от осознания которого мне не больно, нет… меня с непреодолимой силой давит, сжимает в «ничто» она - ВИНА.
- И я взяла трубку, - заканчивает.
Господи, как же больно! Больно-больно-больно…
Бог! Дай сил выдержать, не сломаться!
Мой взгляд, само собой, не отрывается от Евы, а она тоже смотрит на меня, и я вижу, как усталое безразличие рассеивается в её глазах, уступая место влаге. Я не знаю, кому из нас хуже в это мгновение - ей, хранящей в памяти трагедию, раздавившую её психику, или мне, осознающему всю масштабность собственной ВИНЫ. Она давит меня, крушит, ломает, уничтожает достоинство, честь, гордость и просто мужчину:
Она звонила мне! Звонила! Всё-таки звонила!
В тот день, когда я узнал о дочери, с языка рвался банальный вопрос: «Почему не сказала? У меня ведь было право знать!». Но я изо всех сил прикусил его зубами, да так, что до крови пробил: уже нет ни смысла в этом вопросе, ни морального права его задавать. Вопрос - претензия, напоминание о правах. Каких, к чёрту, правах?! Я ведь давал обещание, что всегда приму её звонок, сам отвечу: «Ты услышишь мой голос» - так ведь, кажется, сказал?
Глаза в глаза. Матерь Божья, что я за человек?
- Ты звонила? – мой голос трескается, как тонкий лёд.
- Да.
- Что хотела сказать? - тихонько вымаливаю.
Но Ева милосердна: резко поворачивает голову и взглядом, будто ядром, ударяет мою бывшую жену:
- Хватит рвать ему душу!
Откуда только силы взялись, столько экспрессии, ненависти и злости!
- Остановись! Это всё в прошлом! У тебя НЕТ права! – почти кричит.
- А речь не о правах: ПУСТЬ ОН ЗНАЕТ! – Мел повышает голос в ответ.
Мел смотрит на меня с ещё большей ненавистью, нежели Ева на неё:
- Она звонила, хотела поговорить с тобой, предупредила, что это важно и касается тебя, но я знала, о чем пойдёт речь. Не спрашивай, откуда! Почувствовала! Да! Я знала, что между вами было. Что ты так уставился? Конечно, знала: какая женщина не почувствует, если муж к ней не прикасается, всё ищет повод свалить на ночь, погонять на автобане?! Я догадалась… и припугнула её, что мы уедем. И она поверила.
- Не поверила, - тихонько отзывается Ева.
-Тогда почему?
- Тебе не понять.
- Ошибаешься. Ранить ты его не хотела, счастью его мешать… так любила, что собой жертвовала. Только знай: я - не меньше!
- А я знаю…
В моей грудной клетке что-то происходит: чувство, будто гранитным валуном придавили - так тесно, что ни сердцу трепыхнуться, ни лёгким расправиться. Удар-удар-удар и опять длинная пауза, тошнота. Я не знаю, что это, но виду не подаю. Пройдёт, главное - вдохнуть хотя бы раз.
Смотрю в её глаза, она в мои, и в этом диалоге смысла больше, чем во всех сказанных в этой жизни друг другу словах. А в следующей, возможно, Всевышний будет к нам добрее.
Чувство, которое я испытываю, глядя в огромные в эту секунду глаза любимой женщины, самого важного для меня человека на Земле, оно удушающее. Смотрю и не отрываю глаз: моя голова на плахе, но мой палач не станет рубить. А я бы хотел, так отчаянно хотел бы, чтобы она это сделала – прикончила меня, потому что как же мне быть дальше? Жить в теле мужика и не быть им?
Ева отворачивается и смотрит в окно – пощадила, а в моих глазах расплывается вся эта рвущая душу сцена. Смысл блюсти мужское достоинство в мелочах? Если облажался в главном?
- И… Ева, прости меня ещё за свадебное фото … это… было жестоко.
Пока я пытаюсь переждать боль в груди и эти странные трепыхания в сердце, Мелания не перестаёт фонтанировать откровенностью:
- Неприятно сознавать себя плохим человеком, но после того, как Дамиен бросил в лицо свои обвинения, со мной случилось именно это – осознание поступков. И я хочу, чтобы ты понимала, откуда яд… На той фотографии с нашей свадьбы красные лепестки – это фотошоп, сообщаю на случай, если ты так и не поняла, что он никогда бы не допустил под нашими ногами…
Красные лепестки под нашими ногами на фото? Это ещё что за дерьмо? Господи… Мне кажется, сжать Еву крепче уже невозможно, но у меня каким-то чудом это снова получается, а пред глазами плывёт:
- Мел, замолчи! – пытаюсь её образумить, но это уже практически невозможно.
- Он никогда не любил меня, - выдаёт громким уверенным тоном, буровя Еву взглядом. – И я даже не знаю, что хуже: быть его нелюбимой женой или любимой, но не женой, - горько усмехается, после чего её лицо резко делается серьёзным. – Дамиен очень убедительно играл роль заботливого мужа, но верили этому фарсу только таблоиды и глупцы, я же всегда видела фальшь: поддельные улыбки, редкие безразличные взгляды, объятия, лишённые теплоты, скупые жесты, которые должны были быть по его разумению ласками. И даже вялый бесчувственный секс, - я прикрываю глаза рукой, осознавая масштабы руин, ставших следствием моих ошибочных решений, - в котором я никогда не была уверена в своей роли то ли жены, то ли резиновой Долли, как ты однажды меня назвала. И подозреваю, в постели, нас не всегда было двое…
На этот раз мне хватает смелости взглянуть бывшей супруге в глаза, ведь она безбожно права, а Мел продолжает свою болезненную исповедь, и теперь у меня даже нет права её останавливать:
- Да, в сексе было хуже всего: ко мне намертво приклеилось угрюмое и жестокое «недолюбленная». И ребёнок не появлялся не потому, что я настолько безнадёжно бесплодна, Дамиен, а потому что ты не хотел детей. От меня не хотел, как я теперь понимаю. Редкие встречи супругов, Дамиен, не повышают шансов забеременеть…
На секунду задумывается, затем добавляет:
- Но вам хватило и одного раза.
Точка, поставленная в конце этой истины, настолько эмоциональна, что, кажется, даже воздух звенит в ставшей душной от откровений комнате.
- Как я уже говорила, мне было очевидно, что в ту ночь после похорон ты был с ней – только полная идиотка не догадалась бы. И знаешь, Дам, - нанизывает меня на свой взгляд, - я была уверена, что ты уже не вернёшься. Но ты вернулся…
Боль в моей груди становится нестерпимой настолько, что я не могу разжать рта, а мою бывшую не остановить:
- Он не прикасался ко мне с того дня и до самого рождения Дариуса, прикрылся уязвимостью беременности… хотя врач заверял нас обоих в обратном. Но один ребёнок всё равно погиб, невзирая даже на ТАКИЕ жертвы, - добавляет с горечью, а я пытаюсь дышать глубже. - Но и этого срока ему не хватило! Дариус родился, рос, а мы всё так и жили, как брат и сестра, верно, Дам? Целомудренно! – её лицо вытягивается. – Я уже и не верила, что он вернётся, но каким-то чудом оклемался – девять месяцев спустя, словно сам ребёнка родил! Что? Даже не заметил?
Да, она права, я не заметил. Я вообще много чего не замечал, когда засунул руку себе в грудину и вырвал собственное сердце, назвав нашу ночь с Евой ошибкой. Её глаза, боль в них, опустошение, выжженная земля – такой я запомнил её. Но горше всего был её приросший к дивану силуэт, который я, не удержавшись, обернулся и выхватил напоследок, выходя из кафе. Её не сгорбленная, но сломленная тонкая фигура будет ещё долго стоять перед моими глазами всякий раз, как я их закрою, она измучает меня в снах, измотает совестью, заставит написать ей с десяток писем, но я, убеждённый в правильности и неоспоримости принятого решения, ни одно из них ей не отправлю. Дамиен Блэйд вознамерился одним ударом разрубить связывавший нас все эти годы канат, и пока рубил, не заметил, как покалечил и Еву, и Мел зацепил. Это была моя агония, она длилась девять месяцев, и они, пожалуй, были даже мучительнее тех тёмных времён, когда мы только узнали о своём родстве, потому что теперь нас не разрывали обстоятельства, я делал это сам, и превзошёл сам себя в безжалостности.
