Вилла «Аркадия» - Мойес Джоджо (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗

Кроме того (тут ее мать почему-то перешла на жеманный, почти примирительный тон), теперь, когда она обхаживает приличного вдовца, ее жизнь начала налаживаться. Человек высоких моральных устоев, он не поймет. Он не то что другие, сказала она, бросив на Лотти взгляд, в котором промелькнуло что-то похожее на вину. Он из приличных. Еще не допив свою чашку чая, Лотти уже поняла, что ее не только не приглашают остаться, но и, как в Мерхеме, о ней больше знать не хотят.

Мать вообще не рассказывала этому мужчине, что у нее есть дочь. Когда Лотти еще жила в этом доме, там было несколько ее фотографий, теперь же не осталось ни одной. Над камином, где когда-то стояла фотография с ней и тетей Джиной, покойной маминой сестрой, теперь красовалась другая фотография в рамке: пожилая пара стоит под руку перед сельским пабом, оба при этом щурятся, а мужчина отсвечивает лысиной.

– Я ни о чем не прошу. Просто хотелось повидать тебя.

Лотти собрала вещички, не в силах даже почувствовать обиду: по сравнению с тем, что она пережила, отказ этой женщины казался пустяком.

Мать, состроив страдальческую мину, как будто сдерживая слезы, прошлась по лицу пуховкой, потом протянула руку и вцепилась в Лотти:

– Дай мне знать, где ты будешь. Обязательно напиши.

– И как подписаться? Лотти? – Лотти повернулась к двери. – Или ты предпочтешь «твоя верная подруга»?

Мать, поджав губы, сунула ей в ладонь десять шиллингов. Лотти посмотрела на них и чуть не расхохоталась.

Несмотря на все усилия Аделины, Франция решительно не понравилась Лотти. Еда, кроме хлеба, так себе. Жирное рагу, отдававшее чесноком, и мясные блюда с тяжелыми соусами заставляли ее с тоской вспоминать успокаивающую лаконичность жареной рыбы с картошкой и бутербродов с огурцом, а когда она впервые нюхнула на рынке крепко пахнущий французский сыр, то ее вывернуло на обочине дороги. Ей не нравилась жара, еще более изнуряющая, чем в Мерхеме, да еще без благотворного влияния моря и бриза, ей не нравились комары, бессовестно атаковавшие, словно завывающие бомбардировщики, по ночам. Ей не нравился пейзаж, засохший и недружелюбный: потрескавшаяся почва и угрюмо свернувшаяся зелень под палящим солнцем. Не нравились сверчки, неугомонно трещавшие повсюду. И она ненавидела французов: мужчин, которые пристально и задумчиво разглядывали ее, и женщин, которые делали то же самое, когда она начала полнеть, только на этот раз с осуждением и даже иногда с явным отвращением.

Мадам Миго, местная повитуха, дважды приходила осматривать ее по просьбе Аделины. Лотти ее ненавидела: повитуха грубо ощупывала ей живот, словно месила тесто, затем замеряла давление и гаркала рекомендации Аделине. Но та почему-то сохраняла невозмутимость. Беременной мадам Миго никогда ничего не говорила, даже не смотрела ей в глаза.

– Она католичка, – каждый раз бормотала Аделина после ухода старухи. – Другого от нее нельзя ожидать. Тебе, как никому, известно, каковы нравы в маленьких городках.

Это была правда. Но, несмотря ни на что, Лотти скучала по своему маленькому городку. Ей не хватало запаха Мерхема, этакой смеси морской соли с гудроном, шума сосен на ветру, открытых причесанных лужаек городского парка и осыпающихся волнорезов, которые, казалось, уходили в бесконечность. Ей нравилась миниатюрность городка: каждый знал его пределы, которые вряд ли когда-нибудь будут расширены. Ее, в отличие от Селии, никогда не обуревала страсть к путешествиям, не мучило желание достичь новых горизонтов. Она просто была благодарна за пребывание в приятном чистеньком городке, очевидно предчувствуя, что оно продлится недолго.

Больше всего она скучала по Гаю. Днем ей еще как-то удавалось гнать прочь мысли о нем, воздвигать воображаемый барьер, задергивать занавеску перед его лицом. А по ночам он, не обращая внимания на ее мольбы о покое, появлялся в ее снах: его кривоватая улыбка, худые загорелые руки, нежность притягивали и дразнили ее одновременно. Иногда она просыпалась, выкрикивая его имя.

Ей было невдомек, как получается, что, находясь вдали от моря, она все время тонет.

Весна превратилась в лето, гости, сменяя друг друга, сидели на террасе в соломенных шляпах, пили красное вино и спали в жаркие полуденные часы. Часто друг с другом. Приезжал Джулиан. Вежливость не позволила ему прокомментировать ее расплывшуюся талию или поинтересоваться, как такое случилось. Он был беспощадно очарователен, опасно расточителен. Судя по всему, он снова делал деньги. Аделина получила от него в подарок мерхемский дом и страшно дорогой бюст женщины, который напомнил Лотти опустевший муравейник. Дважды приезжал Стивен. Еще какой-то поэт по имени Си, который с сильным акцентом выпускника частной школы не уставал повторять, что у него «заскок», что он «зависнет» здесь, только пока не найдет себе «нору», и что Аделина «просто супер», раз «подкинула» ему комнатенку. Джордж над ним подтрунивал.

Джордж бывал наездами. Только тогда Аделина оживлялась, с жаром что-то с ним обсуждала, переходя на шепот, пока Лотти делала вид, будто ее там нет. Но она знала, что они говорили о Френсис.

Однажды, когда, напившись, он взглянул на живот Лотти и отпустил какую-то шутку насчет пестиков и тычинок, Аделина ударила его.

– А знаешь, я, вообще-то, восхищаюсь тобой, малышка Лотти, – сказал он, когда Аделина не могла их слышать. – Ты, наверное, самое опасное, что когда-либо случалось в Мерхеме. – (Лотти мрачно взглянула на него из-под полей огромной шляпы.) – Я всегда считал, что из вас двоих твоя сестренка скорее попадет в беду.

– Она мне не сестра.

Но Джордж как будто не слышал. Он развалился на траве, покусывая кусочек заплесневелой острой салями, которую частенько покупал на рынке. Вокруг них продолжали стрекотать сверчки, но и те временами замолкали от жары.

– Ты ведь серьезная. Как-то все это несправедливо. Что, любопытство одолело? Или он пообещал быть твоим навеки? Стать светом очей твоих? Фу, Лотти, мадам Холден наверняка ни разу не слышала, чтобы ты произносила такие слова… Очень зрелое выражение, я бы сказал… Ладно, ладно… Так ты будешь есть этот инжир? Иначе я съем.

То ли из-за депрессии, то ли из-за разрыва с прежней жизнью Лотти трудно было радоваться ребенку, испытывать нежность, ожидая его появления. Ей вообще было трудно думать о нем. Иногда по ночам она терзалась чувством вины, что приводит его в мир без отца. На него всегда будут с отвращением смотреть все эти мадам Миго, а остальные – с подозрением. Иной раз ее обжигало негодование: теперь она никогда не избавится от присутствия Гая, а значит, от боли. Она не знала, что ее больше пугало: перспектива невзлюбить дитя из-за него или, наоборот, полюбить по той же причине.

О том, как дальше жить, она практически не думала. Аделина посоветовала не беспокоиться.

– Такие вещи утрясаются сами собой, дорогая, – говорила она, похлопывая ее по руке. – Только держись подальше от монахинь.

Лотти, огромная, утомленная, надеялась, что Аделина права. Она не плакала, не бушевала. Узнав о своих затруднительных обстоятельствах, она уже через несколько недель перестала волноваться. Все равно ничего не изменится. Легче приглушить эмоции, загнать их внутрь, чем переживать снова и снова. По мере увеличения срока она становилась все более спокойной, отстраненной, могла часами сидеть в саду, наблюдая за кружащими над ней стрекозами и осами, или, когда становилось слишком жарко, лежать в доме на холодных плитах, словно тюлень в кимоно, греющийся на камнях. Возможно, она умрет при родах, думала Лотти. И, как ни странно, эта мысль ее утешала.

Видимо, понимая, что депрессия Лотти растет обратно пропорционально дням, остававшимся до родов, Аделина начала силой вывозить ее на «экскурсии», как она их называла, хотя эти прогулки редко ограничивались чем-то большим, чем покупка красного вина или анисового ликера, а иногда яблочного пирожного или сладкого торта «Тропезьен» с заварным кремом. Остерегаясь липкой, с бензиновыми испарениями городской жары близлежащего Тулона, Аделина заставляла Джорджа везти их дальше вдоль побережья, до Санари. Лотти соскучилась по морю, вслух аргументировала Аделина. Приморский городок, обсаженный пальмами, с тенистыми мощеными улочками и очаровательными домиками с неяркими ставнями будет приятной сменой обстановки. Санари знаменит своими художниками и мастеровыми, рассказывала Аделина, устраивая Лотти за столиком уличного кафе, поближе к приятно журчащему каменному фонтану. Здесь жил Олдос Хаксли, когда работал над своим «Дивным новым миром». [24] Все южное побережье вдохновляло художника в течение многих лет. Однажды они с Френсис проехали от Сан-Тропе до Марселя, и к концу путешествия в багажнике их машины собралось столько холстов, что пришлось багаж перекладывать в салон и ехать с ним на коленях.