Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Растравив себе душу этими мыслями, Зареока опять всхлипывала. Падали слезинки на взрыхлённую, хорошо удобренную землю под кустами.
— Кхм, — кашлянул вдруг кто-то.
От неожиданности Зареока вздрогнула, покачнулась на корточках и упала, впечатавшись ладонями в мягкую почву. Опять бледная в молочно-лунном свете сумеречного вечернего города, перед ней стояла Леглит.
— Я прошу прощения... Не хотела тебя испугать. Позволь помочь, — проговорила она, протягивая Зареоке руку.
Девушка поднялась сама и быстро смахнула слёзы. Уже не глухая, ропщущая обида вскипала в ней при виде навьи, а странное смущение, от которого жар полз из сердца к щекам. Леглит тоже долго собиралась с мыслями, впившись в Зареоку иномирными, зачаровывающими, пристальными очами. Из-за острых, «голодных» скул, мрачноватых тёмных бровей и строго сжатого рта её лицо казалось неприветливым, но голос звучал любезно и кротко, почти робко.
— Я... Я хотела сказать, что... Шут с ними, с этими кустами, — проговорила она медленно, с запинками, будто бы подбор слов давался ей с огромным усилием. — То есть, я хочу сказать в том смысле, что ты права, посадив больше изначально задуманного количества. Так даже лучше. Да, определённо лучше. Я льщу себе мыслью, что обладаю в некотором роде художественным чутьём, и распространяю его на области, в которых на самом деле не слишком разбираюсь... В садоводстве я действительно мало смыслю. Во всяком случае, гораздо меньше тебя... Кхм. Я не слишком путано изъясняюсь? — Леглит прервала себя мягким смешком, и от улыбки её лицо прояснилось, суровость растаяла, иномирный холодок обернулся ласковым лунным серебром. — Если то же самое, но в двух словах: я была неправа и прошу прощения. Сожалею, если обидела тебя.
В груди у Зареоки к концу этой речи потеплело, а на щеках разгорался настоящий пожар. Что за тепло окутывало сердце волной? Отчего она вдруг стала такой счастливой? Это счастье тёрлось о сердце мягким боком, а голову накрывало колпаком глупости. И слова на ум не шли, будто Зареока говорить разучилась.
— Госпожа, это я должна прощения просить, — пробормотала она. — Я грубо с тобой разговаривала... И много лишнего наговорила.
— Да нет, ты, в сущности, права, — вздохнула Леглит, щурясь вдаль. — Мои соотечественники натворили много зла... Но все мы — те, кто остался здесь — постараемся в меру наших сил загладить их вину.
— Но грубости выслушивать ты всё равно ни от кого не обязана, — швырнула Зареока увесистый камень в свой огород.
Леглит снова блеснула улыбкой, от которой её лицо удивительно хорошело всякий раз, когда она его озаряла.
— Не будем больше об этом, — сказала она. — Я рада, что ты не питаешь ко мне ненависти. И мне будет ещё приятнее, если ты не откажешься дать мне руку в знак... дружбы.
Её раскрытая ладонь снова протянулась к Зареоке, и девушка вложила в неё свою... И стала ещё счастливее, ещё глупее от мягкого пожатия, сомкнувшегося будто не вокруг её руки, а вокруг сердца. Стало зябко и чуть грустно, когда Леглит отпустила её руку.
— Меня чрезвычайно восхищают и занимают способности белогорских жительниц воздействовать на растения, — сказала навья, присаживаясь на корточки около роз и рассматривая их с любопытством. — Кажется, эти кусты уже успели немного подрасти... Удивительно. Если так и дальше пойдёт, они выпустят первые бутоны уже через несколько дней!
— Это называется садовая волшба. — Зареока тоже присела возле роз и опять слегка вспыхнула: их с Леглит колени соприкоснулись. — Ты верно заметила: кусты подросли. А завтра они будут ещё больше.
Показывая навье волшбу, она легонько взмахнула пальцами над кустом, и с её руки к листьям потянулись тонкие золотистые ниточки. Они впитывались в веточки, оплетая их собой, и розовый куст шелестел, шевелился и дышал, будто живой.
— Удивительно! — повторила Леглит, наблюдая за этим с восхищением.
— Не более удивительно, чем твоё зодческое искусство, — сказала Зареока, дотрагиваясь пальцем до руки навьи, лежавшей на колене. — Я помню, как ты стёрла лицо у того каменного изваяния. Отчего оно тебе не понравилось?
Кости и сухожилия худощавой руки Леглит ожили под мраморно-бледной кожей, двинулись от прикосновения. Рука сжалась в кулак, потом расслабилась и повисла, поникнув с колена.
— Да так... Творческие заскоки, — усмехнулась навья.
3
«Творческие заскоки», — сказала Леглит, но откуда было Зареоке знать, что первое, неудачное лицо статуи принадлежало Темани, жене Северги?
Отколотая мраморная голова подкатилась к маленьким ножкам круглолицей, чуть пухленькой девушки. «Что за прелесть», — ёкнуло сердце. Определённо прелесть, особенно губки, нижняя из которых состояла из двух сочных долек с бороздкой посередине — будто невидимой ниточкой перетянута. Милые, очаровательные дольки, ягодно-спелые, мягкие. Точёный носик с чуть вздёрнутым кончиком, большие, небесно-светлые глаза с озорными, длинными лучиками ресниц, брови ласково-округлыми, чуть удивлёнными дугами. Всех прелестей не перечесть, но самая чудесная — эта нижняя губка дольками. В эту губку Леглит и влюбилась, сама сперва этого не осознав.
А в другой вечер, измотанная работой, она еле держалась на ногах. Сил не осталось даже ступить в проход, и она осела на землю прямо под кустами. Почва была довольно рыхлой: девушки-садовницы ухаживали за своими посадками. Шляпа сошла за подушку, а плащ — за одеяло. А вскоре чьи-то лёгкие руки затормошили её, приподнимая ей голову. Глаза Леглит не хотели открываться, но пахло определённо девушкой. Под голову просунулась уже настоящая подушка вместо шляпы. Девичий голос сказал что-то насчёт госпожи Олириэн и завтрака. Леглит промычала «благодарю» и провалилась в забытьё.
Пробудилась она на рассвете. Силы восстановились, мертвящую усталость как рукой сняло, а в памяти маячил сон о девичьих руках... Нет, похоже, не сон: кто-то подложил ей подушку и укрыл одеялом. Озадаченная этим, Леглит свернула то и другое валиком, сунула под мышку, нахлобучила треуголку и направилась через проход домой.
Домом приходилось называть двухэтажный деревянный барак, разделённый на маленькие комнатки, в которых они жили по двое-трое, а то и по четверо. Но никто не жаловался: все равнялись на госпожу Олириэн, которая, наверное, и в тюремной камере держалась бы с княжеским достоинством и неунывающим, безоблачным спокойствием. Они приспособились: у них была здесь прачечная, кухня, столовая, даже цирюльня, в которой воцарился Театео — некогда знаменитый столичный мастер по причёскам. Он и здесь, в Яви, продолжал жить своим ремеслом, оказывая услуги, по его собственным словам, достойнейшим из женщин Нави. Он жертвовал собой, похоронив себя в этой «забытой всеми богами дыре», но следом за госпожой Олириэн он бы и не в такую дыру потащился. Театео её боготворил и рабски ей поклонялся, но его мечте стать её мужем, увы, не суждено было сбыться.
Леглит успела как раз к завтраку.
— Одна молодая особа проявила о тебе заботу, — с усмешкой сообщила Олириэн, разливая отвар тэи по чашкам. — Её обеспокоило, не простудишься ли ты, если останешься ночевать под открытым небом... Пришлось послать тебе одеяло с подушкой.
— Что за особа? — нахмурилась Леглит, а в мыслях вертелась та милая нижняя губка дольками.
— Увы, я не спросила её имени, — улыбнулась Олириэн. — Час был уже поздний, и наша беседа вышла короткой.
За завтраком они обсуждали работу, которую им сегодня предстояло выполнить, и больше наставница о той молодой особе не вспоминала.
Леглит узнала девушку по голосу, проходя мимо поющих садовниц-белогорянок. Хоть и слышала она его смутно, сквозь мертвенно-тяжёлую дрёму усталости, но не спутала бы ни с чьим другим. Хрустальный голосок звонко вонзился в сердце, ноги сами встали как вкопанные... Да, это была она, та пухленькая малютка с обворожительной губкой, слаще которой ничего на свете не существовало.
Что за издевательские шутки судьбы? Леглит долго, с кровью вырывала из своего сердца Темань, сбежала от неё в другой мир, и вот тебе, пожалуйста — ещё одна прекрасная чаровница. Совсем не похожая на Темань, совершенно другая, далёкая от неё во всех отношениях, да ещё и не во вкусе Леглит. Навья-зодчий не любила толстушек-коротышек, но эту девушку толстой назвать не поворачивался язык. Это был тот случай, когда небольшая полнота и округлость идёт своей обладательнице настолько, что стройной её и не хочется видеть. Её фигурка напоминала спелую крутобокую грушу: бёдра чуть шире груди, чётко прорисованная талия. По-детски маленькие ножки и ручки оставляли в сердце беспомощно-нежное чувство.
