Цена соли (ЛП) - Хайсмит Патриция (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Тереза села за один из столов, и ее тело болезненно расслабилось. Она опустила голову на скрещенные на столе руки, внезапно став вялой и сонной, но в следующую секунду отодвинула стул назад и встала. От ужаса у нее волосы встали дыбом. До сих пор ей удавалось как-то притворяться, что Кэрол не покинула ее, что когда она вернется в Нью-Йорк, она будет видеться с Кэрол и все будет, все должно быть так, как было прежде. Тереза нервно оглядела комнату, словно в поисках какого-то опровержения, в поисках успокоения. На мгновение ей показалось, что сейчас ее тело может рассыпаться само по себе или швырнуть себя сквозь стекло одного из высоких окон на той стороне комнаты. Она уставилась на мертвенно-бледный бюст Гомера, чьи пытливо приподнятые брови были слабо очерчены пылью. Тереза развернулась к двери и в первый раз заметила картину над притолокой.
«Она только похожа, — подумала она, — она не совсем такая, не совсем» — но узнавание потрясло ее до глубины души, росло в ней, пока она смотрела на картину и понимала, что картина — точно такая же, только намного больше, и что она видела ее много раз в коридоре, который вел к комнате для занятий музыкой, пока ее не сняли, когда она была еще маленькой — улыбающаяся женщина в изысканном платье стоит в каком-то дворике, рука прижата чуть ниже горла, голова высокомерно повернута вполоборота, словно художник настолько поймал ее в движении, что даже жемчужные серьги в каждом ухе, казалось, еще колышутся. Она узнала низкие, твердой лепки скулы, полные, кораллового цвета губы, улыбку в уголке рта, насмешливо прищуренные веки, сильный, не очень высокий лоб, который даже на картине, казалось, немного нависал над живыми глазами, которые знали все наперед, и сочувствовали, и смеялись одновременно. Это была Кэрол. Теперь, в этот долгий момент, пока она не могла отвести от картины глаз, нарисованные губы улыбнулись, а глаза оглядели ее ни с чем иным, как с издевкой; последняя завеса была поднята и обнажила лишь насмешку и злорадство, великолепное удовлетворение совершенным предательством.
Судорожно вздохнув, Тереза пробежала под картиной и дальше, вниз по лестнице. На нижнем этаже в зале мисс Грэхем о чем-то ее встревоженно спросила, и Тереза услышала свой собственный ответ похожий на дурацкое бормотание, потому что она все еще задыхалась, боролась за каждый вздох — и она пронеслась мимо мисс Грэхем и стремглав выбежала из здания.
Глава 22
ПОСРЕДИ КВАРТАЛА она открыла дверь кафе, но там играла одна из песен, которую она везде слушала вместе с Кэрол, и она позволила двери закрыться и пошла дальше. Эта музыка жила, но мир был мертв. «И эта песня однажды умрет, — подумала она, — но как же мир вернется обратно к жизни? Как вернется назад соль этой жизни?»
Она пошла в отель. В номере она намочила полотенце холодной водой и положила его себе на глаза. В комнате было прохладно, поэтому она сняла одежду, обувь и нырнула в постель.
Снаружи пронзительный голос, приглушенный в пустом пространстве, выкрикивал: «Эй, кому Чикаго Сан-Таймс».
Потом все стихло, и она прикинула, не попытаться ли ей заснуть, а тем временем усталость уже начинала убаюкивать ее — неприятно, словно опьянение. Теперь голоса доносились из коридора, они говорили о доставленном не туда багаже, и чувство тщетности и пустоты захлестнуло ее, пока она лежала там, с влажным, пахнущим какими-то лекарствами полотенцем на опухших глазах. Голоса ожесточенно спорили, и она почувствовала, как мужество покидает ее, а за ним и сила воли, и в панике она попыталась подумать о мире, что остался снаружи, о Денни и о миссис Робичек, о Фрэнсис Коттер и Пеликан Пресс, о миссис Осборн и ее собственной квартире в Нью-Йорке, но ее разум отказывался думать о них или отступить, ее разум вел себя так же, как вело сейчас ее сердце, и отказывался отступиться от Кэрол. Эти лица слились вместе, как те голоса снаружи. А еще там было лицо сестры Алисии и лицо ее матери. И последняя комната, в которой она спала в школе. И очень раннее утро, когда она улизнула из спального корпуса и бегом неслась через лужайку как молодой зверек, очумевший от весны, и увидела сестру Алисию, которая сама металась по полю, как безумная, в белых туфлях, мелькавших словно утки в высокой траве, и только через несколько минут она сообразила, что сестра Алисия гонялась за сбежавшим цыпленком. А также тот момент, в доме какого-то друга ее матери, когда она дотянулась до куска торта и опрокинула тарелку на пол, и ее мать закатила ей пощечину. Она увидела картину в школьном вестибюле, сейчас та дышала и двигалась, как Кэрол, насмешливая и жестокая, покончившая с ней, как если бы была достигнута какая-то злая и давно предопределенная цель. Тело Терезы напряглось в ужасе, а разговор в коридоре самозабвенно продолжался дальше, достигая ее слуха острыми, тревожными звуками, словно где-то снаружи, на пруду трескался лед.
— Что значит — ты сделал?
— Нет…
— Если бы ты это сделал, чемодан был бы уже внизу в гардеробной…
— Ой, да я же говорил тебе…
— Но ты хочешь, чтобы потерял чемодан я, чтобы тебя не выперли с работы!
Ее разум воспринимал смысл каждого предложения по отдельности, фразу за фразой, словно какой-то медленный переводчик, который отставал, отставал и наконец совсем потерялся.
Она села в кровати, как раз в тот момент, когда у нее в голове закончил проигрываться плохой сон. В номере было почти совсем темно, в углах залегали глубокие и плотные тени. Она дотянулась до выключателя на лампе и прикрыла глаза от света. Она бросила четвертак в радио на стене и сделала звук погромче на первой же найденной станции. Сначала это был мужской голос, а потом началась музыка — ритмичное, с восточными мотивами произведение, которое входило в программу изучения музыки в школе. «На персидском рынке» — машинально вспомнила она, и теперь волнообразный ритм музыки, под который ей всегда представлялся шагающий верблюд, вернул ее назад в небольшой класс монастырской школы, где над высокими стенными панелями были развешены иллюстрации к операм Верди. Она периодически слышала эту пьесу в Нью Йорке, но никогда не слушала ее вместе с Кэрол, не слышала и не вспоминала о ней с тех пор, как познакомилась с Кэрол, и теперь музыка стала мостиком, протянувшимся сквозь время, но не соединяющим ничего. Она взяла с прикроватного столика нож для разрезания конвертов. Он принадлежал Кэрол — деревянный нож, который каким-то образом попал к ней в чемодан, когда они собирали вещи, и Тереза сжала рукоятку и провела большим пальцем вдоль лезвия, но его реальность, казалось, отрицает существование Кэрол вместо того, чтобы подтверждать ее, и не затрагивала ее настолько, насколько затронула ее музыка, которую они никогда не слушали вместе. Она подумала о Кэрол со всплеском обиды, о Кэрол, как об отдаленном островке спокойствия и тишины.
Тереза подошла к раковине, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Она должна найти работу, завтра, если сможет. Это было ее идей — остановиться здесь, поработать две недели или около того, чтобы не плакать в гостиничных номерах. Ей нужно послать миссис Купер название гостиницы и адрес, просто из вежливости — еще одна вещь, которую она должна была сделать, хоть и не хотела. И может быть, стоило снова написать Харкви, подумалось ей, после его вежливого, но недвусмысленного ответа в Су-Фолс. «Я был бы рад встретиться с вами снова, когда вы приедете в Нью-Йорк, но у меня нет возможности что-то пообещать вам на эту весну. Было бы хорошо, если бы вы увиделись с мистером Недом Бернстайном, сопродюсером, когда вернетесь. Он может побольше рассказать вам о том, что происходит в дизайнерских студиях, чем могу это сделать я…». Нет, она не станет снова об этом писать.
Внизу она купила открытку с видом озера Мичиган и специально написала на ней жизнерадостное послание миссис Робичек. Пока она ее писала, слова казались фальшивыми, но уходя от почтового ящика, куда она бросила открытку, она вдруг осознала, что ее наполняет энергия, шаг стал пружинящим, молодость пела в ее крови, щеки зарделись, когда она зашагала побыстрее, и она понимала, что по сравнению с миссис Робичек она свободна и благословенна, и то, что она написала, не было фальшивым, потому что она с легкостью могла себе это позволить. Она не была скрюченной или наполовину слепой, и не страдала от боли. Она встала у витрины магазина и быстро подкрасила губы. Порыв ветра заставил ее отступить, чтобы не потерять равновесие. Но в холоде ветра она чувствовала зерно зарождающейся весны, словно внутри у него билось теплое и юное сердце. Завтра утром она начнет искать работу. Она должна быть в состоянии прожить на те деньги, что у нее остались, и отложить то, что заработает, на обратную дорогу в Нью-Йорк. Конечно, она могла обратиться в банк, чтобы забрать со счета остаток своих денег, но это было не то, чего она хотела. Она хотела поработать две недели среди людей, которых не знала, выполняя работу, которую выполняли миллионы других людей. Она хотела стать кем-то другим.
