Работа над ошибками (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна (список книг .TXT) 📗
Мечты иногда сбываются. Должны сбываться. В детстве я мечтала сходить с ним в кино. И пошла. Вдруг теперь его очередь?
Пока я приходила в себя от его откровенности, он очень осторожно вынимал шпильки из моей косы, складывая их на журнальный столик. Подержал косу в руках, как бы прикидывая, не стала ли она легче, короче, чем была. И только тогда стал расплетать. Черт! Он делал это с такой нежностью, что я боялась пошевелиться, взглянуть на него. Наверное, со стороны мы выглядели так же глупо, как герои сентиментальной мелодрамы. Но мы были одни. Нас никто не видел. И можно было вести себя естественно, ничего не опасаясь и никого не стыдясь.
Коса была распущена. Тяжелые пряди, смятые плетением, рассыпались по спине, плечам, закрыли лицо. Даже краем глаза я больше не видела Ивана. Но не хотела и легонько тряхнуть головой, чтобы откинуть с лица волосы. Вдруг хрупкое ощущение нежности пропадет, исчезнет от одного неловкого движения?
Казалось, время застыло. И пропали все звуки: неспешное тиканье бабушкиных настенных часов, крики молодежи во дворе, хрипенье старенького телевизора за стеной у соседей. Иван сам убрал мне волосы с лица. Заправил непослушные прядки за ухо. Я повернулась к нему. Щеки мои горели.
— Кать! — негромко произнес он, каким-то чудом не разрушив хрупкой тишины вокруг нас.
— М-м-м..?
— Кать, это ты?
Я грустно улыбнулась. И он грустно улыбнулся мне в ответ.
— Я очень постарел?
Морщинки у глаз — лучиками. Две глубокие складки от крыльев носа к уголкам рта. Седина в темных колечках волос на висках и у лба. Помудревшие, спокойные серо-синие глаза. А больше ничего, ну, ничегошеньки не изменилось.
— Что ты, Ванечка?!
— Тогда иди сюда, — мягко и ласково скомандовал он. И неожиданно сильно потянул к себе.
И опять, как когда-то давно, на меня нахлынуло ощущение, что из дальних странствий я наконец воротилась домой. Так хорошо, так спокойно было в его больших, крепких, горячих руках. Такими знакомыми были тепло и чуть солоноватый привкус его губ. И только совершенно непривычно рассыпались мои косы у него между пальцев, прилипая к щекам, плечам и мешая мне видеть его невозможные очи.
Мы скользили, скользили к дальнему, туманно синеющему берегу. И в памяти всплывали его давние слова: «Вот так… вот так, дорогая… кричи, не бойся…». Но тогда, в восемнадцать лет, мне было стыдно кричать. Я кусала губы, пытаясь сдержаться. А сейчас мне ничего не было стыдно. И я кричала, впиваясь пальцами ему в плечи. А он только целовал меня и шептал хрипло: «Спасибо, родная… вот так… спасибо…».
Туман еще плавал в глазах у Ивана, как он плавал в моей голове. Мы лежали на диване мокрые от пота, дрожащие, как мыши. На полу в беспорядке валялась скомканная одежда. Ярко горел свет. Тикали бабушкины настенные часы. Пронзительно кричала во дворе за окном молодежь. Хрипел старенький телевизор у соседей. Не было больше хрупкой тишины вокруг нас. Да и не нужна она была больше. Все встало на свои места. Дальше обязательно жизнь пойдет хорошо и правильно.
Иван поцеловал меня в голое плечо. Потянулся так, что хрустнули косточки. И лениво произнес:
— Вот теперь нормально.
— Что «нормально»? — так же лениво откликнулась я. Похоже, мы в эту минуту чувствовали и воспринимали одинаково. Но уверенности у меня не было.
— Все. Все нормально.
Больше ничего не объяснял. Не удосужился. Лишь заметил с усмешкой:
— Может, нам хватит валяться? Надо когда-нибудь и посуду помыть.
— Ага.
— И постель постелить…
— Какую постель? — подскочила я. Села, сжавшись в комочек. Стеснялась своего непристойного вида. Вот Иван ничего не стеснялся. Перегнулся через меня. Подобрал с пола свою рубашку и накинул мне ее на плечи. Сел точно так же, крепко обнял.
— Нашу с тобой постель.
— Ты с ума сошел! — я начала вырываться. — Сейчас Димка придет. И что он увидит?
— Увидит, что мама с папой очень любят друг друга.
Я усилила свои неуклюжие попытки освободиться. Иван хохотал и стискивал меня еще крепче.
— Пусти меня, сумашедший! Это вовсе не смешно.
— Если ты будешь так дергаться, то мне опять захочется. Ну, вот! Вот, пожалуйста…
Я замерла. Смотрела на Ивана круглыми от испуга глазами. Он что? Специально надо мной издевается?
— Что «пожалуйста»? — переспросила его упавшим голосом.
— Как и говорил… Мне опять хочется…
— Постой… подож… Димка…
Иван на мгновение отстранился. Посмотрел ласково.
— Да не бойся ты так, трусиха. Не придет Димка. У сестры ночевать останется. Мы с ним сразу договорились.
И не стал дожидаться, пока я переварю его сообщение. И не дал мне слова сказать. Навалился гранитной глыбой…
А потом, уже ночью, мы мыли посуду. Он в моем банном халате, а я в его мятой рубашке. Стояли под душем. Стелили постель.
Я иногда почитывала так называемую дамскую прозу. Любовные романы, если проще. Мне их Татьяна приносила. Иногда посматривала мыльные оперы и простенькие мелодрамы по телевизору. Хоть и стыдилась в этом сознаться. Вроде, умный человек, а потребляю такую дешевку… Но я ведь одинокая женщина. Эта «дешевка» скрашивала мое существование. И одновременно раздражала. Я не верила, что такое случается в жизни. Особенно, если речь заходила о ночи любви. Ну, кто будет заниматься любовью целую ночь?! Это ведь никаких сил не хватит. И потом, а спать-то когда? Хм! Иван растер мой скепсис в мелкую пыль. У нас с ним была настоящая ночь любви. Где только силы черпали? Под утро, когда рыжее неяркое солнце высунуло свой бок из-за уходящих вдаль домов, мы, вместо того, чтобы поспать хоть часок перед работой, полуодетые вылезли на балкон — встречать рассвет. И ведь не подумали о возможности в два счета простудиться. Дрожали от холодного, сырого воздуха, теснее прижимаясь друг к другу. Но не уходили. Смотрели, как апрельское утро медленно вступает в свои права, высвечивая бледнеющее небо…
Потом завтракали, дурачились подростками. Я не привыкла по утрам есть. Выпивала чашку кофе и все. Иван решил изменить существующий порядок. Дожидался, когда мой рот по каким-либо причинам приоткроется. Сразу пихал туда кусочек хлеба с колбасой и накрывал своей тяжелой, горячей ладонью, чтобы не выплюнула. Я давилась. Вынуждена была глотать. И мы хохотали. С трудом расстались. Каждому надо было на работу. И оба изрядно опаздывали.
Если не считать страха встретиться со все уже понимающим сыном лицом к лицу, то можно смело сказать, что я просто парила по школе, распространяя вокруг себя нестерпимое сияние счастья. Школьный народ расступался, давая мне зеленую улицу для свободного парения, и, недоумевая, глядел в след. Татьяна при встрече заметила, улыбаясь:
— Что-то ты сегодня легка. Перо вставить, так и полетишь.
Чудачка! Я уже летела. Димка смотрел на меня издалека. Близко не подходил. Проявлял тактичность. Но при этом мой маленький змееныш понимающе улыбался. Я отворачивалась в смущении.
В тот день у нас была очередная планерка. Еле ее отсидела. Ни с кем не спорила, не ругалась, никого не задирала. Но зато никого не видела, ничего не слышала. Сразу после планерки рванулась домой. Не стала курить с Татьяной. Торопилась. Нужно же по магазинам. И ужин для своих мужчин изобрести. И квартиру прибрать.
Никогда, наверное, я не занималась домашними делами с таким вдохновением. Чтобы Димка надо мной не подсмеивался, выгнала его на улицу. Пусть гуляет. Погода хорошая. Весна началась. Самое время пропадать во дворе.
Но Димка тоже не дурак. Перехитрил меня. Дождался отца на улице и вернулся вместе с ним.
Когда в дверь позвонили, я бросилась открывать. Думала встретить Ивана так, как ему хотелось бы. Открыла дверь и сникла. Рядом с Иваном стоял Димка. Ну, вот. Ни обнять Ивана, ни поцеловать, ни сказать, как соскучилась за день. Я посмотрела на Димку убийственным взглядом и сделала шаг назад, освобождая им дорогу.
— Только не говори мне: «Здравствуй, Иван», — предупредил ядовитый скорпион с серо-синими глазами, пропуская вперед сына. Шагнул вслед за Димкой. Протянул руку и, ухватив меня за бок, подтянул к себе. Впился губами, как клещ. Димка сдавленно хихикнул, стрельнул в нас глазами и скрылся на кухне. Загремел там крышками. Я еле вырвалась. Зашипела гадюкой:
