Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя (книги .txt) 📗

— Точно одна сегодня? — Он сам ловит такси, прямо на дороге.

— Одна, — так сильно смущаюсь, что краснотой моих щек можно разводить огонь. — Тут все до утра будут.

— Ок, школьница. Неохота на злого папашку нарваться.

— Я больше не школьница, — делаю вид, что обижаюсь, но Он затаскивает меня в такси и начинает целовать.

Мне не очень приятно целоваться. Это мокро и скользко, но мне нравится, как Он меня обнимает: крепко, словно хочет раздавить. Как будто это такое мужское признание в любви.

В лифте сам достает из моей сумочки ключи.

Переступаем через порог.

Не дает включить свет, отводит руку от выключателя.

— Может, на койке твоих предков? — Он посмеивается, стаскивая обувь.

Отрицательно мотаю головой — и в животе внезапно холодеет.

Что это? Паника девственницы?

В семнадцать вроде не поздно, а уже как раз.

Я сама выбрала этот день. Приурочила к особенной дате.

И надела белое кружево под свое почти_невестино платье. Тысячу раз представляла, как Он медленно, терпеливо меня разденет, будет целовать… везде-везде-везде.

Он целует в губы, с языком. Мне снова немножко хочется, чтобы перестало быть мокро и случилось приятно, но на этот раз во рту немного немеет. Он снова много курил. Тоже волнуется? Для него это тоже особенный день? Особенная я?

Он толкает меня в мою комнату. Она прямо в конце коридора.

Последние метры практически несет, взяв за плечи, словно статуэтку.

— Подожди… — Я упираюсь коленями в постель. — Может быть…

— Все хорошо, школьница, хватит тормозить.

Поцелуи у меня на шее. Щетина неприятно царапает кожу.

Я увожу плечи, когда пытается стащить платье.

Может быть… это просто паника? Я столько раз представляла, как все это случится, что теперь, когда ситуация не вписывается ни в один сценарий, теряюсь, не знаю, что делать?

— Че ты жмешься, как маленькая? — Он грубо тянет на себя.

— Просто… может… сначала чай? — Я боюсь пошевелиться, потому что впервые слышу его таким злым и раздраженным.

— Ага, — Он усмехается, — чай-кончай. Сама позвала перепихнуться, чего теперь жмешься? Не бойся, ты у меня не первая, порву как надо.

Я пытаюсь расслабиться. Он ведь прав: сама позвала, сама хотела.

Мне просто нужно немножко времени, чтобы перестать бояться и дрожать.

Отодвигаюсь и даже отхожу к противоположной стене. Тяжело дышу. Шея в том месте, где он терся губами и щетиной, ужасно болит, словно от ожога.

— Давай просто… поговорим, чаю выпьем. Есть настоящий пражский торт.

Он пристально на меня смотрит, сначала хмурится, а потом пожимает плечами и говорит:

— Ну торт — так торт.

— Ты просто… мой принц, — сияю от счастья и несусь мимо него к двери.

Он захлопывает ее у меня перед носом.

Хватает за плечи.

Грубо бросает на кровать.

Мне страшно. Это совсем не так, как я представляла у себя в голове. Это просто кошмарный сон. Я открою глаза, проснусь — и мой принц снова будет принцем.

— Че ты ломаешься?! — Пытается развести мне ноги, но платье слишком узкое.

— Остановись, пожалуйста. — От страха и непонимания горло словно стягивает удавкой. — Я не хочу. Мне страшно…

На мгновение Он как будто даже задумывается, а потом зло усмехается и рвет платье от подола до самой талии. Тонкий шелк поддается без заминки.

— Знаешь, блядь, я заслужил моральную компенсацию за то, что подтирал тебе сопли! Хватит меня динамить, сука. Думала, мальчика нашла, чтобы цветочки-бабочки?!

— Остановись! — Я кричу из последних сил. Не знаю, почему не зову на помощь или не кричу «Пожар!». Не знаю, почему прошу его остановиться. Но в голове вертится только одна мысль: он должен услышать. — Я никому ничего не…

Закончить не успеваю — от удара перед глазами все плывет, комната переворачивается с ног на голову, и я со всего размаха падаю с потолка на кровать. Твердую, словно бетон.

— Что ты, тварь, расскажешь? Что сама меня позвала? Что сама вырядилась и жопой крутила? Кому ты что расскажешь, блядина?!

Это сон.

Кошмар, в котором у моей сказки изнанка Сайлент-Хилла.

Но это просто сон. Проснусь — и ничего не будет. Только плохие воспоминания.

Говорят, дурные сны забываются до полудня.

Меня парализует ужас, когда Он, царапая кожу, сдирает по ногам белье.

— Нет, нет, нет… — Я тараторю слово за словом, как будто кирпич за кирпичом выстраиваю защиту. — Пожалуйста, не надо… Я же…

Он переворачивает меня на живот, вдавливает лицо в подушку, коленом разводит ноги.

Я кричу во все горло.

Я боюсь.

Я боюсь…

Убейте меня кто-нибудь…

Брыкаюсь изо всех сил, кричу, умоляю, вою полным ртом крови.

За волосы поднимает мою голову и на этот раз бьет кулаком в висок.

Я надеюсь, что выключусь.

Но сознание до сих пор в моей голове, хоть я почти не чувствуют конечностей и не могу пошевелить языком.

Он тяжелый сверху на мне. Одной рукой держит затылок, другой возится с ремнем. Шелестит фольга, что-то бормочет про «хрен докажешь без спермы…»

Я хочу умереть прямо сейчас.

Боженька, пожалуйста, забери меня. Один маленький сердечный приступ — и больно уже не будет.

— Что ж ты такая тугая, булки расслабь, кому сказал или еще раз загасить?

В голове так тускло, что я не понимаю смысла слов.

Если не дышать — можно задохнуться?

Я пробую, но от острой боли захлебываюсь криком.

Боженька, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Глава пятьдесят шестая: Йен

Девять лет назад

Я снова падаю на бетон.

В темной комнате одна.

На полу.

Свернулась клубком. Мне как будто оторвали ноги — ниже пояса ничего не чувствую. Пытаюсь нащупать бедро. Натыкаюсь пальцами на липкое холодное пятно между ног.

Сажусь. Кровь растекается подо мной.

Без света она черная, как будто я — каракатица и мне проткнули чернильный мешок.

Во мне совсем ничего нет, только какие-то механические мысли: нужно убрать, пока не приехали родители.

Если я никому ничего не скажу, то этого как будто и не было.

Дрожащими руками разрываю платье до конца. Становлюсь на четвереньки и пытаюсь вытереть «чернила». На белой ткани даже в темноте они становятся красными.

Нужно взять моющее средство. Да. Что-то из тумбочки под раковиной.

Нужно в ванную.

Встаю, колени склеиваются. Еле-еле делаю пару шагов. Останавливаюсь, глядя на тонкие разливы крови на внутренней части бедер. Она течет по ногам, до самых косточек. На следующем шаге поскальзываюсь, падаю на ладонь, мизинец неестественно выворачивается на сторону.

До двери ванной — на коленях.

В душ — ползком.

Воду на максимум, ледяную, чтобы заморозила.

Все равно горячо, над кожей как будто пар.

Вода стекает по мне, становится розовой от крови и убегает в сток.

Я чувствую на себе его руки, его запах.

Выдавливаю на голову половину бутылки геля для душа, но вся грязь на мне, под носом, куда ни посмотри. Она просачивается под кожу, в кровь, в сердце, в душу.

Ее можно «снять» только вместе с кожей.

Скребу себя ногтями до красных вспухших полос. Сильнее и сильнее, но уже ничего не чувствую.

Кровь идет не переставая.

Голова кружится.

Самостоятельно я уже не встану.

Вот оно — облегчение. Я просто закрою глаза, усну — и проснусь в другой жизни. В этой быть не хочу.

— Йени?! Господи, солнышко, маленькая моя, господи… да что же это такое? Что ты с собой сделала?!

Мама?

Сколько прошло времени?

Почему я до сих пор дышу?

Она вытаскивает меня из душа — безвольную, тяжелую и мокрую, как медуза.

Кричит, плачет, тянет куда-то по полу, падает, снова тянет.

— Потерпи, солнышко, потерпи, маленькая…

Я отключаюсь.

Включаюсь — завернутая в одеяло, как в кокон. Стучу зубами.

Выключаюсь.

Включаюсь от голоса: «Света, у нее разрывы по живому, в больницу срочно!»