И обонял Господь приятное благоухание - Шессе Жак (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
Но был ли я жертвой? Или влечение, которое я к нему испытывал, проистекало просто от счастья общения с выдающимся человеком? До сих пор я был близким другом аббата Нуарэ, человека светлого и праведного. Я также восхищался нашим епископом и любил его, образованного, приветливого и жизнерадостного человека. Но никто из священников никогда не требовал от меня полного и немедленного подчинения своей персоне, как потребовал от меня Роже Вайан сразу же, лишь только я остался с ним наедине. Или с этой знойной парочкой. Подчинение или покорность, состояние, да, состояние зависимости, которое, как мне кажется, вызывают у наркомана только алкоголь и наркотики. Именно так и было. Вайан одурманил меня. Судя по силе его власти и по неотразимым эффектам, в которых я не разбирался, полностью отдаваясь приятным и новым для себя переживаниям, дело было довольно верное и довольно тонкое, чтобы проявляться в малых дозах.
Вопрос оставался открытым. Можно ли попасть под влияние писателя, преклоняющегося перед злом, так же как под влияние священника, чистого, великодушного человека, посвятившего себя добру? В детстве и в юношестве меня привлекало простодушие месье Нуарэ и образованность месье Буадесерфа. Возможно, я сам попал в ловушку недобросовестного писателя. Но Вайан не был олицетворением зла, злобы и мрака. Его книги не желали зла. Его ясный ум не желал зла. Он, как поется в песне, верил в «будущее человека». Странно, но у меня появлялось все больше и больше причин, чтобы считать месье Вайана святым. Во-первых, от месье Вайана не исходило дурного запаха. Как я уже говорил, от него пахло чистотой, в чем я постоянно убеждался, и он любил чистоту. Он был чист телом и духом. Любил бескорыстие, героизм, научные крайности и бросал вызов косности. Однажды, когда я заговорил с ним о святости, он резким тоном возразил мне, что было только два святых за всю историю человечества. Святой Игнатий Лойола, который был солдатом и требовал от солдат своей армии, иезуитов, абсолютного повиновения: perinde ac cadaver[2]. И святой Франциск Ассизский, который отказался от всего ради бедности перед Богом. Был еще третий, с грустью добавил он, в Советском Союзе. Но это был дьявол, облачившийся в рясу святого Сталина.
Я говорил о легкомыслии. Чем больше я вспоминаю, тем больше это качество месье Вайана кажется мне поразительным и трогательным. Не пустота и даровая прозрачность графоманов. Месье Вайан был легкомысленным человеком, потому что не знал угрызений совести, игнорировал условности и не проявлял уважения к общественному устройству. Он был легкомысленным, уж я-то знаю, и немного надломленным, так как забросил религию своего детства, отказался от веры, от Бога, от всякой формы вероисповедания. Легкомысленным, так как порвал со своей семьей, и когда его одолевали воспоминания, как смутная, тягостная тоска, то он заглушал ее алкоголем, иногда наркотиками и постоянно неистовыми плотскими наслаждениями.
Святой Сталин? Вайан редко говорил о нем. Однажды, когда он был возбужден, я решился спросить его о запахе, который был у низвергнутого идола. Он бросил на меня свой суровый взгляд и выпалил: «Запах Сталина? Братская могила. — И вполголоса добавил: — Я любил Сталина и оплакивал его; но он был тираном, и я убил его».
Об обаянии месье Вайана можно было судить и по тому, что я ни разу, даже во время событий, о которых я расскажу, не сомневался в его искренности, в его полном и искреннем расположении ко мне. Мне кажется, что его очарование усиливалось еще и тем, что месье Вайан не приставал, ничего не требовал, не пошел бы ни на какую сделку, не стал бы размениваться на мелочи. Если он чего-то хотел, он этого требовал. Если ему нужно было чье-то тело или голова, он отдавал приказ — и готово. Объект подчинялся, отдавался ему, и супруги Вайан пользовались им. Так было и с Марией Еленой, и, стоит ли говорить, со мной; мне удалось узнать из одного очень деликатного расследования, начатого по приказу епархии, что супруги всегда занимались этим вместе. Мало кто смог устоять перед ним, но ни расследование епископа, ни ходившие слухи об этом не упоминают.
XIII
Было очень холодное утро, когда в конце сентября я приехал в Мейонна́ на автобусе. Осень начинала золотить деревья на склонах Ревермора. Солнце стояло уже высоко. На востоке деревенские домики жались к горе, на западе за поселком тянулись равнина, затянутая туманом долина Соны, парижская и лионская дороги. В это утро в воздухе чувствовался бодрящий аромат вспаханной земли, реки и трав. Я нашел месье Вайана в саду, с секатором и с окулировочным ножом в руках, и долго «помогал» ему в питомнике, хотя помогал, это слишком громко сказано! Как я заметил позже, ему просто нравилось мое присутствие, хотя я ничего и не делал. Но мое бездействие восхищало меня, и в это утро я ощутил истинный покой, глядя, как работает хозяин дома, — набор ножей, ловкие пальцы, делавшие надрез, вставлявшие черенок и заделывавшие его, как зашивают рану.
— Странная хирургия, — сказал месье Вайан. — Похоже, я еретик: обычно деревья прививают зимой. Точнее, до марта. Я пытался прививать вишневые деревья, но это ничего, или почти что ничего, не дало, и сейчас я решил попробовать другой метод. Это китайские черенки. Видишь, как далеко я ездил. Прививая сейчас, до сильных холодов в кантоне Юра, я учитываю сдвиг часовых поясов. — И, заметив наконец мой маленький чемодан, сказал: — Манжен, да ты налегке, мой мальчик. Иди в свою комнату, Элизабет проводит тебя. Я сейчас к вам приду, вот только уберу инструменты.
Я постучал во входную дверь, но никто не ответил. Открыв ее, я очутился в светлой продолговатой комнате, которую почти полностью занимал длинный крестьянский стол и стулья. Напротив меня была лестница, я поднялся по ступенькам и сразу же почувствовал запах Марии Елены. Она лежала голая, широко раскинув руки и ноги, с наручниками на запястьях и на лодыжках, прикованными к походной кровати. Напротив нее в небольшом кресле сидела Элизабет-Лизина и спокойно читала газету. Когда я вошел в комнату, она мрачно посмотрела на меня и ее рот скривился в улыбку.
— А вот и наш юный Манжен!
Но я задыхался от запаха Марии Елены и не мог ничего ответить. Я подошел.
— Не прикасайся! — выпалила Лизина.
Между тем я заметил, что от ее увядшей кожи тянуло кисловатым запахом. Я был теперь настолько близко от Марии Елены, что мог потрогать ее или коснуться губами или ладонью, сжать ее белую стоящую грудь с коричневыми сосками, засунуть пальцы ей во влагалище с влажно блестевшей щелочкой. Я встал на колени около входа в эдем.
— Хочешь попробовать! — тут же усмехнулась у меня за спиной Лизина, о которой я забыл. — Ты хочешь попробовать, Манжен, но блюдо не для тебя.
Едва она замолчала, как в комнату вошел месье Вайан. Конечно же, он все понял и слышал слова своей жены.
— Да нет, — смеясь, громко и четко произнес он. — Да нет, юный гурман, попробуй, вкуси, малышка-единорог для тебя, для Лизины и для меня, мы можем делать с ней все, что хотим.
И, взяв меня за затылок, твердой рукой втолкнул мое лицо и рот в зияющую любовную щель девушки:
— Давай, соси, лижи, вкушай. Главное, долго лижи ее. Скоро она не сможет без этого обходиться.
Я приник к щелке, почти теряя сознание, задыхаясь от теплого сока девушки, которая стала прерывисто дышать и сильно стонать.
— Мне нравится твое рвение, мой мальчик, — сказал месье Вайан. — А теперь уступи мне место.
Я, пошатываясь, поднялся, а месье Вайан тут же схватил со стены хлыст и сильно стегнул им пленницу по животу. Раздался крик, но не боли и страха, я услышал счастливый крик, а за ним пронзительные, громкие, словно пьяные от счастья крики при каждом ударе, наносимом меж ягодиц, по бедрам, исполосованным красными полосками, затем по лобку и промежности.
— Смотри, как корчится эта маленькая шлюха. Хорошенько смотри. Она хочет еще. — И, обращаясь к пленнице, млевшей и всхлипывавшей от радости: — Так ты хочешь еще, да, маленькая шлюха?
