Работа над ошибками (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна (список книг .TXT) 📗
— Кать-ка-а!
Я слетала с кровати и высовывалась в окно. Смотрела на него сверху. И представляла сама себе, что я — Елена Прекрасная, а он Иван-царевич и ему надо доскакать на своем коне до моего окошка, снять с моей руки заветный перстень. Даже правую руку клала на подоконник, дабы она немного свешивалась на улицу. Но Иван не давал мне долго мечтать. Он окидывал меня внимательным взглядом. Потом лихо сплевывал сквозь зубы и немного тише, чем раньше, спрашивал:
— Никита приехал?
— Нет, — разочарованно вздохнув, отвечала я.
Мы замолкали. Иван оглядывался по сторонам. Совсем тихо интересовался:
— Ты как? Выздоровела?
Я отрицательно мотала головой. Он вздыхал. Потом с ним неожиданно происходила странная перемена. Он начинал насмешливо щуриться. Кривил рот в усмешке и ехидно советовал:
— Ну, давай, болей дальше.
Я не могла удержаться, улыбалась во весь рот. А Иван тут же свирепел, отворачивался, отбегал. Только с большого расстояния снова начинал орать:
— К тебе Лидка сегодня придет. После обеда.
И до следующего утра его больше не было видно.
Почти каждый день после обеда приходила Лидуся. Мы играли с ней в куклы, в различные игры. Лидуся любила поболтать. И скоро я все узнала об их семье.
Родители Ивана и Лидуси, Василий Сергеевич и Мария Егоровна — совсем обыкновенные люди, родом из невообразимо далекой деревни. Василий Сергеевич сразу после семилетки пошел работать в колхоз, в положенное время отслужил в армии, но домой возвращаться не стал, завербовался на стройку в Москву. Что значит «завербоваться», ни я, ни Лидуся не знали. Но выговаривали это слово с особым вкусом. Тем более, что дальше события развиались не особенно интересно. Ну, уехал на несколько лет. Даже носа в деревню не показывал. Наверное, там было очень плохо. Я правда никогда не бывала в деревне. Да ведь если человек не хочет ехать домой, значит дома ему плохо. Приехал он в родные края только на похороны отца. Тогда и увидел тетю Машу. И влюбился. Про любовь мы с Лидусей все понимали. Это не занимало воображения. Ну, вот. Они друг друга полюбили. И со свадьбой особо не тянули. Что значит «не тянуть со свадьбой», мы не очень хорошо себе представляли. Так, наверное, спешили… В Москве же долго мыкались по баракам. Ну, что такое «бараки», Лидуся знала хорошо и все мне объяснила. Я же просветила ее на счет коммунальных квартир. А дальше совсем просто. Им дали квартиру в новом доме. В нашем. И они сразу же переехали. Почти на месяц раньше нас.
— Папочка у нас хороший, — печально говорила Лидуся. — И маму любит, и Ванечку, и меня. Ничего для нас не жалеет. Он добрый и веселый. Только он пьет. А когда пьет, то совсем злой бывает. И тогда дерется. Колотит нас.
— Каждый день? — ужасалась я. Мне например хватило одного раза, чтобы…
— Нет, что ты! — раскрывала свои невозможные глазищи Лидуся. — Раза два в неделю. Или три.
— Ремнем? — интересовалась я, холодея.
— А что под руку подвернется. Когда ремнем, когда кулаками, когда еще чем…
Я круглыми глазами смотрела на Лидусю. Жалела ее изо всех сил. Плохо, когда отец пьет и дерется. И это же надо такое придумать?! Бить девочку! Два-три раза в неделю!
— Нет, — смущалась Лидуся. — Ты не так поняла. Папа больше добрый, чем злой. И потом, за меня Ванечка часто заступается. И тогда папуля только его колотит. Ванечке больше достается. Его папуля даже тогда бил, когда Ванечка тебя в овраге нашел.
— А за что? — не поняла я. — Ведь твой брат подвиг совершил.
— Мамуля самогон в тот день варила. Папочка его весь день пробовал. Боялся, самогон прокиснет. Пьяненький был, решил — это Ванечка тебя в яму столкнул. А Ванечка молчал, не отпирался. Вот он Ванечку и побил.
Я примолкла, потрясенная очевидной несправедливостью. Лидуся попыталась исправить мое настроение. Объяснила, что дядя Вася потом у Ивана прощения просил, когда разобрался. Все равно. Обидно же! Иван, и без того казавшийся мне героем, сразу вырос в моих глазах до размеров небожителя. И ведь никому ни слова не сказал!
После Лидусиного рассказа история с моей поркой уже не казалась такой непереносимой. Тем не менее, до конца помириться с отцом я так и не смогла. Больше никогда ничего не рассказывала ему о себе, старалась ни о чем не просить. Не бежала ему навстречу, как делала это раньше в надежде, что он, может быть, погладит меня по голове. Не могла. Зато полностью примирилась с тем, что Иван резкий и грубоватый. Еще бы! К тому же получалось, не всегда резкие и грубые люди были плохими, а спокойные и вежливые — хорошими. Почему так? Над этим стоило подумать. Вот Никита вернется, спрошу у него обязательно.
И еще… Кое-что в жизни Ивана и Лидуси было устроено лучше, чем в моей. Им родители предоставили гораздо больше свободы, нежели было у меня. Самостоятельность брата и сестры Лукиных потрясала мое воображение. Они ходили, куда хотели. Делали, что хотели. Никто не требовал у них отчета и, разумеется, не наказывал за мелкие проделки. Им можно было гулять до десяти часов вечера. Но зато и трудились они в семье наравне со взрослыми. Потому и Лидуся не всегда появлялась, как договаривались. Я долго не могла решить, кому живется лучше: Лидусе с Иваном или нам с Никитой? Но вопрос этот так и остался без ответа. Отложила его на потом. Когда брат вернется.
Я наконец выздоровела и меня опять стали выпускать на улицу. Сразу были забыты все проблемы.
Дом заселялся. Каждый день приезжали новые семьи. Огромные крытые грузовики стояли у подъездов и крепкие небритые мужики, громко матерясь, таскали разношерстные диваны, столы, прочий скарб. Однажды во второй подъезд даже пронесли здоровенный фикус в большом, как ведро, цветочном горшке. Широкие глянцевые листья растения вздрагивали, из горшка сыпалась сухая земля. Хотелось бы знать, в какую квартиру его потащили?
Мы с Лидусей торчали возле грузовиков, жадно впитывая происходящее. Появилось столько всего интересного…
А потом приехал Никита. Он стал еще тоньше, выше, загорел до черноты. Каштановые кудри сильно выгорели. Даже зеленые глаза, так походившие на мамины, казались совсем светлыми. Это был какой-то новый Никита. Я заново привыкала к нему. Тем более, что в первые дни он невыносимо важничал. Слова «а у нас в отряде» звучали через каждые пять минут. Я, раскрыв рот, слушала его рассказы. Ходила за ним по пятам, как тень. Он начал сердиться.
— Мам! Чего Катерина мне почитать не дает?!
— Мам! Да забери ты ее!
И на третий день, после его очередного вопля, я обиженно заметила:
— Если ты будешь маме все время жаловаться, то я не познакомлю тебя с Иваном.
— С каким таким Иваном? — навострил уши Никита.
— А с таким… — туманно ответила я и ушла в маленькую комнату. Села там в уголок за письменным столом Никиты, прижав к груди куклу Нату, и сделала вид, будто невероятно увлеклась игрой. Отлично понимала: брат долго не выдержит. Он любопытнее сороки. Обязательно придет и станет расспрашивать. Вот тогда и отыграюсь.
Получилось, как я хотела. Целых десять минут Никита скакал вокруг меня, обещая сходить со мной в овраг, купить мне три порции мороженого по двадцать восемь копеек и никогда не употреблять фразы типа «Катюха, отлипни!». Он бы и больше скакал. Да я сама не выдержала. Уж слишком хотелось поделиться с Никитой своими переживаниями и получить от него ответы на кое-какие вопросы. Так хотелось, что при рассказе у меня все смешалось в одну кучу. Я начинала говорить об одном, перескакивала на другое. Пыталась вернуться назад, чтобы уточнить, и вспоминала еще какой-нибудь незначительный момент. Никите пришлось дважды прерывать меня:
— Стоп, Катюха! Давай все сначала. И по порядку.
Выслушав про порку, брат помрачнел. Задумчиво потеребил мочку уха.
— Долго болела? — спросил он, прищурившись. Когда Никита щурился, это означало — он предельно внимателен.
— Почти две недели. Но, знаешь, это не так страшно. Вот Ивана с Лидусей раз в неделю точно колотят.
