Исповедь Плейбоя (СИ) - Субботина Айя (лучшие книги txt) 📗
И потом просто серия слепящих бликов. Будто стою на рельсах и через меня проносятся поезда, каждый раз забирая с собой частичку памяти. Я помню больницы, помню, что любила в них бывать, потому что там мне кололи ильные успокоительные и я могла спать так долго, сколько захочу, и для этого не было нужно насиловать свой мозг.
Я помню множество бестолковых сюжетов, в которых героиня теряла память, но мой наверняка самый отстойный, потому что врач говорит, что у меня нет настолько серьезных травм головы и все дело в психике, которая возвела саркофаг над моим личным Чернобылем. То есть, дело совсем не в физиологии, не в ошибках, которые поселились в моей голове из-за удара. Дело в том, что я – безвольная трусливая тряпка.
Меня выпускают погулять, и так я узнаю, что лежу в закрытом реабилитационном центре, где высококвалифицированные кукольники справляют сломанные игрушки вроде меня. Мама всегда рядом: читает мне, а иногда, когда устает и выбивается из сил, ей читаю я. Мы смотрит старые советские черно-белые фильмы, в которых есть большие стройки, трогательная любовь и восемнадцатилетние героини, которых играют сорокалетние женщины. Я пытаюсь вспомнить все, что забыла, но каждый раз это заканчивается приступами такой сильной паники, что меня скручивает судорогами, от которых растягиваются сухожилия и синяки.
Я просыпаюсь посреди ночи от стойкого ощущения, что не одна в палате. До сих пор сплю с помощью лекарств, хоть наметился определений прогресс, потому что их доза с каждым днем становится все меньше. Так говорит мой врач.
Четкий силуэт на фоне двери к комнате, где никогда не бывает темно. Как будто в моей палате есть человек-невидимка, а эта тень предательски выдает его присутствие.
— Кто вы? – спрашиваю я, отчаянно пытаясь высмотреть хоть какие-то детали.
Тень дрожит зыбкой рябью, поворачивается и из темного пятна вырастает материальная рука с зажатым в руке маленьким черным автоматом. Я закрываюсь руками, но хлесткие звуки пробивают навылет, словно папиросную бумагу.
На мой крик сбегаются санитары, мне снова колют какую-то забористую дрянь и мир погружается в пуховое покрывало.
Через несколько дней я рассказываю доктору о том, что случилось ночью, потому что до этого у меня случился приступ немоты. В голове застряла какая-то шестеренка и я могла лишь беззвучно открывать рот. Но все-таки прошло.
— Боюсь, это только самое начало вашей реабилитации, Эвелина, - говорит доктор, покручивая ручку около самого носа.
— Будет хуже? – меня прошибает озноб.
— Вам никто этого не скажет и не даст гарантии. Важно, чтобы вы сами были морально готовы встретить правду лицом к лицу.
Я готова.
Или нет?
Еще через какое-то время, когда утренний воздух начинает ощущаться на языке характерной осенней терпкостью, я понимаю, что смертельно устала от всего. Что моя жизнь не двигается с мертвой точки. Есть только тот ресторан, красивый Юра за столом, и я – ослик на веревке, делающий миллионный по счету круг вокруг этого столба. И еще шепот, который уже не пугает как раньше.
Меня переводят в другую палату, которая больше похожа на комнату для маленькой папиной дочки: все вокруг светлое, аккуратное, проштампованное невидимым грифом «одобрено психиатром и не нанесет непоправимого ущерба психике».
— Забери меня отсюда, - прошу мать, когда она приезжает в очередной раз с полной корзинкой фруктов и новой порцией старых фильмов. – Мне не становится лучше.
Она мотает головой, плачет и закрывает лицо руками.
А потом наступает та роковая ночь.
Я долго не могу уснуть: мне отменили большую часть медикаментов, и я снова возвращаюсь во времена, когда мне приходилось выцеживать каждую минуту сна. Только теперь я достаточно безумна, чтобы не обращать внимания на откровенные сдвиги в восприятии окружающего мира. Когда ты по определению не в ладу со своей головой, мир становится проще.
Сон медленно опускается на меня, и я готова обнять его несуществующее тело, зарыться носом в мягкое умиротворение, но этот шепот… Я жмурюсь, даже затыкаю уши ладонями, но шепот лишь настойчивее крепнет. Когда рассказывала об этом своему врачу, он предложил в следующий раз просто не паниковать, а попытаться услышать. Я была уверена, что смогу, но сейчас хочется лишь одного – сбежать на край света. Сбежать от того, что может меня разрушить.
Нужно просто вздохнуть и убедить себя принять реальность. Хотя бы малую дозу, чтобы пробудить более глубинные воспоминания. Этот шепот – он просто дятел на трухлявой древесине. Пара крепких ударов – и правда полезет из всех щелей.
— Э-ве-ли-на… - различаю зыбкие звуки собственного имени. – Эвелина…
За темным, покрытым конденсатом окном появляется лицо. Я срываюсь на ноги. Бегу к стеклу, чтоб смазать лишние затуманенные фрагменты, и не сразу понимаю, что они – с обратной стороны, хоть такого просто не может быть.
И все же – я помню это лицо.
Помню небольшую щетину, выгоревшие до соломенного цвета волосы. Помню лицо с загаром из солярия, о котором думала, что оно слишком уж симпатичное, как для мужчины. Помню глаза цвета ржавчины с молоком. Помню каждое движение полных губ, когда они произносят мое имя.
Я не помню только одного – кто он. Но даже так, в полном неведении, готова бежать за ним хоть в самый ад, босая, голая, через терновник и пламя.
Только куда бежать, если он … мертв?
Грудь сдавливает тисками.
Я бью ладонями по стеклу.
— Рррррр… - снова проклятое слово заостряет в горле. Перевожу дыхание – и паника накрывает с головой, потому что мужчина за окном начинает медленно растворяться, и в его темных глазах появляется пустота. – Рррррр… Рррууу… Ссссс…
Кулаки градом падают на проклятое окно, сильнее и сильнее, я уже практически вкладываюсь всем корпусом в каждый удар.
И в какой-то момент стекло просто не выдерживает.
В кожу врезаются осколки, а я сама по инерции лечу вниз, слишком поздно понимая, что на пути моего падения «акулий плавник» осколка, и лишь за секунду до того, как напарываюсь на него кожей, успеваю хотя бы закрыть глаза.
***
— Ты уверена, что не хочешь ничего с этим сделать? – Мама стоит у меня за спиной и в зеркальном отражении я кажусь настоящим великаном против нее, хоть заметно ниже и из-за болезни превратилась в ходячий скелет. Вся одежда висит на мне, как на вешалке, и я заново учусь нормально есть. – Есть хорошие специалисты…
Поворачиваюсь и просто крепко обнимаю ее за плечи.
— Я люблю тебя, мамочка, - шепчу ей на ухо, и на сухих губах чувствуется вкус соли. – Не нужно никаких специалистов. Я все равно не стану красивее.
Мне действительно плевать на шрам. Я готова носить его с гордостью, ведь если бы не та роковая ночь, я, возможно, до сих пор блуждала бы в лабиринтах собственной замороженной памяти.
