Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна (лучшие книги TXT) 📗
Но он не двигается с места, даже не пытается пошевелиться. Так и сидит, прижав руки к лицу, только трястись перестал.
- Уйди, я хочу побыть одна! Просто хочу быть одна! Это единственное, что мне нужно в этой грёбаной жизни! – в своих истеричных воплях я впервые слышу нотки не поддельной, не наигранной, не искусственно культивируемой, а самой настоящей живой ненависти. – Я не могу иметь детей! Я никогда не смогу родить ребёнка, потому что уже годы не женщина! Ты жил всё это время с куклой! С муляжом!
Дамиен убирает руки от своего лица, я вижу его покрасневшие от слёз глаза, вижу все его боли, большие и маленькие, но не вижу смирения. Нет в них ни капли согбенного принятия, согласия, отпущения, всепрощения.
В одно мгновение он оказывается рядом, сжимает своими огромными руками меня, всегда в разы меньше его и ростом, и весом, но теперь, измученная то ли болезнью, то ли её лечением, я кажусь себе ребёнком в его объятиях. И этому ребёнку очень нравится быть в бережных стенах защиты, в безопасности, в любви, потому что его влажные губы повторяют раз за разом в прижатое к ним ухо:
- Я люблю тебя, слышишь? Я так сильно люблю тебя! И вытащу, чего бы мне это ни стоило, клянусь, вытащу! Вот увидишь! Даже не пытайся сопротивляться, потому что я всё равно это сделаю! Потому что я люблю тебя! Так сильно, как никто ещё не любил на этой чёртовой планете! Ты мой Опиум, мой единственный смысл… Мой Опиум…
Дамиен
Как там говорят? Саднит в груди, печёт, ноет? Неееет… Всё не то.
Никогда прежде я не стоял на коленях, теперь вот стою: не люди поставили - сам это сделал.
Так сильно боялся упасть, что в итоге столкнул себя сам в пропасть. На самое-самое дно.
Это даже не боль…
Боль можно пережить, можно справиться. А это…
Боже, как же я хотел её ребёнка, а он, оказывается, был у меня. Впервые это острое желание, острее всех прочих, пробило мой мозг в том возрасте, когда парни и не помышляют о подобном. Все мои сверстники «пили» жизнь, щедро проливая излишки, расплёскивая себя в удовольствиях, а я собирал по крупицам, бережно храня каждое мгновение своего года с Евой. Мои друзья меняли девчонок, боясь постоянных, а я думал о женитьбе, мечтал о детях. Они считали амурные победы, а я ломал голову, как быстрее встать на ноги, чтобы успеть заполучить мою Еву навсегда. Я строил планы и делал это слишком рано, настолько, что пугал даже Еву. Я спешил жить, и только теперь знаю ответ на вопрос «Почему?».
Она молчит, а мне трудно дышать. Если б кто сказал сейчас: Дамиен плачь, станет легче, я б его ударил.
Не станет. Чего ни сделай, что ни сотвори, ушедших дней не вернуть, уже свершившегося не исправить.
Она не могла не свихнуться, моя Ева, не могла. Я бы сам спятил, причём, в отличие от неё, окончательно и бесповоротно.
Как бы ни вжимал ладони в глаза, ни сдавливал череп пальцами, перед глазами картины: ОДНА, она всё время одна и внутри неё мой ребёнок. Я вижу мир её глазами, и в нём – только страх. Она ведь думала, что её ребёнок зачат от брата-близнеца. Ева, дерзкая и смелая на вид, но, на самом деле, бесконечно уязвимая и беззащитная, приняла решение в одиночку.
Шесть месяцев… Шесть месяцев… Шесть.
Я видел, что происходило с Мел в первые триместры – она лежала пластом, не выходя из спальни - её рвало, и мне пришлось нанять медсестру, чтобы за ней было кому ухаживать в моё отсутствие. И в это же самое время Ева жила в каморке в Восточном Ванкувере, в районе для наркоманов и велфэрщиков, работала за минималку, обслуживая в баре жлобов, и в одиночку возвращалась по грязным улицам, кишащим маргиналами и бомжами.
Я видел, что происходило с Мел в первые триместры – она лежала пластом, не выходя из спальни - её рвало, и мне пришлось нанять медсестру, чтобы за ней было кому ухаживать в моё отсутствие. И в это же самое время Ева жила в каморке в Восточном Ванкувере, в районе для наркоманов и велфэрщиков, работала за минималку, обслуживая в баре жлобов, и в одиночку возвращалась по грязным улицам, кишащим маргиналами и бомжами.
Господи…Она носила моего ребёнка. Моего, как она, вероятно, считала, очень больного ребёнка. И Ева сознательно приняла решение, несмотря ни на что дать ему жизнь. Не решилась убить, потому что чувствовала, что его нельзя убивать!
Ева… Ева… Ева…
Я сейчас сам свихнусь, Ева.
«Прости меня, если сможешь!» – мысленно прошу её, убрав от лица руки. Я вкладываю в эту просьбу всё, чем живу и дышу сам и посылаю её в Космос - пусть она наберёт достаточно энергии и вернётся сюда, на Землю, к моей Еве. Пусть даст ей сил на всё: бороться за жизнь, за себя, за своё будущее, отпустить обиды, нанесённые нами, людьми: отцом с матерью, моей бывшей женой, тысячами встреченных на её пути безразличных незнакомцев и, наконец, самые главные – те, что принёс ей я. Я обидел сильнее всех: отказался от неё. Эгоистично сосредоточенный на благополучии своей жизни, я бросил её в одиночестве и сделал это в тот момент, когда больше всего был ей нужен.
Смотрю, неотрывно смотрю на её измученное тело и понимаю: его страдания ничто в сравнении с тем, насколько истерзана её душа.
Видеть её больно. Физически больно.
Я не знал и знал. Чувствовал. Нет во мне ни человечности, ни жертвенности, ни безотказной доброты и участия – я просто замаливал грехи. Каким-то образом понимал, что они есть, но только теперь выяснил, какие. Пазл сложился, мне ясно, по какой причине она молчала: берегла меня. Тянула этот груз в одиночку. Столько, мать Вашу, лет!
И… Господи, она считает себя неполноценной и поэтому вянет, намеренно, добровольно отдаёт себя на растерзание болезни.
Бог! Если ты есть, дай мне сил, помоги пережить! А я помогу ей.
Встаю и … не иду, нет - перемещаюсь в пространстве, не чувствуя ног, не осознавая собственных движений. Это невидимая сила, с самого далёкого детства толкающая меня к ней, притягивающая с мощностью импульсивного магнита. У меня никогда не было шанса уклониться от столкновения – оно было неизбежным. Предначертанным.
Я закрываю её руками так, будто вокруг бомбёжка, а она – мой ребёнок. Накрываю рукой макушку и прижимаю к своей груди. Сам не знаю, почему это делаю. Просто живу в этом моменте всеми своими чувствами, а они рвут меня на части, грозя убить, но я не сдаюсь – мне нельзя, мне нужно спрятать, укрыть мою Еву.
Это всё поздно конечно. Не было меня рядом, когда жизнь отрывала от неё по куску. Ей было так больно, что она не вытерпела и сошла с ума.
А я теперь плачу. Чёрт возьми, плачу как ребёнок, и мне плевать на моё мужское достоинство. Нет его вовсе у меня.
Мне нужно сказать ей кое-что. Нечто очень важное. Только сделать это нужно правильно – слишком хрупкой стала душа моей Евы. Слишком уязвимой. Но я выберу момент и сделаю это, и тогда наша жизнь изменится.
А сейчас я хочу сказать ей только одно:
- Я люблю тебя, слышишь? Я так сильно люблю тебя! И вытащу, чего бы мне это не стоило, клянусь, вытащу!
Ева
С трудом в это верится, но в ту ночь у нас опять был секс. Горячий, живой, настоящий секс, такой же, каким мы занимались в нашей юности, в сладкой беспечной жизни, какую успели прожить в самый наш счастливый год. И даже сейчас, без сил, без красоты и надежды я верю, что ради одного того года стоило рождаться и приходить в этот безумный мир. Стоило.
Цените всякое мгновение, наслаждайтесь каждой секундой настоящего. Дышите, пока можете.
Глава 44. Письма
Если до этого разговора Дамиен иногда уходил домой на ночь, то после всегда оставался, вцепился в меня мёртвой хваткой, не выпускал. Тяжело уйти, когда тебя так держат: днём глазами, ночью плотно зажав в руках. Он не признался в тот день, когда случился наш самый откровенный разговор, сделал это позже:
- Ты кое в чём ошибалась: я знал, о том, что твоё тело изменилось. Догадался.
