Четыре Ступени (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна (читать книги .txt) 📗
- А что случилось?
- Вам это не интересно. Интересно? Хм. Я случайно услышал, как она отзывалась обо мне, когда не подозревала о моём присутствии. История произошла давно. Что уж теперь вспоминать? Главное, к маю сердце моё было свободно, взор - чист и светел. Впереди окончание школы и море счастья. Двадцать шестое мая. Последний звонок, последнее выступление в хоре. И мой день рождения. Как мы пели! Как мы тогда пели! А после праздника не поехали гулять. Вместо традиционного гуляния всей ордой отправились ко мне домой - отмечать день рождения. Впервые на глазах родителей мы пили. Полусладкое шампанское, кажется. Опыт подъездного потребления портвейнов, плодово-ягодных, сухих вин и даже водочки у нас у всех тогда уже был. Надо признать, опыт весьма куцый, кто бы что сейчас ни утверждал. Пили достаточно редко, тайно, понемногу и с глупой юношеской бравадой, то есть совершенно по-детски. На мой день рождения мы пили всего лишь шампанское, зато на равных со взрослыми. Совсем другие ощущения. Хотя… Всё равно по-детски. Я тогда заметил, что Оля с Костей тайком поглядывают друг на друга. Сначала исподтишка Оля на Костю. Потом он, дождавшись, когда её отвлекут ребята, косил в её сторону. Но я был пьян от шампанского, от весны, праздника, от предвкушения маячившей впереди свободы. Не придал никакого значения их партизанским маневрам. Про себя посмеялся над глупым подглядыванием: младенцы, ей-богу. Детский сад на даче, ясли на прогулке. А на следующий день мы большой компанией поехали в Царицыно, купаться. Встречались у школы. Оля явилась последней. Причёсанная. Чуть не впервые. В весёлом таком сарафанчике. И я вдруг заметил, что она красивая. Красивая и всё тут. Какая-то неизвестная, незнакомая.
- Послушайте, Павел Николаевич, я не совсем поняла. Так она пугало или красивая? Какая она была на самом деле?
- Какая она была? - в очередной раз задумался Павел Николаевич. - А бог её знает. Разная. То ходит прямая, как палка, то сутулится. То бурлит от избытка энергии, натуральный гейзер, а то тихонечко сидит себе на корточках где-нибудь в уголке. Иногда трещала по-сорочьи без остановки. А бывали случаи, замыкалась в себе, ни с кем не хотела разговаривать. Глаза становились печальными-печальными, как у христианской мадонны. Чаще же всего энергичная, шумная, весёлая, уверенная в себе. У неё, как ни странно, было больное сердце. Врождённый дефект. Кроме нас с Костькой, никто про её болезнь не знал. Представляете? Да и мы узнали случайно. Её мама однажды пожаловалась, когда мы у Ольги дома писали втроём сценарий ко дню победы. Родители носились с ней, как с писаной торбой. Всё позволяли. Она этим пользовалась. Но в меру. Душа у ней была честная, прямая. Из-за честности Оля часто казалась слишком резкой.
- Павел Николаевич, - осторожно перебила Светлана. - Почему вы всё время говорите о ней в прошедшем времени? Была. Казалась. Она что, умерла?
- Нет. Просто изменилась. Ну, я отвлёкся. Поехали мы тогда в Царицыно. Я почему-то страшно радовался, что с нами не было Кости. Мы звонили ему несколько раз, но он как сквозь землю провалился. А накануне обещал поехать. Вобщем, ждали, ждали, и уехали без него. Поездка получилась не такой весёлой, как представлялось. Трёпа Костиного нет, гитары нет. Лишь магнитофон. Ребята огорчались. Я один радовался. Сейчас понимаю, мне не хотелось, чтобы нас с ним сравнивали. И, кстати, мы чудесно отдохнули. Купались, стреляли в тире, ели шашлыки, лазали по развалинам замка, фотографировались. В юности для смеха, для счастья немного нужно. На обратном пути, желая покрасоваться, я взял на себя роль проводника. Повёл ребят к станции в обход. Через дальние уголки парка, ручейки, заброшенные деревни, стройку. Девчонки быстро устали, начали пищать. Только Оля страдала молча. Взгляд у неё становился жалобней и жалобней. Чем больше я всматривался в её глаза, тем больше терял себя. Домой вернулся, как ёжик в тумане. Замороченный в усмерть. Потом не мог вспомнить, как сдавал экзамены. Окружающий мир в дыму. Ясно видел одну лишь Олю. Тем не менее, сдал экзамены хорошо, на пятёрки. А потом… Потом был выпускной бал. И она. Новое платье, новый взгляд, новые манеры. И новая причёска. Представляете, обычно она волосы расчесать забывала. А тут специально в парикмахерскую ходила. Причёску делать. Что-то ей состригли, что-то уложили, подкололи. Получилось сногсшибательно. Это все заметили. Вокруг Оли неожиданно началось скопление лучших мужских сил. Я пытался пробиться к ней до торжественной части. Не удалось. После пытался. Опять не удалось, куда там. Она всем сразу оказалась нужна. Я, конечно, надулся. Ушёл на улицу курить. Тогда только начинал покуривать. Слонялся возле школьного крыльца, пока из окон актового зала не донеслась музыка. Необыкновенные ощущения испытывал. Уловил музыку, побежал наверх и в полуосвещённом зале попытался отыскать её. Сделал по залу один круг, второй. Никто не танцевал. Стеснялись, толклись возле стен. Вдруг она за чьей-то спиной отсиживается? И тут увидел её. В дверях актового зала, с Костькой. Она ему что-то говорит, сама при том улыбается неестественно, напряжённо, глазами по сторонам зыркает: не привлекла ли к себе нежелательного внимания. Костя дёргался, норовил отойти, она удерживала его за рукав рубашки. Очень эта сцена мне не понравилась. Я вдруг испытал приступ ревности. Жгучее эдакое чувство. Со мной это впервые было. Отвернулся, чтобы не видеть их. Никому не нравится испытывать боль, Светлана Аркадьевна. Я тогда нашёл глазами Таню Столярову. Решил, приглашу Таньку на танец. Как говаривал князь Андрей Болконский - “На бале надобно танцовать”. Танька улыбнулась мне одобряюще. И я двинулся к ней. Но двух шагов в её сторону не успел сделать. Услышал знакомый голос: “Павлик, можно тебя на танец?”. Я совершенно растерялся, не поверите. В наше время было не принято, чтобы девушка брала инициативу на себя. Кроме особых случаев. Но они оговаривались заранее.
- Например, белый танец?
- Ну, да. Типа того. Только первый танец никогда не объявляли белым. К тому же Оля никогда не танцевала. Я понятия не имел, умеет ли она танцевать. Обычно на школьных вечерах или в гостях мы втроём сидели в удобном местечке и болтали. Оказалось, умеет. И неплохо. Как только я согласился, обнял её за талию, почувствовал её руку на своём плече, ноги мои приросли к полу. Слишком сильно откликнулось тело. Тут ещё резковатый запах её духов. У меня началось головокружение. Я не двигался с места. Боялся, что… ну, это не важно. Вишневецкий смотрел на нас удивлённо, недоверчиво.
Я слышал музыку как сквозь вату. Вальс. Испугался, что Оля не умеет танцевать вальс и мы опозоримся. Уже тогда мало кто им владел. Но она сама с силой развернула меня. И я, онемев от её близости, вылетел на середину зала. Никто пока не начинал. Мы были первыми. Иногда в фильмах используют такой приём - показывают “карусель” из окружающей героя обстановки: дома, деревья, люди. Они вертятся быстрее, быстрее. Вот так же у меня. Первые такты вальса перед глазами вертелась сплошная карусель. Оля что-то спросила у меня. Я не понял, что. Невнятно проблеял, изображая ответ. И как-то сразу успокоился. Прошло головокружение, ноги задвигались правильно. Окружающее стало чётким, ясным. Так бывает, когда фотографируя, наводишь резкость. Причёска у Оли начала рассыпаться. И это мне нравилось больше. У неё лицо стало милей. Словно подул ветерок и сдул официальность. Наверное, я очень глупо выглядел. Оля коротко рассмеялась. Я стиснул зубы и крепче обнял её. Вы не мужчина, вы не поймёте, как моё тело загудело в тот миг, как начал мешать актовый зал, люди в нём. Она тоже не поняла. Засмеялась громче, продолжительней. Хорошо ей смеяться. Я видел, что немногие мужчины, пришедшие на наш выпускной, откровенно на неё пялились. Бараны похотливые. Чего они все на неё пялились? Не эталон красоты. Фигура, правда, как корпус у гитары. Но в моде были фигуры Твигги. Не знаете? Ну, разумеется. Эту Твигги мир забыл давно. А Оля… Мне так хотелось, чтобы никто не мог смотреть на неё жадными глазами. Моё! Скотское, конечно, чувство. Но ели оно есть, то куда от него денешься? Я совсем стиснул Олю. Она опять рассмеялась. На этот раз насмешливо. У меня возникла твёрдая уверенность, что сейчас она вырвется и убежит, выставив идиотом перед всеми. Её смех встряхнул присутствующих. Очень быстро танцевальное пространство заполнилось - не протолкнуться. Оля передумала вырываться, распихивать людей. Дотанцевала вальс. А едва музыка закончилась, как: “Прости, Павлик”. И упорхнула. Следом за ней потянулось сразу несколько мужских особей. Тогда я стремительно осознал, что она будет нравиться многим. Промедлю секунду, потом не подберусь. Во мне заговорила… Ревность? Нет, пожалуй. Не знаю, что во мне заговорило. Я, как лось сквозь кусты, ломился через толпу за нею. И успел вовремя. На следующий танец её приглашал наш одноклассник Толька Шаламов. Я отодвинул Тольку в сторону и почти прорычал ему:
