Визажистка - Клюкина Ольга (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Глава 14
ПЛАСТИКОВЫЙ ВЕК
Значит, так. Теперь нужно постараться все начать сначала, вспомнить, как все было с самого-самого начала. Только так можно хоть что-нибудь понять.
Итак, получается, что, по древнейшему мифу о творении, мир сотворила восставшая из хаоса Богиня всего сущего. Именно — женщина, богиня… Потом она превратилась в голубку и снесла большое яйцо, в котором были до времени сокрыты все существующие в нынешнем мире, знакомые нам чувства: радости, печали, забвение, любовь, досада, сомнения, обиды — все, все, что только может быть. Потому что когда настал срок и яйцо раскололось, то все эти чувства заполнили холодное пустующее пространство и сделали его живым, теплым. И если как следует разобраться, получается, что не только Богиня, но и каждая женщина на самом деле смутно догадывается о существовании в себе такого «мирового яйца». Потому что она тоже способна, как та первая голубка, окружить и себя, и всех, кого любит, целым океаном нежности и чувств, ни с чем не сравнимым теплом.
Нет, что-то не то, совсем не то. Оттого, что голова Веры была слишком пустой и гулкой, заполненной болезненным жаром, она снова унеслась в мыслях куда-то далеко и забыла, что должна думать о главном, вспомнить, с чего все началось.
Сначала была трещина, «Последний день Помпеи». Чемоданчик с принадлежностями для макияжа. Документы. Какие-то пропавшие документы. И — оружие. Погодите, разве было и оружие? Кажется, пистолет. Да, может быть, и так, уже все равно. Старче. Лужа крови, кровавые ручьи на полу. Часы, которые заряжаются от малейших колебаний атмосферы, от любых изменений. Часы, похожие на человека. Нет, человек, похожий на часы. Ну да — Марк. У него лицо бронзового цвета, бесстрастное, как циферблат.
И спать, только спать, ничего больше. Спать, чтобы выспаться. Видимо, у нее просто резко подскочила температура и начался сильный жар. Возможно. Хорошо бы ее теперь посадили в тюрьму, где можно будет спать, но только в одиночную камеру, чтобы рядом никого не было, никаких соседей.
Вера с трудом разлепила глаза и посмотрела на градусник — тридцать девять и четыре. Похоже, грипп! Не зря же во многих школах объявили карантин и горожанам по радио настоятельно рекомендовали как можно меньше появляться в публичных местах. Так вот почему конкурс красоты так настойчиво напоминал пир во время чумы. Точнее, пир во время гриппа. А ведь пир и впрямь был, и тогда Марк признался…
— Мама, а ты меня в школу сегодня почему не разбудила? Проспала? — заглянул в комнату Антон.
— Проспала.
— Ура! Ну ты и мама! Давай тогда поваляемся и поразговариваем, как будто сейчас воскресенье.
— Ко мне близко не подходи. Нельзя. Заболела я, — сказала Вера, с трудом выговаривая слова.
Язык почему-то заметно заплетался, а жар, кипящий в голове, теперь равномерно разливался по всему телу, время от времени сменяясь внезапным ознобом, мертвенным холодом.
— И вот еще что: сходи к соседям за стенкой, позвони бабушке, пусть она тебя на время к себе заберет.
— А ты чего, правда разве совсем заболела? — удивился Антон, который привык видеть маму молодой и здоровой и ничего другого не мог себе даже представить.
— Похоже, грипп. И ради Бога, закрой дверь и не подходи ко мне близко. Тебе сейчас придется сходить за лекарством. Возьмешь сто рублей, я напишу на бумажке, что нужно купить.
— Я? — изумился Антон. — Сто рублей? Я же только за хлебом могу…
— Ничего, надо всему учиться, ты же мужчина, — через силу выговорила Вера. — Вот и проверим заодно, как тебя в школе считать научили. И еще запомни, ты сейчас, пока бабушка не пришла, мой охранник, патруль, понял? Ко мне никого не пускай. Понял, часовой Клементьев?
— Понял. Справимся, — пообещал Антоша, наполняясь чувством собственной важности.
— В случае успешной службы вы получите медаль за особые заслуги. Шоколадную медаль, — слабо улыбнулась Вера. — А теперь — шагом марш в аптеку!
Вера закрыла глаза. Нужно было сосредоточиться и хоть что-нибудь вспомнить, понять, что с ней происходит.
Но она никак не могла сосредоточиться, остановиться на чем-то одном: в полузабытьи мелькали знакомые и незнакомые лица, дома, окрестности. То вдруг почему-то увиделся Александр, как две капли воды похожий на Александра Македонского со знаменитой мозаики, найденной в доме Фавна при раскопках Помпей. На той мозаике запечатлен момент, как Македонский настигает Дария Третьего, который пытается спастись от него бегством. С развевающимися волосами, широко открытыми темными глазами, надменными, капризными губами — да, конечно, это был он, Александр. Он спасет ее. Защитит от Марка.
Вера увидела перед собой, совсем близко, лицо Марка. Точнее, перед ней был крупным планом почему-то только рот Марка и его язык, облизывающий губы. Этот красный, сладострастный язык шевелился совсем близко, как отдельное существо, и внушал беспредельный ужас.
«Вот, хочу тоже соловьиных языков попр-р-робовать, хочется мне, хочется», — раздался голос Марка из влажной пещеры, и язык начал вытягиваться еще больше, явно собираясь укусить.
«Змея, — догадалась Вера. — Это же не язык, а ядовитая змея. Вот почему мне так страшно. Она хочет меня ужалить, и тогда — мгновенная смерть. Нет, не дамся…»
«Или нет, это не Марк, а Абракас. Ужасный получеловек с маленькой петушиной головкой и змеями между ног. Только у этого еще и изо рта змеи…»
Каким-то образом Вере удалось в последнее мгновение увернуться, выпорхнуть прямо из открытой пасти. И она почувствовала, что и впрямь летит, очень быстро летит над городом, построенным из разноцветных кубиков конструктора «Лего», который был такой же, как настоящий. Вера видела сверху дома, площади, парки, где можно различить маленькие скамейки, песочницы и цветочные клумбы.
«Все правильно, — нисколько не удивилась Вера. — Я про это читала: сначала на земле был Золотой век, когда все люди были спокойны и счастливы, затем на смену ему пришли Серебряный и Медный века с беспощадными войнами и убийствами. А вот теперь — новый, Пластиковый век. Когда ничего не осталось прочного…»
Вера зажмурилась и как будто начала снижаться: на одной из стен были нацарапаны какие-то слова. Она подумала, что если ей удастся их прочитать, то она сразу все поймет, потому что в словах этих должен был содержаться ответ Юлию Валентиновичу, следователю, а может быть — императору, который собирается осудить ее на казнь.
Но на красной пластиковой стене (почему-то вокруг было нестерпимо много красного!) были чьей-то неведомой рукой старательно выведены хулиганские заборные надписи, только и всего: «Эпикура — в ЛТП, Диогена — в бочку!»
Вера снова взмыла вверх и полетела еще быстрее, с немыслимой реактивной скоростью. Она и до этого не могла понять, на кого она со стороны похожа, какую имеет форму, но теперь это казалось и вовсе не возможным. Неожиданно она различила перед собой размытые очертания знакомой школы, где одно окно было открыто, зияло черной пустотой. Вера поняла, что летит как раз именно туда.
«Все ясно. Я — пуля, — догадалась она с ужасом. — Мне туда нельзя, там же сейчас дети. Надо суметь как-то остановиться. Лучше умереть, чем туда…»
Вера сделала нечеловеческое усилие, открыла глаза и вдруг увидела, что напротив нее с каменным выражением лица сидит незнакомый мужчина.
Прошло несколько мгновений, прежде чем Вера поняла, что перед ней сидит отец Александра. Да, она видела его на свадьбе и хорошо запомнила, потому что подумала, что Александр когда-нибудь тоже станет таким — с седым жестким бобриком волос, благородными, хотя и несколько более резкими чертами лица, таким же гордым наклоном головы.
После пережитого перелета она все еще тяжело дышала и почувствовала, как лоб и тело покрылись испариной.
Вера недоуменно тряхнула головой, и внутри сразу что-то тихо зазвенело, напоминая любимую игрушку детства — калейдоскоп. Встряхнешь трубку, посмотришь в глазок, а там каким-то образом уже без твоего участия сложился другой, еще более красивый узор, а потом — третий, десятый…
