Серебристая бухта - Мойес Джоджо (книга регистрации .txt) 📗

Но на самом деле все было не настолько просто. Они не могли похоронить Летти тогда и не могли сделать это сейчас.

А притворяться, будто все обстоит иначе, – это вообще не жизнь.

Каждый день я навещала Нино Гейнса. Привозила свежую пижаму, причесывала его, а когда удавалось собраться с духом, даже брила. Поймите, я делала все это не из жалости, просто больше было некому. Да, конечно, Фрэнк мог бы поухаживать за Нино, или Джон-Джон, или жена Джон-Джона, но молодые вечно заняты, у них своя жизнь. В общем, я сама вызвалась и проводила в палате Нино по несколько часов в день. Я читала ему газеты – те статьи, которые, как мне казалось, могли бы его позабавить, – и временами ругала от его имени медсестер.

Я должна была к нему ездить, потому что была уверена в том, что ему плохо там одному. Запах дезинфицирующих средств забирался ему в нос, его старое сильное тело подключили к пикающим мониторам и бог знает чем подкармливали через трубки. Нино Гейнс был создан для жизни на воле. Он, словно исполин, шагал вдоль рядов виноградника, изредка снимал шляпу, наклонялся, чтобы лучше рассмотреть какую-нибудь гроздь, и бормотал себе под нос что-то о восковом налете на листьях или о кислотности. Я старалась не видеть его таким, каким он стал: слишком большой для больничной койки и в то же время как-то уменьшившийся в размерах. Как бы я ни пыталась убедить себя в обратном, было ясно, что он не спит.

Родные Нино были рады, что я с ним сижу. Сами они приезжали и оставляли еду, которая постепенно скисала на столике возле его кровати, еще принесли фотографии, на случай, если он откроет глаза, и музыку, на случай, если он сможет слышать. Они перешептывались, держали его за руку, собирались в кучку с докторами и обсуждали лечение, их успокаивали показатели электроэнцефалограммы, судя по которым мозг у Нино был в полном порядке. Я и без этих показателей об этом знала. Я разговаривала с Нино о виноградниках, о том, что Фрэнк сказал, что скоро появятся первые цветы. Рассказала ему о том, что какой-то покупатель от супермаркета специально приезжал аж из самого Перта. Он прослышал, как хороши его вина, и хотел заключить договор о поставках. Я рассказала Нино о намечающемся слушании, о беспрецедентном количестве общественных протестов, включая заявление от детей из начальной школы Сильвер-Бей, которые посчитали, что киты для них важнее, чем новый школьный автобус. Я рассказала ему о Майке, о том, что тот часами сидит в своем номере на телефоне и делает все возможное, чтобы остановить застройку. Призналась ему, что, несмотря на все то, что он на нас навлек, втайне полюбила этого молодого человека. Рассказала, что во взгляде Майка появилась настороженность и мне казалось, что это следствие того, что он очень требовательно относится к себе. Призналась, что, когда Майк смотрел на мою племянницу, я чувствовала, что правильно поступила, разрешив ему остановиться в моем отеле.

Я рассказала Нино о том, что ушли киты, о том, как туго теперь приходится бедным дельфинам, о племяннице, которая настолько не ожидала возвращения Майка Дормера, что теперь, судя по всему, не знала, куда себя девать. Она выходила одна на «Измаиле», и казалось, это должно было ее успокоить, но возвращалась совсем дерганая. За столом в кухне Лиза игнорировала Майка и в то же время ругала дочь, если девочка вела себя так же, она злилась на нас обеих за то, что мы позволили ему остановиться в отеле, и уверяла меня в том, что он ей безразличен. А когда я не выдержала и сказала ей, что она отказывается признать очевидное, у нее хватило наглости ответить: «Чья бы корова мычала».

В общем, Лиза вела себя как дура, а Нино – как старый дурак. Он лежал неестественно тихо на больничной койке с этими подключенными к нему трубками, молчал и не шевелился, просто позволял мне рассказывать обо всех своих трудностях, как будто ему было плевать на все на свете. Порой я теряла надежду. Его неподвижность иногда выводила меня из себя. Однажды медсестра застала меня, когда я орала на Нино: «Очнись же ты, наконец!» Я так орала, что медсестра пригрозила, что позовет доктора.

Но когда я была в палате одна, я наклонялась к нему и прикасалась щекой к его старой руке, к той, к которой не были подсоединены эти трубки, и только Нино Гейнс мог почувствовать мои слезы.

Дождь лил весь день, а к вечеру превратился в шторм. Мой отец обычно называл такую погоду «старый добрый шторм», а мама в ответ ворчала: «Шторм как шторм». Но я понимала, что имел в виду отец. Погода, кроме шуток, была библейская: от ударов грома клацали зубы, а молнии били в море, как во время урагана в Дарвине [39]. Вернувшись из больницы, я связалась с береговой службой. Мы всегда волнуемся из-за смерчей над водой, которые с виду похожи на указующий перст Господа, но на деле они скорее рука дьявола. Дежурный сказал мне, что беспокоиться не о чем, потому что худшее уже прошло мимо Сильвер-Бей. Я закрыла ставни, развела огонь в камине, и мы с Лизой и Ханной устроились перед телевизором. Ханна не отрываясь смотрела какую-то свою любимую программу, а мы с Лизой сидели, погрузившись в собственные мысли. Ветер бушевал вокруг отеля, лампочки мигали, как будто хотели напомнить нам, что все в руках Господа. Где-то в четверть седьмого я услышала какой-то шум в холле. Я вышла из комнаты и увидела Йоши, Ланса и Грэга. Они в своих штормовках принесли с собой холодный воздух, их лица блестели от влаги. Ланс неловко топтался в луже, которая образовалась от его ботинок.

– Кэтлин, ты не против, если мы у тебя тут остановимся на пару минут? Вот подумали, надо бы немного выпить, перед тем как отчалить домой, – сказал он.

– Вы все это время были в море? Вы с ума сошли?

– Кое-кто не проверил метеосводку, – ответила Йоши и взглянула на Ланса. – Мы решили, что стоит выйти подальше, к Кагури-Айленду, посмотреть, есть ли там еще киты, и тут началось.

– Да нормально. У нас же не было туристов, – сказал Грэг. – Волны чуть нас отбрасывали, но ничего. Ветер вообще всю дорогу был против нас. В любом случае мы не все время были в море, и все лодки пришвартованы, «Измаил» закрепили еще на пару узлов.

– Вы лучше проходите и садитесь, – пригласила я. – Ханна, подвинься. Я сейчас подам суп.

Я суетилась, как будто ребята причинили нам неудобства, но на самом деле была рада, что они пришли. В последнее время отель пустовал, так что с ребятами было как-то уютнее.

– Нашли хоть одного? – Лиза отложила газету в сторону.

– Нет. – Йоши порылась в карманах и достала расческу. – Говорю тебе, Лиза, происходит что-то странное. И дельфинов сегодня тоже не было. Если и они уйдут, нам всем худо придется.

Лиза пыталась остановить Йоши взглядом, но было уже поздно.

– Куда уйдут? – спросила Ханна.

– Дельфины нашли себе место, где спрятаться, пока погода не улучшится, – уверенно ответила Лиза. – Они скоро вернутся.

– Они, наверное, за скалами прячутся, в той маленькой бухте, – предположила Ханна.

– Да, малявка, скорее всего, там, – сказал Ланс. – Господи, какое наслаждение, – добавил он, сделав первый глоток пива.

Йоши заглянула в кухню из-за притолоки и попросила:

– А вообще-то, Кэтлин, можно мне чашку чая? Согреться бы не помешало.

Я поняла, что пик шторма миновал, и позволила себе немного расслабиться. Еще маленькой девочкой я привыкла отсчитывать секунды между ударами грома и молниями и так вычисляла, насколько далеко ушел шторм. К тому моменту я точно знала, что худшее происходит далеко в море, и могла сконцентрироваться на разговоре ребят. До сих пор помню ураган сорок восьмого, у наших берегов потерпели крушение два крейсера, тогда мой отец и другие мужчины полночи подбирали в море уцелевших. Мертвых они тоже подбирали, но я об этом узнала только спустя несколько лет, когда мама призналась, что тела складывали в музее, и они там лежали, пока власти их не увезли.