Синдром Фауста - Данн Джоэль (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
По идее, брак – самая интимная и добровольная форма связи между мужчиной и женщиной. Но интимность кончается там, где начинается зависимость. А тогда нет и не может быть места свободе и равенству. Правда, иногда домашнее рабство – путь к комфорту и беспроблемному существованию. Не надо принимать решений: вся ответственность на другом. Беда только в том, что когда-нибудь все равно наступит момент, когда человек, будь он мужчиной или женщиной, вдруг проснется от долгого хмеля забытья. А проснувшись, с горечью и тоской осознает, что уж слишком высока была цена его удобств. Слишком неоплатима. Выжав свою жертву, как лимон, она оставила только корку.
Для подавляющего числа пар семья на той или иной стадии становится полем боя. И все зависит от того, на чьей стороне победа. Разумеется, ни о воинской чести, ни о чистоте оружия не очень заботится ни одна из сторон. В лучшем случае такие битвы кончаются прекращением огня и вооруженным нейтралитетом. В худшем… К счастью, обычно обе стороны, по опыту, приходят к долгосрочному перемирию, которое иногда нарушается возобновлением огня.
Только вдобавок к этим двум самым распространенным группам примыкает еще одна, и самая малочисленная. Я имею в виду тех, кто никогда не позволяет командовать собой и вместе с тем не стремится подчинить себе другого. Это – племя астронавтов. И я, Чарльз Стронг, бывший эмигрант, а ныне – преуспевающий проктолог, принадлежу к нему. Вот вам, кстати, и причина, почему я остался без семьи…
Меня доконала бессонница. Я даже выкурил, тупо сидя в кресле и глядя в окно, целую сигару. Раньше я себе такого никогда не позволял. Это не помогло. Я принял полтаблетки снотворного. Сон все равно не шел. Не приходил, и все…
«Чарли, Чарли, – пенял я себе, – тебе не кажется, что ты состарился?! Что тебе вдруг стала нужной рядом живая душа? Та, с которой можно не только трахаться, но и согреться в минуту одиночества. Эта паршивка – Селеста тебя проучила: ушла, оставив наедине с пустотой…»
Но и такого рода самооправдание было не очень убедительным, Если начистоту – я просто пытался свалить на нее вину, Разве не потратила Селеста десять лет в тщетной надежде не только служить, но и заслужить чего-то? Можно, конечно, было бы привести в ответ кучу оправданий. Разве не сделал я ее в своем доме полной хозяйкой? И не я ли позволял ей все, что взбредет голову? Хоть раз я попросил у нее какого-то отчета? Но едва лишь я начинал себя чем-то подобным утешать, как внутри просыпался маленький бесенок. Бессовестно подмигивая мне плутовским глазом, он поправлял меня: ну, положим, не хозяйкой – экономкой…
Селеста и вправду много лет была у меня экономкой и секретаршей. Больше того – заботливой нянькой, наперсницей и любовницей. В общем – всем кем угодно, только не женой. А скажите, какая другая баба столько времени безропотно соглашалась бы на такие второстепенные роли? Я, конечно, ее об этом не просил. И никаких обещаний не давал. Мало того – вел себя всегда так, что сомнений быть не могло: не нравится? Ты свободна! В любую минуту можешь сказать «до свиданья!» и получить приличные отступные. Почему же она этого не сделала раньше? И чем объяснить, что, даже оставив ребенка, заранее отказалась не только от своих прав, но и от его тоже? Вот вам вопрос, на который я никогда не получу ответа.
А что, если она действительно не то чтобы любила тебя, а была к тебе, скажем, искренне привязана? Тебе это кажется противоестественным, Чарли, не так ли? Еще бы – когда разница между вами в возрасте – двадцать шесть лет! Расти Селеста без отца, я, быть может, еще понял бы это. Ведь речь шла бы о своего рода замене образа. Той самой, что так хорошо известна психологам. Но судьба Селесты сложилась иначе…
Уход Селесты впервые в жизни застал меня врасплох. Я не знал, что и думать. Понимал только, что что-то безусловно изменилось и во мне самом тоже.
Возможно, моногамия – функция возраста. Смена баб утомляет: чем дальше, тем больше. И однажды наступает момент, когда организму требуется не адреналин, а валерьянка. Не смена впечатлений, а удобство и постоянство.
«Больше десяти лет, – говорил я себе, – ты жил так, словно она – сама по себе, а ты – сам по себе. А потом, лишь бы не брать на себя никаких обязательств, фактически вышвырнул ее, беременную, из дома».
Я встал и налил себе виски. Щипало горло и рот, но помощи и толка от алкоголя не пришло. Надежд, что все, наконец, уладится, я не питал никаких. Слишком уж хорошо знал я характер Селесты.
Пустота угрожала мне не только извне, но и изнутри тоже. Пока еще, может быть, я сравнительно неплохо выгляжу. Но со временем пройдет и это. Погаснет взгляд. Испортятся зубы. Согнется спина. Я стану ворчливым и никому не нужным стариком. И чем дальше – тем меньше охотниц будет лежать со мной в роскошной постели с подвешенным на потолке зеркалом. Даже за подарки. За деньги. А потом – потом непревзойденное твое ложе любви и вовсе превратится в горестный катафалк надежд. Или еще точнее – в кладбище разбитых иллюзий. Да и сам ты к тому времени уподобишься старому и потрепанному псу. Тому, что болтается в ногах, но уже ничего, кроме жалости, не вызывает…
Ты, Чарли, – еще тот гордец! Небось счел, что старая поблядушка, которую ты разыскал в записной книжке и трахнул, возвратит тебе прежнюю уверенность в себе и свободу? Смешно! Ты ни за что не хотел принять, что из страны восхода ты уже переселился в край заката. Теперь-то ты и поймешь по-настоящему Руди. Разница лишь в том, что его время мчится в обратную сторону. Как в часах, которые ты купил у еврея-антиквара.
Я вздрогнул и поморщился от отвращения к самому себе. «Брось умствовать, – обозлился я на себя. Выгнал бабу с собственным ребенком, а теперь еще ищешь оправдания? Не у тебя ли остались в Южной Африке жена и двое детей?» Но мне стало жаль самого себя. Где, холера вас побери, справедливость? Ведь за все тридцать с лишним лет, что прошли с тех пор, она не выслала мне ни одной, даже самой завалящей их фотографии. А сколько раз я умолял ее это сделать? Может, я не предлагал ей взять детей и уехать вместе со мной? И что? Помогло? Слышать не хотела. Отказалась наотрез. Еще чего, видите ли, не хватало?! Менять роль дочери племенного вождя на амплуа незаконной эмигрантки?! «Если уедешь, – заявила она, – детей больше не увидишь». И она своего добилась.
Возможно, впрочем, она не проиграла, а выиграла. У нее другой муж и еще трое детей. И она сделала неплохую карьеру. Говорят, ходит теперь в заместителях министра…
Но я понимал и другое: всю эту историю при желании можно изложить и совсем иначе. Она, мол, тебя любила, а ты, когда пришлось выбирать между нею с детьми и свободой, предпочел свободу. Вот она тебе и не простила. Это легенда, что женщины мягче мужчин и менее мстительны…
Там, в Южной Африке, у меня, наверное, уже большие внуки. Я не раз пытался представить себе, как они выглядят. Но чем настойчивей я это делал, тем бесплодней оказывались попытки. Мстят тебе ведь не только те, кто желает зла: мстишь и сам себе ты тоже. От совести и от памяти спасения нет.
И не может быть.
