Красавица некстати - Берсенева Анна (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
Игнат закрыл глаза. Эстер не уходила.
«Отпусти меня, – попросил он. – Что же теперь делать? Отпусти».
Она тут же исчезла. Она ни разу не сделала ничего такого, что было бы для него мучительно или даже просто неловко. Хотя он чувствовал, он знал: ей тысячу раз хотелось наплевать на все неловкости, вместе взятые, и… И разве ему не хотелось того же? Так почему же он не сделал этого, когда она была рядом, искрометная, ошеломляюще прекрасная девушка, в которой жизнь била через край?!
«Что же я наделал? – холодея, подумал Игнат. – Ведь теперь… никогда!..»
Страшное слово, которое она прокричала ему из окна поезда, снова ударило его в сердце. Это был телесный, физически ощутимый удар. Ксения вздрогнула рядом на кровати, как будто от него метнулся к ней сильный электрический разряд.
И что он должен был делать?
Эстер не было. Игнат повернулся к Ксении и, не чувствуя ничего, кроме пронзительной жалости, положил руку на ее открытую ему грудь.
Часть III
Глава 1
Сколько помнил себя Павел Киор, он всегда просыпался первым.
Даже необязательно рано – бывало, что и поздно, когда-то на каникулах, а потом в отпуске, – но всегда раньше всех домашних. Он не старался проснуться пораньше, это получалось само собой. В детстве это и казалось само собой разумеющимся, а когда он вырос, то понял, что такое его качество удобно для многих. Для мамы – он поднимался сам, даже без будильника, и ей не приходилось вставать чуть свет, чтобы он не опоздал в школу. Для сослуживцев – Павел Николаевич никогда не опаздывал на работу. Для жены – он вставал вместе с новорожденным ребенком, давая ей возможность поспать подольше. Для Карины – он уходил на работу, когда она еще спала, и поэтому, как она говорила, не успевал ей надоесть.
Ну, и для детей, конечно. Правда, дети не всегда относились к его раннему вставанию с восторгом – в зависимости от того, что интересовало их больше, возможность добиться от отца чего-нибудь такого, что они не умели делать сами, или возможность заняться без него чем-нибудь таким, что он мог и запретить.
В общем, так бывало всегда, и сегодняшнее утро не было исключением.
Проснувшись, Павел не сразу понял, где он, в каком помещении, кто еще вместе с ним в этом помещении находится и что будет с ним происходить в ближайшие минуты.
Только после того как он еще раз закрыл глаза и еще раз открыл, он вспомнил, что находится в своей квартире, что дети дома, потому что в школе каникулы, и что до окончания его отпуска осталась еще неделя, а значит, на работу он сегодня не пойдет.
Такая странная утренняя забывчивость тоже была его характерной особенностью. Но в отличие от способности просыпаться первым об этой его особенности никто не знал. Потому что он никому о ней не рассказывал, стесняясь ее даже наедине с собою.
Павел сел на кровати и потянул за балконную ручку. Лето в Москве было в этом году прохладным, и ему это нравилось: от жары он чувствовал себя плавящимся студнем. Но, в общем, это было неважно. Ну жара, ну холод. Более или менее приятно делать утром зарядку при открытом балконе.
Сделав эту обычную свою зарядку, он принял душ и пошел в кухню варить кофе. Это тоже повторялось изо дня в день без изменений, но не потому, что было ритуалом, а просто потому, что ничего другого он не мог для себя изобрести. Да и не старался вообще-то. Утро как утро. Кофе как кофе. Как у всех.
Ночь кончилась, и его жизнь снова стала как у всех.
Он пил кофе, смотрел в окно на пыльный двор и прислушивался к тому, как просыпаются сыновья. Квартира была не особенно большой, но удобно спланированной. То есть для его житейских обстоятельств удобно, вообще же трудно было считать удобным длинный, узкий коридор, в который одна за другой выходили двери четырех комнат.
Шум в коридоре стал чуть более интенсивным. Прислушавшись, Павел понял, что Антон борется с Мишкой у двери ванной за право войти туда первым. Он решил, что ничего требующего его вмешательства в этом нет. Или просто не хотелось ему вмешиваться.
Гришка, конечно, еще спал. Он вообще был соня – обычно его будила няня, когда приходила, чтобы отвести его в детский сад.
Тут Павел вспомнил, что в детский сад Гришка сегодня не пойдет. Они уже неделю как вернулись из Испании, но нянька все никак не могла собрать какие-то справки – оказалось, для того чтобы просто возобновить посещение детсада, их требуется невероятное количество.
С этим надо было что-то делать: к тому времени, когда закончится отпуск, Гришка должен быть сдан в садик. Кстати, Павел вспомнил: вдобавок и нянька отпросилась на сегодня, чтобы встретить сестру из Крыма.
Значит, надо было придумать, чем он займет сегодня Гришку. Придумать это было нелегко, хотя внешне-то любая возня с младшим сыном не представляла никакой сложности: ребенок не требовал от отца ничего и никогда. Исключением оказались только конфеты из золотых звездочек, которые он попросил во время праздника Патум в Пиренеях. Эта просьба, то есть сам факт Гришкиной о чем-либо просьбы, так ошеломила Павла, что он разыскивал эти несуществующие конфеты целое утро и разыскал все-таки. Во всяком случае, ребенок обрадовался и даже засмеялся, подтвердив таким неординарным поведением, что конфеты те самые, которые он и хотел.
Но то было вот именно исключение. Вообще же Гришка не доставлял хлопот какими бы то ни было просьбами. То ли из-за такой его нетребовательности, то ли по какой-то другой, глубоко скрытой причине Павел чувствовал растерянность, когда ему приходилось думать, чем занять младшего сына.
И сегодня он такую растерянность почувствовал тоже. И рассердился на себя за то, что только теперь, когда уже пол-утра прошло, вспомнил, что нянька не придет. Дурацкий организм с дурацкими особенностями ночного сна и утреннего пробуждения!
Но злиться на себя было теперь уже бессмысленно. Надо было начинать день.
«Ну, в общем», – так говорила Алена во всех случаях, когда хотела обрисовать бестолковость жизни. Это было одно из немногих ее содержательных умозаключений. Если вообще не единственное. Кстати, надо было позвонить ей и выяснить ее планы на сегодня. Точнее, просто узнать, поедет Антон сегодня к ней или останется у него.
Павел почувствовал неловкость, подумав об этом. Причина этой неловкости была ему понятна: он просто не знал, чего хочет больше – чтобы сын остался у него или уехал к матери. Не очень-то приятно было сознавать в себе такое сомнение.
Он поставил чашку и турку в посудомойку и отправился в Гришкину комнату.
Старшие мальчишки все еще толкались перед дверью в ванную. Лица у обоих были красные и злые.
– Пять минут, – сказал Павел.
– Чего – пять минут? – сердито спросил Антон.
Мишка ничего не спросил. Глаза у него были не сердитые, как у Антона, а мрачные.
– Пять минут назад могли бы уже оба умыться. Заходили бы по старшинству. Вместо того чтобы полчаса из-за ерунды драться.
Его слова подействовали на обоих отрезвляюще.
– Ладно, иди давай, – нехотя проворчал Мишка. – Раз по старшинству.
Антон поколебался в порыве ответного великодушия, но все-таки шмыгнул в ванную первым. На ходу он ткнул Мишку локтем в бок – видно, чтобы тот не сделал из его великодушия каких-нибудь неправильных выводов.
Во всем этом не было ничего нового. Павел по-прежнему не знал, что с этим делать, и следил лишь, чтобы вражда между старшими мальчишками не принимала экстремальных форм. Если было время за этим следить.
Когда он вошел в комнату, которую Антон называл мелкой детской, Гриша уже проснулся. Он лежал в кровати и разглядывал картину, висящую напротив на стене. Картину повесила Карина. На ней были изображены какие-то нервные линии и бесформенные пятна. Картину эту Павел ненавидел. Не потому, что отрицательно относился к абстрактной живописи вообще – она была ему безразлична, – а потому, что именно эта картина казалась ему тревожной, мрачной и совсем не подходящей для того, чтобы на нее падал первый утренний взгляд ребенка. Но Карина говорила, что убрать картину можно будет только через ее труп. Теперь Павел не мог ее снять. Да и Гришка к ней, наверное, привык.
