Вулканы, любовь и прочие бедствия - Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин (читать книги без .txt, .fb2) 📗
Эбба обнимает меня, а я оплакиваю их, пытаюсь не представлять себе умное бледное лицо Халльдоуры, подслеповатые глаза Эйрика, исполненные ужаса, и Йоуханнеса — моего друга-врага, душевного и грубоватого ковбоя вулканов с извергающейся Геклой на предплечье, — пытаюсь не представлять их перед раскаленными потоками лавы, как они сгрудились, обняв друг друга, и ждут ужасной смерти, медленно и верно подползающей к ним со всех сторон. Я отчаянно надеюсь, что первым к ним все же подобрался газ.
— Прости меня, — шепчет Эбба. — Мне следовало бы тебя послушаться, посчитаться с тобой. Поддержать тебя, чтобы ты продолжила работать над своей гипотезой о большой магматической камере. Но это ведь полностью противоречит всем данным, всем исследованиям, всем моделям. Этого не должно было быть. В Крисувикской системе никогда не случалось извержений так далеко к северу.
— Я их предала, — шепчу я, утирая слезы рукавом. — Всех вас предала. Нам надо было ввести режим ЧС и закрыть всю территорию.
— Но как ты могла это предвидеть? Ничто не указывало на то, что извержение будет опасным. А вулканическое дрожание от Крисувикского извержения было таким сильным, что заглушало все сигналы о том, что извержение начинается еще и на севере.
— Помнишь Холухрёйн? — спрашиваю я сквозь стиснутые зубы. — Помнишь Краблу? Рой трещин — это не локация, а способ передвижения. Нам надо было подготовиться лучше. Я должна была предвидеть.
— Последний вызов по рации от Йоуханнеса: «Господи помилуй наши души. Сейчас стучит огневое сердце».
— Я понимаю, что нужна Милану, но мне надо попытаться разыскать свою семью. И Тоумаса Адлера.
— Милая моя, про твою семью ничего не известно. А Тоумас здесь.
Мой возлюбленный! Весь мир горит, мои коллеги погибли, семья пропала без вести, и все же я всем своим ненормально-эгоистичным сердцем рада встрече с ним. Он сидит в кругу журналистов в кабинете на втором этаже посреди хаоса из компьютеров, треног и фотоаппаратов — сидит ко мне спиной, но я где угодно узнаю этот лохматый затылок. Зову по имени, и он вскакивает, его лицо освещает весь этот кошмарный мрак, я тяну к нему руки, словно утопающая.
Мы обнимаемся, крепко держимся друг за друга, город трясут подземные толчки, рации потрескивают, и сирены воют, пульты светятся, но ничто из этого не важно. На миг мы остаемся в мире лишь вдвоем: он и я, и я трепещу от радости, что он есть, что его пощадили и что судьба свела нас вместе здесь и сейчас.
Объятия длятся недолго, мы осторожно отпускаем друг друга.
— Боже мой, любимая, это же ты! — Он гладит меня по опухшей, покрытой синяками щеке. — Я так рад тебя видеть, рад, что ты спаслась от смерти! Они думали, что тебя вместе с Йоуханнесом и остальными окружила лава. Но я в это не верил, ты не могла погибнуть так. А потом мы вдруг узнаем, что тебя везут сюда, целую и невредимую. Это лучшая новость в моей жизни, милая!
Я лишь плачу и улыбаюсь как дурочка, словно меня освободили от бремени всех забот и тревог мира. Словно здесь кроется какой-то выход: в том, чтобы найти Тоумаса, такого лохматого, зеленоглазого и красивого, без единой царапины, и так бесконтрольно любить его. Он ласково говорит со мной, точно с испуганным зверьком, гладит меня по грязным волосам. Рассказывает, как подземный толчок тряхнул его мастерскую, какой стоял скрежет, когда тысяча машин одновременно затормозила, как потрескался бетон в стенах домов в городе.
— А потом мертвая тишина, будто весь мир затаил дыхание. И знаешь, Анна, я понял, что сейчас случится намного более суровое. Просто нутром чуял: глубоко-глубоко в недрах земли что-то прорвалось. Я ощутил его приближение до того, как услышал этот пронзительный шум в Эдлидаватн. А когда он раздался, то первым делом подумал о тебе: где ты, цела ли?
И он поспешил в координационный центр, обогнул заторы на улицах на своем мотоцикле и вошел в здание по удостоверению службы гражданской обороны в надежде повстречать меня.
— И тут вдруг слышу, — рассказывает он, — что в Крисувике все стало по-другому, характер извержения изменился. Открылись новые трещины, как вокруг той, самой первой, и далее в сторону города и в нем самом, гораздо дальше, чем кто-либо вообще предвидел. Плюс ко всему в море тоже началось извержение, возле бухты Кедлингарбаус. Все совершенно вышло из-под контроля, никто не понимает всей ситуации полностью, даже Милан.
Мы спустились в рабочее пространство; на стене над пультом службы гражданской обороны спроецирована на экран карта полуострова Рейкьянес. Она испещрена большими красными кругами, обозначающими землетрясения, а черная звезда на ней означает подводное извержение близ Рейкьянесского мыса. Извергающиеся трещины на суше изображены черными штрихами; они выстроились двумя отдельными рядами от Трётладингьи и Крисувика до Клейварватна, соединяются в Ундирхлидаре и пропадают у Бурфедля, а потом снова появляются возле Васенди и тянутся в самое озеро Эдлидаватн, — пылающая стрелка указывает на северо-восток, на столицу. Словно клин лебедей, летящих с юга.
— Рой трещин, — с горечью произношу я. — Все-таки под нами была магматическая камера! Крисувик оказался полноценным центральным вулканом. А тамошние системы все связаны.
Мне не по себе, нужно присесть; это все из-за меня. Я это знала! И не захотела поверить самой себе, отрицала все. Даже не стала рассчитывать модель, просто не брала во внимание.
— Анна, вы в порядке? — спрашивает Милан. — Вы в состоянии нам помочь?
— Не знаю, будет ли от меня какая-нибудь польза, — отвечаю я. — До сих пор все мои советы были нам только во зло. Давным-давно следовало бы закрыть эту территорию. Принять во внимание, что там все может стать хуже. Следовало бы предупредить жителей горных районов столицы. В этом заключалась наша — моя — роль: доложить службе гражданской обороны об опасности. Заставить вас отнестись к ней серьезно.
Милан качает головой:
— Сейчас уже бессмысленно об этом рассуждать. У нас нет времени на критику или обвинения. Это все потом. А сейчас требуется прояснить картину в целом и спасти то, что еще можно спасти.
— Этого никто не предвидел, — говорит Эбба. — Как по-твоему, Халльдоура и Йоуханнес и все эти геологи с большим опытом поехали бы к извержению, если бы была хоть какая-то вероятность, что произойдет такое? Это несчастный случай, непредвиденное стихийное бедствие. Такое бывает. Можно пробовать, но нельзя быть на сто процентов уверенными, что мы сумеем контролировать ситуацию. Ты всегда это понимала.
Я киваю; мой отец набивает трубку, откидывается на спинку кресла, отряхивает табачные листки со старого свитера в ромбик: «Нельзя забывать, что в вулканическом поясе нашей страны извержение может начаться где угодно, когда угодно и как угодно».
«Но ты чересчур упрощаешь, — возражаю я ему. — Где угодно — точно не может».
Он чиркает спичкой, сосредоточенно всасывает огонь в табак, по всей гостиной плывет горячий аромат.
«Смотри, карапузик, в одних местах вероятность больше, чем в других. И высчитать эту вероятность нам помогает наука. Но гарантий нет ни на что, мы не можем ни в чем быть уверены».
И все же я была так твердо уверена в том, что это именно моя вина.
* * *
Милан, судя по всему, по-прежнему полагается на меня, мне все еще следует исполнять свои обязанности для службы гражданской обороны. Необходимо воссоздать общую картину катастрофы и спасти то, что еще можно, пока не придет помощь из-за рубежа. Армии Скандинавских стран уже спешат к нам, но их самолетам придется садиться в Акюрейри, а первые корабли придут лишь через сутки. В теперешней ситуации это долго. Я говорю с Метеоцентром и пытаюсь по крупицам сложить разрозненную картину извержений, мы вычисляем и чертим различные возможные пути движения лавы, газов и пепла; я черчу линии на карте для руководства службы гражданской обороны, а они сопоставляют их с информацией с мест и пытаются указать путь спасательным отрядам, полиции и пожарным. Постепенно на карте почти не остается пустого места, и картина проясняется: черные вулканические трещины тянутся в озеро, разрушение красными волнами вползает в жилые районы, сжигает дома, покрывает улицы шлаком; спасательные отряды — мерцающие синие точки, которые нерешительно продвигаются в сторону красных линий, ищут в домах, а затем отступают перед раскаленной тефрой, жаром и лавой, уже начавшей свое медленное невесомое наступление под уклон, в сторону океана.
