Латинист и его женщины (СИ) - Полуботко Владимир Юрьевич (читать книги без TXT) 📗

— А как?

— Бог для человека — это верховный авторитет. Ведь так же?

— Так, — согласилась Зинаида.

— И человек должен брать пример с Бога. Так ведь?

— Ну так.

— А Богу не нужны ни пища, ни деньги, ни жильё, ни предметы роскоши… Вот я и беру с него пример. Конечно, человек совсем без ничего жить не может. Он — несовершенное существо. Но относиться с безразличием к богатству, не стремиться к роскоши — это означает для человека некое приближение к Богу, к этому недостижимому, но прекрасному идеалу!

— Раньше я вас понимала, а теперь почему-то ничего не могу понять, — с огорчением призналась Зинаида.

— Это потому, что в нашей секте людям говорилось то, что им приятно слышать, а не то, что нужно.

— Мне не всё там было так уж приятно и понятно, — возразила Зинаида. — Например, мне не нравился запрет на иконы, запрет на роман Булгакова… У меня всегда были сомнения, и сейчас есть, но чтобы вот так — порвать со всем, что было прежде, я так не могу.

Бывший духовный наставник молчал.

— Почему вы молчите? Скажите: как же я теперь должна жить?

— А как хочешь, так и живи. Ты совсем не глупая, вот и живи своим умом, надейся сама на себя.

— Но так — нечестно! Вы не должны меня бросать!

— Всё — честно. Я отвечаю за себя, а ты отвечай за себя. Что же — я теперь снова буду с умным видом наставлять людей на путь истинный? И это после стольких собственных ошибок и метаний туда-сюда! То я православный, то я ухожу в секту, то я снова возвращаюсь в православие!..

— А правда, зачем вы ушли от нас, Платон Петрович? Я вот вас слушаю, слушаю, но так и не поняла, зачем вы это сделали! Разве у нас вам было плохо?

— А я об этом речи и не веду — плохо ли, хорошо ли. Ушёл потому что считаю для себя так: русский человек должен быть православным и никаким больше. Независимо от того — плохо ему от этого или хорошо… А осуждать или советовать — не имею я теперь такого права! Мне бы сейчас молчать и молчать… А я это и стараюсь делать обычно: в основном молчу. Думаю что-нибудь своё и работу исполняю прилежно, монастырю помогаю — вот за скотиной смотрю, — Платон Петрович показал через раскрытую дверь домика на горный склон, на котором паслись овцы. — Огород содержу, сад выращиваю, пчёл развожу… Пока силы есть — работаю, а силы иссякнут — тогда и отойду туда, куда положено.

А потом пошли рассказы о житье-бытье: Зинаида всё без утайки рассказывала про себя, а старик слушал, никак не оценивал услышанного и между делом тоже что-нибудь рассказывал, но в основном не про себя, а про Абхазию, про монастырь, про здешнюю природу…

Но — как ни подступала Зинаида с расспросами к своему бывшему наставнику насчёт смысла жизни или «правильной» религиозной принадлежности, а так ничего определённого и не услышала от него.

— Все мои советы ты знаешь наперёд: поступай хорошо, и не поступай плохо, а главное — не прелюбодействуй!

— Но это-то я давно знаю, — Зинаида чуть не заплакала от обиды. — Вы что-нибудь для меня, для меня одной скажите! Ведь я же специально ради этого приехала сюда!

— Ну не плачь, не плачь!.. Это у меня от моей гордыни, от заносчивости тайной… Видишь, как от меня ждать помощи — я и сам несовершенен… Вот и обидел тебя. Прости меня, Зиночка…

— Прощаю! Конечно, прощаю! Да я на вас и не обижаюсь нисколько!

— Вот и спасибо тебе за это. А совет один я тебе всё-таки дам, хоть мне и кажется, господи, прости мою душу грешную! — Платон Петрович перекрестился, — хоть мне и кажется, что не имею я такого права — поучать других… Люби людей — вот тебе мой совет!

Зинаида тут же насторожилась.

— А если люди попадаются плохие — их тоже любить?

— Люби людей — по возможности. Если видишь, что никак нельзя любить, то уж и не люби. Но — старайся ты их любить, стремись к этому! И не используй людей, словно бы какое-то орудие в твоих руках… Стыдно так с людьми поступать, будто это шахматные фигуры на чёрных и белых клетках! А ты всегда этим недугом страдала — использовала людей. Вот и этих двух, — старик кивнул в сторону машины и усмехнулся, — ты ведь и их тоже используешь!

— Но как бы я тогда добралась сюда, если граница закрыта? А они ведь оба — ну просто чокнутые какие-то… Увидели женщину и взбесились! Вот я и решила, что таких — не жалко… А то ведь им и невдомёк, что я — живая, что у меня есть своя жизнь, своя судьба, свои проблемы. А им бы только одно — бабу в постель!

Платон Петрович улыбнулся:

— Бог с тобою!.. Мне ли осуждать тебя. Может быть, в этом случае ты и права…

А потом Платон Петрович дал Зинаиде покататься на своей лошадке. Сеня и Рома в миг подоставали из машины свои видеокамеры, когда увидали, с какою грациозностью их Зинаида взлетела в седло и, покружив немного на месте, рванула вверх по склону. Только комья земли из-под копыт и только светлые волосы, разметавшиеся на ветру длинным шлейфом… И это всё. Как будто какая-то недостижимая мечта уносилась от них, придурков, прочь, навеки.

— Как она красива! — сокрушённо простонал Сеня.

— Ну и баба!.. — покачал головою толстяк Рома.

Выражение лица у него стало каким-то необыкновенно серьёзным, человечным, и все его блатные замашечки вдруг куда-то испарились. — Ну даёт!.. Где ж это она так научилась в седле держаться? Неужели — в этом своём Ростове?..

Но, когда она вернулась, миг душевного просветления у обоих пришибленных прошёл, и они к ней с этими расспросами и полезли: где ты так научилась? Ну ты и даёшь! А ну прокатись ещё, я тебя сниму на фоне вон той скалы — так эффектней будет!.. Как будто это и было самым важным!

— Ну что привязались к Зиночке! — недовольно пробурчал Платон Петрович. — Пойдёмте лучше я вас чем-нибудь угощу. У меня мёд есть, молоко есть, фрукты есть… Пойдёмте, ребята.

И «ребята» пошли.

— Хорошо бы чего-нибудь мясного покушать, — предложил Рома и похлопал себя по изголодавшемуся пузу.

Зинаида недовольно фыркнула на него.

— Можно и мясное сделать, — просто ответил Платон Петрович. — Но это готовить нужно. Вы тут пока посидите в тени, на лавочке, а я займусь. — С этими словами он взял большую стеклянную банку, где уже лежали куски мяса, утопая в уксусе и в луке, взял два длинных вертела и куда-то со всем этим пошёл. Судя по возникшим вскоре вкусным запахам — не очень далеко.

Уже когда ели, Сеня спросил:

— А скажите, пожалуйста, что это за шкуры вон там у вас поразвешаны?

— А это — волчьи, — ответил Платон Петрович. — Волки не любят, когда пахнет волчьими шкурами, и этот запах их отпугивает.

— А бывает, что всё-таки близко подходят?

— Бывает. Но на это у меня ружьё есть. А стреляю я метко.

— А вот скажите-ка, любезный, — с набитым ртом и с нагловатым смешком спросил Рома, — а по-христиански ли это — волков убивать? Ведь они же, насколько я понимаю, — тоже божьи твари?

— По-христиански, ребята, по-христиански… С волками иначе нельзя поступать.

— Ну, допустим, — не унимался Рома, — волки — это волки. Но вот овечки-то несчастные — вот мы их сейчас кушаем, а они-то чем провинились?

Зинаида оторвалась от своего шашлыка и с надеждой посмотрела на своего Наставника: вот он сейчас задаст этому нахалу!

— Трудно сказать, — неторопливо ответил Платон Петрович. — Видимо, таков закон жизни, а на точное знание правды я не претендую. Просто вегетарианство мне не нравится, если за ним стоит всякое словоблудие. Всё это от гордыни. Надо человеку есть — пусть ест, но лишь столько, сколько ему нужно и не во вред природе. А не надо — зачем обжираться?

— А у меня свой закон жизни, — сказал Рома. — Надо быть с волками и не быть с овцами!

— Так ведь и с волков, ты же сам видишь, — тоже шкуру сдирают, — возразил ему Сеня.

— Значит, надо так охотиться, чтобы не сдирали! Надо совершенствовать волчью квалификацию и грызть всех овечек, какие только попадутся!