Любовница коменданта - Семан Шерри (чтение книг .TXT) 📗
— Кто сбежал?
— Немцы. Все их офицеры. И комендант тоже.
Земля гудела от сыпавшихся с неба бомб, где-то совсем рядом непрерывно рвались артиллерийские снаряды, здание канцелярии ходило ходуном, того и гляди готовое рухнуть. В короткие промежутки между свистом падающих бомб и неистовым грохотом взрывов я слышала возбужденные голоса заключенных.
— Они все смылись, — повторил заключенный и потянул меня за руку.
— Все? И комендант тоже?
— Осталось лишь несколько охранников, но они с минуты на минуту дадут деру.
— Утром я слышала голос Ганса, — сказала я.
— Комендант сбежал. Еще ночью.
— Я слышала, как его жена звала Ильзе.
— Говорят же тебе, их уже нет здесь. Осталось только несколько охранников.
— Значит, он уехал?
— Они все удрали! Мы свободны!
В кабинет ворвалось несколько заключенных с оружием и продуктами в руках. Они были грязны, измождены до крайности, но в их глазах сияла сумасшедшая радость. Некоторые напялили на себя немецкую форму. Один из заключенных, прихрамывая и крича что-то на непонятном мне языке, подошел к шкафу, где хранилось оружие, и выбил стекло. Другой взломал бар, и все кинулись к нему, с готовностью разевая свои алчущие беззубые рты. Кто-то принялся выбивать оконные стекла. Еще один стал рубить стол коменданта топором. С криками и воплями они громили и крушили все, что встречалось им на пути. Заключенный, первым ворвавшийся в кабинет коменданта, схватил меня за плечи и начал трясти изо всех сил.
— Мы свободны! — кричал он. — Ты что, не понимаешь? Мы свободны!
— Свободны, — повторила за ними я, не двинувшись с места.
Дядя Яков и отец не двигались с места, хотя я звала их.
— Дядя Яков! Папа!
Студенты университета сгружали книги с телег и грузовиков и бросали их в разведенный посреди площади костер. В окнах оперного театра отражались языки пламени.
— Долой прогнившую культуру! — скандировали студенты.
В огонь полетело еще несколько томов.
— Долой фальшивые идеалы свободы!
Гора охваченных пламенем книг становилась все выше.
— Может быть, тебе стоит повременить с эмиграцией, Самул? — Говорил отцу дядя Яков. — Подожди, когда страсти немного улягутся.
— Папа! Дядя Яков! — снова окликнула я их.
— Боже мой! Что ты здесь делаешь? — спросил дядя Яков, обернувшись.
— Мама беспокоится, — сказала я. — И тетя Наоми тоже. Они просят вас вернуться домой.
— Как ты нас разыскала? — удивился дядя. — Ты же еще совсем ребенок.
— Пойдемте домой, — сказала я.
— Как это Наоми тебя отпустила? — недоумевал дядя Яков. — Ей следовало бы знать, что сейчас не самое подходящее время для вечерних прогулок.
Плюгавый немец в аккуратном костюмчике заковылял к одному из грузовиков, С помощью студентов он водрузился на грузовик и заговорил, возвышаясь над толпой.
— Мы должны положить конец еврейскому засилию в университете, — вещал оратор, сотрясая кулаками ночной воздух.
Студенты смотрели на него во все глаза и аплодировали, оглашая площадь восторженными воплями.
— Еврейские орды должны быть подвергнуты безоговорочному истреблению!
Толпа ответила одобрительным ревом. От костра во все стороны летели искры. Пламя пожирало все новые и новые книги. Их страницы корчились в огне и обращались в пепел. В раскаленном воздухе пахло дымом.
— Папа! — тихо позвала я и потянула отца за рукав.
Дядя Яков взял его под руку с другой стороны, и мы повели его прочь. Когда отец оступился, споткнувшись о валявшуюся на земле книгу, я увидела, что лицо его мокро от слез. Стоящий на грузовике человечек продолжал ораторствовать, простирая руки к ночному небу, а студенты вторили ему восторженным гулом.
— И пусть земля дрогнет у нас под ногами, если мы отступим! — несся нам вслед голос плюгавого оратора.
ГЛАВА 10
Я дрожала, стоя под струей холодной воды. Надзирательница швырнула мне мыло и кусок грязной рогожи.
— Отмывайся как следует, ты, грязная еврейка.
Едкий запах щелочи обжег мне ноздри. Рогожа была в коричневых пятнах, но это была не грязь. Царапины саднили от мыла. Я терла себя изо всех сил, пока не покраснела моя кожа. Поскользнувшись, я ударилась локтем и плечом о каменную стену: на этих местах наверняка появятся синяки. Надзирательница ухмыльнулась. Попыхивая сигаретой, она смотрела, как я смываю с себя лагерную грязь.
— Не забудь про волосы, — рявкнула она. — Я имею в виду там, на голове.
Я принялась драть свой скальп, запрокинув голову, чтобы пена не попадала мне в глаза. Но это не помогло. Мыльная вода стекала по лицу, от нее щипаю глаза. Надзирательница протянула руку и, выхватив у меня мыло, включила кран. Ледяная струя колола кожу, как иголками. Когда надзирательница завинтила кран, меня била дрожь. Она заставила меня повернуться. Над дверью красными буквами было написано: «Unreine Seite» — «Грязная сторона». Надзирательница ударила меня дубинкой и снова швырнула мне мыло.
— Тебя ждет комендант, безмозглая еврейка, а не какой-то из твоих хахалей. Давай-ка намыливайся снова.
— Снова провокация! — воскликнул адъютант, без стука ворвавшись в кабинет коменданта.
Было темно. Комендант сидел на моей койке. Пустая бутылка скатилась на пол, но не разбилась. В лагере завыла сирена. Когда адъютант зажег свет, комендант застонал и прикрыл глаза ладонью.
— Что случилось, Йозеф? Который час? Что, очередной побег?
Адъютант злобно посмотрел на меня. Комендант тем временем протянул руку за лежащим на полу мундиром.
— Хуже, чем побег, — ответил адъютант. — Они взорвали печи.
— Что?!
Комендант вскочил на ноги, поморщившись от боли, но лицо его уже не казалось таким растерянным.
— Кроме того, они подожгли четвертый блок крематория.
Комендант сунул руки в рукава мундира. Пока он застегивал его, адъютант вытащил из-под койки его сапоги.
— Охранники взяли…
— Пулеметы? Так точно.
— И собак?
— Да, господин комендант. Они окружили двор.
С помощью адъютанта он натянул на ноги сапоги и пристегнул кобуру с пистолетом. Я села на койке, завернувшись в одеяло, подтянув колени к груди и прижавшись спиной к стене. Комендант открыл шкаф, где хранилось оружие, и взял оттуда коробку с патронами. Зарядив пистолет, он закрыл коробку и поставил ее на место.
— Насколько серьезны разрушения?
— В нескольких местах горела крыша, но до утра трудно сказать что-либо определенно.
— Почему? А прожектора на что?
— Придется подождать, пока рассеется дым, — объяснил адъютант.
Комендант взял бинокль и подошел к окну. Адъютант последовал за ним. Мне и без бинокля было видно, что весь горизонт объят пламенем: красные языки огня пронзали непроглядную черноту ночи, и даже сквозь закрытые окна проникал запах гари. Комендант ударил себя биноклем по бедру, потом швырнул его в кресло и направился к двери. Пожар! В его лагере пожар! Пожар, полыхающий во всю ширь горизонта. Пожар, сводящий на нет все его усилия, лишающий его сна, открыто издевающийся над ним.
— Проклятые евреи! — в сердцах воскликнул он.
В каждом окне горели свечи. Прижавшись лицом к стеклу, я смотрела на светящиеся точки в окнах и улыбалась.
— Что ты делаешь? — спросил отец. — Что происходит?
— Сегодня утром немцы казнили нескольких наших юношей, просто так, без каких-либо оснований, — ответила я. — Мы выражаем свой протест против этой чудовищной акции.
— Все евреи выставили в окнах зажженные свечи? — спросила мама.
Сцепив руки, она пошла за мной к двери. Она стояла рядом, пока я надевала туфли.
— А это не опасно? — спросила она. — Может быть, стоит задуть несколько свечей? Они нам еще пригодятся. Разве одной недостаточно?
Я выбежала на улицу без пальто. Холодный ветер обжигал мне лицо, но я не замечала этого. Мама остановилась в дверях, отец тоже подошел к ней. Они звали меня. Я стояла посреди улицы и оглядывала дома по обеим сторонам. Повсюду, в каждом окне, горели свечи, сливаясь в одну светящуюся линию. Я обхватила себя руками, но не потому, что мне было холодно. Меня согревал этот свет. И только глаза чуть-чуть щипало от морозного воздуха.
