Обнаров - Троицкая Наталья (книги бесплатно без TXT) 📗
– Ах ты, мой хороший, мой родной. Сейчас искупаем тебя, покормим – и спать. Сегодня спать будешь дома, в кроватке, – приговаривал Обнаров и осторожными, несмелыми движениями намыливал тельце ребенка.
Марта Федоровна стояла в сторонке и взглядом, полным слез, смотрела на сына.
– Мам, ему нравится купаться! Он плакать не собирается! Так, подожди. А голову? Голову тоже мыть надо. Мы сначала голову помоем, а уже потом спинку. Правда, мой хороший? Молодец. Просто герой. Вот мама обрадуется, когда приедет! Тебя увидит, а ты купаться не боишься, водичку любишь…
– Осторожней, Костя, у него родничок очень нежный, и смотри, чтобы мыло в глазки не попало, – предупредила мать.
Обнаров хлопотал возле сына, а мать все смотрела и вздыхала. Не так, совсем не так она представляла его счастье.
– Мам, потрогай воду в кувшине. Не остыла?
– В самый раз.
– Тогда поливай.
Марта Федоровна щедро поливала ребенка водой из кувшина, приговаривая: «С гоголя – вода, с Егорушки – худоба».
– Мам, выдумаешь же! Полотенце лучше дай.
Завернув ребенка в полотенце, Обнаров отнес его в спальню, положил на свою кровать и принялся аккуратно вытирать его тельце. Сын и здесь не плакал – судя по всему, ему и это нравилось. Потом он одел ребенку шапочку, распашонку и теплую фланелевую кофточку, до пояса завернул в пеленку и взял на руки. Мать подала бутылочку с подогретым молоком, и, сев на кровать, Обнаров стал кормить сына.
– Костя, неправильно это. Почему ты не заворачиваешь Егорушку в пеленки? Две недели ребенку. Рано ему в распашонках спать.
– Ты знаешь, я попробовал. Но он все равно каким-то образом умудряется левую руку из пеленок наружу высунуть. Как я ни старался, все равно глядишь – левая ручонка «на свободе». Так зачем его мучить?
– Не знаю. Раньше всегда детей пеленали. Я вас пеленала…
– Мам, он же большой, сильный. Тесно ему в пеленках. Был бы сдохлик в два кило – другое дело. Там и шевелиться-то нечему. У нас же богатырь – четыре сто!
– Вы, молодые, теперь все такие умные. Пойду я, ужин подогрею, – недовольно махнула рукой Марта Федоровна и ушла на кухню.
Со счастливой улыбкой Обнаров смотрел, как с хорошим аппетитом сын кушает и как, наевшись, засыпает, повернув головку к его живому теплу. Он поцеловал ребенка в крошечный носик, бережно уложил в кроватку и укрыл одеяльцем. Он смотрел на спящего сына с задумчивой полуулыбкой и осторожно гладил ребенка по голове и по животику.
– Уснул?
Обнаров кивнул. Вслед за матерью пошел на кухню, где заботливо уже был разлит по тарелкам борщ.
– Садись, ешь. С утра маковой росинки во рту не было. Извелся ты. Худющий стал. Смотреть больно!
– Мама!
– Что мама? Что мама?! – в сердцах запричитала мать и тихонечко заплакала. – Думаешь, мать не видит?
– Мам, к чему этот разговор? К чему эти слезы?
– Мне жалко тебя, сынок. Мужчине одному всегда тяжелее, чем женщине. А мужчине с маленьким ребенком и подавно.
– Я не один. У меня есть Тая и есть Егор.
– Егор тебе обуза, а не помощник. А Тая твоя…
Он пристально взглянул на мать, и она не смела сказать то, что хотела.
– Не известно, когда Тая поправится.
– Что ты пытаешься сказать?
– Ты не можешь сидеть дома с ребенком, это повредит твоей карьере.
– Карьере… – Обнаров усмехнулся.
– Я слишком стара, чтобы заниматься твоим сыном.
– Ты не сказала – внуком. Ты сказала – «твоим сыном». Почему?
– Потому что я не хочу, чтобы моему сыну было плохо. А тебе сейчас плохо. Брось все. Стряхни с себя обузу. Живи дальше легко и свободно.
Обнаров отодвинул нетронутый борщ.
– Постой. Я тебя правильно понял? Ты предлагаешь мне стряхнуть с себя «обузу». А «обуза» – это Егор и Тая. Правильно?
– Ты молод, красив, талантлив. У тебя тьма поклонниц. Любая будет счастлива составить тебе партию. В этом мире достаточно здоровых женщин, которые нарожают тебе кучу детей, без проблем. Отдай ребенка в детский дом, пока ты к нему не привязался. Сейчас там хорошие условия. Ты так трудно пробивал себе дорогу, так тяжело вылезал из нищеты. Твоя жена вновь загонит тебя в нищету и в долги. У тебя нет денег на ее лечение. Тебе придется крутиться, изворачиваться, искать эти деньги, работать как проклятому, придется влезть в долги. Еще грудной ребенок на руках… Не мешай Божьему промыслу. Пусть все идет своим чередом. Ты не имеешь права губить свою жизнь и карьеру. Сын, ты – гордость этой страны, ты – народное достояние. Ты себе не принадлежишь…
Он хотел ответить зло, ядовито, но не успел. Кто-то сильно тряхнул его за плечо. Обнаров поднял голову от сложенных на спинке детской кроватки рук. Мать стояла рядом.
– Костя, Егорушка спит. Иди поешь. У тебя весь день маковой росинки во рту не было. Потом спать будешь.
– Это я уснул, да? – он лихорадочно пытался сопоставить реальность и только что пригрезившийся неприятный разговор.
– Вставай, пойдем на кухню…
На ужин был борщ. Обнаров подозрительно смотрел то на тарелку, то на мать.
– Ты чего? – не выдержала та.
Он тряхнул головой, потер ладонями лицо, как-то по-звериному фыркнул.
– Мам, у нас выпить есть?
Марта Федоровна удивилась.
– Ты здесь живешь, а не я. Я не знаю, есть ли у тебя выпить.
– Да. Прости. Я еще не проснулся. Внизу, в холодильнике, бутылка виски. Достань, пожалуйста.
Он плеснул в бокалы грамм по пятьдесят.
– Себе-то целый налей. Поспишь покрепче. Я к Егорушке встану.
– Не надо. Отдыхай. Я сам встану. Мам, спасибо тебе, что приехала. Не знаю, что бы и делал без тебя. Как кормить, как купать, как пеленать… Их, маленьких, даже в руки брать страшно. Девчонки-медсестры меня, конечно, наставляли, много чего говорили, а у меня, как у барана, в одно ухо влетает, а в другое…
Мать спокойно и даже чуть сурово смотрела на него.
– Ничего, сын. Ты выдержишь. В войну по восемь человек растили. У моей мамы восемь детей в войну было. После войны я, девятая, родилась. Есть было нечего, своего угла не было, голодно, холодно, а растили. Никто не считал, что это тяжело. Просто жили и все. И ты, сын, просто живи, а там как Бог распорядится.
Марта Федоровна лишь пригубила спиртное. Обнаров выпил свои пятьдесят до дна. Есть не хотелось. Расставание с Таей, утренний перелет, потом нервотрепка с выпиской сына из клиники, потом долгий первый день с младенцем на руках действительно вымотали его.
– Мам, ты завтра утром, пожалуйста, за Егором присмотри. Я за молоком в клинику съезжу. У нас молока только на утро осталось. Заодно машину заберу.
– Какую машину? – не поняла мать.
– Свою. Она у входа в клинику брошена. Ее, наверное, до сих пор «пасут». Сабурову спасибо, распорядился подогнать реанимобиль к запасному выходу, позади клиники. На нем мы с Егором и уехали.
– Люди меня поражают, Костя. Крутятся под ногами, лезут в личную жизнь, нагло, беззастенчиво, лезут, когда больно, когда нельзя. Так и хочется спросить: а вы, мои дорогие, как бы вы чувствовали себя, если бы в вашу жизнь так беспардонно лезли?
– Брось, мам. Какие это люди? Это папарацци. Им деньги платят. Они работают. Меня другое огорчает. Есть целые издания, есть огромная их читающая масса людей, для которых одинокий Обнаров, выходящий из клиники с ребенком на руках, гораздо интереснее, чем все, что этот же Обнаров делает в кино или в театре. Я начинаю задавать себе вопросы. Зачем я вообще что-то в кино и в театре делаю? Нужно ли это всерьез кому-то? Сегодня мне кажется, что нет. Видимо, либо во мне что-то не так, либо в этой жизни все с ног на голову… – он прервал себя, улыбнулся, скорчил смешную рожицу, погладил мать по руке. – Чего-то я разнылся. Давай поедим.
После ужина мать собрала со стола, помыла посуду, убрала в холодильник кастрюльки со съестным, немного повздыхала, смахнула непрошенную слезу и отправилась спать. Осторожно, чтобы не разбудить, она заглянула в комнату сына. Сына в комнате не было. Она с умилением посмотрела на спящего внука и, перекрестив ребенка, тихонько пошла в зал.
