Всего один день - Форман Гейл (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗

Я смотрю на него непонимающе.

– Ты ее не знаешь? Звезду немых фильмов?

Я качаю головой. Я прелести немого кино так и не поняла.

– В двадцатых годах прошлого века она была суперзвездой. Американка. Потрясающая актриса.

– И не блондинка, – я хотела пошутить, но прозвучало непохоже на шутку.

Он снова кусает свой сэндвич. В уголке губ остается шоколадная крошка.

– У нас в Голландии полно блондинок. И когда я смотрю в зеркало – вижу блондина. А Луиза Брукс была брюнеткой. С такими невероятными печальными глазами и выразительными чертами лица. И с прической, как у тебя, – он касается собственных волос, таких же всклокоченных, как и вчера. – Ты очень на нее похожа. Наверное, я буду называть тебя Луизой.

Луиза. Мне нравится.

– Нет, даже не Луизой. Лулу. Такое у нее было прозвище.

Лулу. Так даже лучше.

Он протягивает руку.

– Привет, Лулу. Я – Уиллем.

Рука у него теплая, а пожатие крепкое.

– Приятно познакомиться, Уиллем. Хотя я могла бы называть тебя Себастьяном, если уж мы затеяли эти перевоплощения.

Когда он смеется, вокруг его глаз играют морщинки.

– Нет. Мне Уиллем больше нравится. Себастьян – он какой-то, как это… если задуматься, он слишком пассивен. Он выходит замуж за Оливию, которая на самом деле хочет быть с его сестрой. У Шекспира так часто бывает. Женщины добиваются своего; а мужчины просто оказываются втянуты во все это.

– Не знаю. Я вчера обрадовалась, когда для всех все хорошо кончилось.

– Ну, это милая сказка, вот именно что. Сказка. Я считаю, что Шекспир просто обязан дарить счастливый конец героям своих комедий, потому что в трагедиях он предельно жесток. Ну, возьмем вот «Гамлета» или «Ромео и Джульетту». Это же почти садизм, – он качает головой. – Себастьян нормальный, просто сам не очень распоряжается собственной жизнью. Эту привилегию Шекспир отдал Виоле.

– Значит, ты своей жизнью распоряжаешься? – спрашиваю я. И опять едва верю, что я это говорю. Когда я была маленькой, я ходила на каток неподалеку. И воображала, будто умею делать вращения и прыжки, но когда выходила на лед, становилось ясно, что я едва держусь на ногах. А когда я повзрослела, точно так же стало и в общении с людьми: я воображала себя самоуверенной и прямолинейной, а все, что я говорила, звучало уступчиво и вежливо. Даже с Эваном, с которым я встречалась полтора года, у меня не получались все эти прыжки и вращения, на которые я считала себя способной. Но сегодня стало ясно, что я, видимо, все же умею кататься на коньках.

– Нет, вовсе нет. Я плыву по течению, – Уиллем задумчиво смолкает. – Может, я и недаром играю именно Себастьяна.

– А куда течение несет тебя сейчас? – интересуюсь я, надеясь, что он будет жить в Лондоне.

– Из Лондона я поеду домой, в Голландию. Вчера сезон моих выступлений закончился.

Я сдуваюсь.

– А.

– Ты к своему сэндвичу так и не притронулась. Предупреждаю, в сэндвичи с сыром тут кладут масло. Думаю, даже не настоящее.

– Знаю, – я убираю грустный засохший помидор и излишки масла (или маргарина?) салфеткой.

– С майонезом было бы лучше, – говорит Уиллем.

– Только если с индейкой.

– Нет, сыр с майонезом хорошо сочетается.

– Звучит ужасно.

– Это только если ты ни разу не пробовала правильного майонеза. Я слышал, что в Америке какой-то не тот используют.

Я так хохочу, что из носа чай брызжет.

– Что? – спрашивает Уиллем. – Что такое?

– Правильный майонез, – говорю я в перерыве между приступами удушающего смеха. – Можно подумать, что есть, скажем, майонез, который, как плохая девчонка, распущен и вороват, а есть правильный, который ведет себя чинно и благородно. Моя беда в том, что меня с правильным майонезом не познакомили.

– Совершенно верно, – соглашается он. И тоже начинает смеяться.

И пока мы хохочем, в вагон-ресторан вваливается Мелани – со своими вещами и моим свитером.

– Я едва тебя нашла, – мрачно сообщает она.

– Ты же велела разбудить тебя в Лондоне, – я смотрю в окно. Красивые английские пейзажи сменились уродливыми серыми пригородами.

Когда Мелани видит Уиллема, у нее глаза на лоб лезут.

– Ты, значит, не потонул, – говорит она.

– Нет, – отвечает он ей, глядя на меня. – Не злись на Лулу. Это я виноват. Я ее задержал.

– Лулу?

– Да, это сокращенно от «Луиза». Это мое новое альтер-эго, Мел. – Я смотрю на нее, умоляя взглядом не выдавать меня. Мне нравится быть Лулу. Я еще не готова с ней разотождествиться.

Мелани трет глаза, может, думает, что она еще спит. Потом пожимает плечами и плюхается рядом с Уиллемом.

– Отлично. Будь, кем захочешь. А мне бы хотелось себе голову сменить.

– Она еще не привыкла к похмельям, – сообщаю я Уиллему.

– Заткнись, – рявкает подруга.

– А что, ты предпочла бы, чтобы я сказала, что с тобой такое постоянно?

– Какая ты сегодня дерзкая, а.

– Вот, – Уиллем достает из рюкзака белую коробочку и кладет Мелани на ладонь несколько белых шариков. – Положи под язык и рассасывай. Вскоре станет лучше.

– Что это такое? – с подозрением спрашивает она.

– Препарат на травах.

– Это не наркотик? Вдруг я отключусь и ты меня изнасилуешь?

– Ага. Он как раз мечтает, чтобы ты прямо в поезде вырубилась, – говорю я.

Уиллем показывает Мелани этикетку.

– Моя мама – натуропат. Она дает мне это от головы. Не думаю, чтобы она меня насиловала.

– О, мой папа тоже врач, – отвечаю я. – Хотя совершенно не натуропат. Он пульмонолог, работает строго в традиции западной медицины.

Мелани около секунды рассматривает горошинки, а потом наконец бросает их под язык. Десять минут спустя, когда поезд, пыхтя, подъезжает к вокзалу, ей становится лучше.

Как будто договорившись, мы все сходим вместе: мы с Мелани с туго набитыми чемоданами на колесиках, а Уиллем с маленьким рюкзачком. Мы вываливаемся на платформу под палящее летнее солнце, а потом скрываемся в относительной прохладе Мэрилебон-стейшн.

– Вероника пишет, что опаздывает, – говорит Мелани. – Предлагает встретиться у «Дабл-Ю-Эйч-Смит». Фиг знает, что это такое.

– Это книжный магазин, – отвечает Уиллем, показывая на другую сторону здания вокзала.

Внутри здесь очень красиво, красные кирпичные стены, но я все же разочарована, что это не огромный вокзал с шелестящими табло, извещающими о прибытии и отправлении поездов – я так на это надеялась. А тут лишь монитор. Я направляюсь к нему. Особо экзотических пунктов назначения там нет: Хай-Уиком и Бэнбери, может, конечно, там и хорошо. Так глупо. Вот наш тур по крупным европейским городам – Рим, Флоренция, Прага, Вена, Будапешт, Берлин, Эдинбург – подошел к концу, и я снова оказалась в Лондоне. Большую часть времени я считала дни до возвращения домой. И совершенно непонятно, почему теперь мной внезапно овладела страсть к путешествиям.

– Что с тобой? – интересуется Мелани.

– Да я просто надеялась, что тут будет большое табло, какие мы видели в некоторых аэропортах.

– В Амстердаме на центральном вокзале как раз такой, – говорит Уиллем. – Мне нравится встать перед ним и воображать, что я могу отправиться, куда захочу.

– Да! Именно!

– Что такое? – удивляется Мелани, глядя на мониторы. – Бистер-нот тебе не нравится?

– Ну, привлекает как-то меньше, чем Париж, – отвечаю я.

– Да брось. Ты что, все еще из-за этого хандришь? – Мелани поворачивается к Уиллему. – После Рима мы должны были лететь в Париж, но из-за забастовки авиадиспетчеров все рейсы отменили, а на автобусе было слишком далеко. Она все еще никак не успокоится.

– Французы постоянно из-за чего-то бастуют, – соглашается Уиллем, кивая.

– Вместо Парижа нам поставили Будапешт, – добавляю я. – Мне там понравилось, но я все не могу поверить, что, оказавшись так близко к Парижу, я туда не попадаю.

Уиллем пристально смотрит на меня. Наматывает шнурок от рюкзака на палец.

– Так надо поехать, – заявляет он.