Отшельник (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" (мир книг TXT) 📗
Обманула сама себя жестоко и безжалостно. Поверила… За эти дни, что мы проводили вместе, я все больше и больше ощущала свою тягу к этому невероятному и совершенно особенному мужчине, то внушающему ужас своей властностью, то обрушивающего на меня всю свою бешеную харизму. Он проводил со мной все свободное время и не так, как раньше, а без давления, без нажима и унизительных слов. С ним было интересно, я сама не заметила, в какой момент перестала бояться находиться с ним рядом. Наверное, когда он ошалело смотрел, как я кормлю сосисками уличного пса, и вытащил мне все деньги, что у него были, чтобы я бросила их в дырявые шапки нищих у церкви. В нем сочетались и уживались вместе совершенно несочетаемые вещи. Цинизм и сострадание, жестокость и какая-то отчаянная безумная доброта. Когда я ревела в машине из-за раненого песика, он позвонил Антону, и собаку ловила вся его охрана, растопырив руки и рискуя быть покусанными. Лаврушу мы отвезли в приют, и я лично видела, как Огинский выписал рыжеволосой директрисе чек, от которого у той округлились глаза, и тут же добавил.
– Я проверю отчет за каждую копейку, потраченную вами, и не приведи господь мне покажется, что она потрачена неправильно.
В машине он взял мое лицо за подбородок и спросил:
– Ты довольна? – вот они, те мелочи, которые заставили меня поверить, что ему не все равно, что он считается с моим мнением.
Да, я была довольна, как и каждой нашей прогулкой, и тем, что он присылал мне по утрам горшки с орхидеями. Это стало своеобразным ритуалом, едва я открывала глаза – мне приносили цветок. И ведь он запомнил, что я не люблю букеты, что я люблю живые цветы, а не «мертвецов в целлофане». Лариса продолжала связываться со мной через Алену, одну из горничных, и с каждым днем, который приближал мой побег, мне все меньше хотелось бежать. Я начала привыкать сидеть часами в его кабинете с книжкой и читать, пока он работает, или заходить в Интернет через его компьютер, а потом искренне злиться, когда он хохотал над выбранными мной нарядами, и мне вдруг начало казаться, что у него красивая и чувственная улыбка и морщинки у глаз, когда он смеется, хочется потрогать губами, а его волосы мягкие и рассыпчатые после душа, и их хочется взъерошить и испортить его идеальность. Он работал, а я украдкой смотрела, как длинные пальцы стучат по клавиатуре, и вспоминала как они касались моего тела, как он пропускал между ними черное кружево, и оно контрастировало с его золотистой кожей, как его ладони отливают бронзой на моей груди. И он вдруг резко поднимал голову и смотрел на меня этим сумасшедшим взглядом, от которого поджимались кончики пальцев и мурашки рассыпались по всему телу брызгами соленого океана почти так же, как и тогда, когда на нем выступали капельки пота под его ласками. Роман больше меня не трогал насильно, не привлекал к себе, не нарушал мое пространство и все же постоянно врывался в него своим низким голосом или вот этими взглядами. И мне нравилось целовать его рот, нравилось касаться его своими губами, вести по ним и видеть, как он начинает дрожать от напряжения. Меня этот взгляд завораживал, гипнотизировал, я погружалась в золотистую магму дичайшего соблазна и не могла уже оттуда выплыть. Какой-то голос, который мне даже не казался моим, шептал и стонал внутри, что я идиотка, что этот человек запер меня в своем доме насильно и гонял по снегу босиком собаками… Но ведь этот же человек отправил на операцию моего брата, этот же человек пожертвовал деньги приюту, этот человек… был какой-то огненной загадкой, полыхал костром, и мне хотелось потрогать его огонь, и я трогала. Я с каким-то затаенным восторгом трогала его волосы или руки, целовала его губы, впивалась в его плечи. И забывала, что нахожусь в клетке с диким опасным зверем, который в любую минуту может оставить от меня ошметки мяса. Я самоуверенно предположила, что мне это больше не грозит. Идиотка. Все еще наивная идиотка. То были последние дни моей наивности.
Последние дни, в которые мне самой уже не нравилось оставаться без него. Не знаю, почему пошла за ним. Наверное, где-то свыше было предначертано сбросить розовые очки и понять, какое он жуткое чудовище, какое он исчадие зла, и в нем нет ни черта святого, ни черта теплого по отношению ко мне. Мной всего лишь игрались, всего лишь вертели меня как-то иначе, чем раньше, чтобы потом в один момент раскрошить в песок и насладиться каждой секундой моей агонии.
Но я решила, что он ко мне относится иначе, не знаю почему, наверное, женщины слишком самоуверенные, и едва мужчина хотя бы немного меняет свое отношение к ним, они уже искренне верят, что это любовь. Боже, я действительно хотела в это верить. У меня не было опыта с мужчинами, у меня не было отношений, у меня не было примеров – как должно быть. Был Огинский, который вдруг стал невероятно обаятельным и сводящим с ума своим вниманием. Был единственный мужчина, с которым меня трясло от возбуждения, и который сводил меня с ума, то заставляя дрожать от страха, то вибрировать в его опытных руках от вожделения.
Я… должна была бежать в этот день. Должна была остаться дома и, пока его нет, в пересменку уйти вместо Алены, которую выпустил бы позже охранник. Все было продумано и даже отрепетировано, когда я оставалась одна в кабинете под предлогом, что мне там уютно, Алена приходила там убирать или приносила мне чай. Мне не надо было выходить на лестницу… не надо было идти следом за ним. Мне надо было сбежать, как я и планировала, но судьбы решаются в мгновения, как и рушатся все иллюзии, как и разбиваются мечты. Все за доли секунд. Смотрела, как он спускается вниз в своем стальном костюме с блестящими волосами и этой неповторимой походкой спортсмена. Я вдруг неожиданно для себя спросила:
– Ты скоро вернешься?
И я впервые увидела у него этот взгляд с сомнением, с каким-то ликованием и сомнением, словно он сам не понял – ослышался ли. И в эту секунду я решила, что останусь… на собственную казнь.
Ведь я позвонила Ларисе, чтобы сказать, что передумала, в тот момент, как зверь решил разорвать меня и не дал сказать ни слова. Когда я поняла, что сделает со мной, меня окатило льдом, градом из ледяных комьев. Сказка обернулась дичайшим кошмаром, и все декорации облезли, оставив после себя обугленные стены. А ведь все могло быть иначе, все могло быть по-другому… нет, не могло. Он хотел меня разорвать и разорвал на части. От меня ничего не зависело. Его игра и его правила. Я плакала не только от боли, я плакала от понимания, что я никто и ничто, я бесправная и безвольная кукла, и он лишь дал мне иллюзию, а потом сам же ее и разломал больно и очень жестоко. И я так и не поняла – за что. Смотрела на его лицо сквозь туман боли и слез и не понимала, почему со мной так. Я ведь так никуда и не сбежала. Он ведь знает, что я отказалась… знает и так безжалостно меня раздирает своей ненавистью, порождая во мне ответную и лютую.
Он двигался, а во мне что-то обрывалось от каждого болезненного толчка, словно я становилась пустой, во мне умирала вера в хорошее, вера в то, что у меня все будет хорошо. Не будет. Он не даст. Он будет топтать мое хорошее, когда ему захочется. А мне хотелось умереть, просто закрыть глаза и больше никогда не открывать, а еще никогда не видеть его! Но я не умерла, и мои мучения еще не закончились. Вряд ли он наигрался. Теперь меня починят, чтоб он мог поломать снова, и вот эта ведьма с черными волосами и взглядом змеи будет присматривать, чтоб все прошло как надо.
– Поживее там! В комнате надо убраться. Слугам не положено мыться в хозяйских комнатах.
Я не мылась, я все еще смотрела на себя в зеркало, на свои опухшие губы, на засосы на груди, на следы его пальцев на плечах. Нет, они не болели, болело внутри. Болело там, где разбилась та самая иллюзия. Я горько ошиблась. Со мной рядом не было невероятного и особенного человека, со мной был зверь в человеческом обличье, и он будет рвать меня снова. Мне было интересно, как меня накажут, если я ослушаюсь – выгонят? Я ошибалась, Огинский наказывал иначе, у него имелся сценарий, и я даже не подозревала, что скоро увижу, как обычно происходит наказание.
