Ты такой же как я (СИ) - Висман Дэвид (чтение книг .txt) 📗
Он не должен заметить, что она плакала.
Конец декабря, скоро Новый год. Я даже не заметил, как пролетели два последних месяца.
Когда пошел первый снег, и Данька вышел ко мне в зимней куртке, с лохматой оторочкой на капюшоне, застегнутом по самый нос, в шапке натянутой по брови, такой смешной и родной, я перестал считать дни.
Почему-то именно в тот самый момент я понял, как он мне нужен, и как я не хочу его терять. И что рано или поздно, но это произойдет.
Было ощущение, словно мне сказали, что у меня рак, и жить осталось немного. И я, как умирающий, бросился наслаждаться тем, что мне отведено, гоня от себя время. Перестав смотреть в календарь.
Мы виделись почти каждый будний день. Уезжали в свою квартиру на три – четыре часа. Суббота была нашей полностью. Я увозил Машу к ее родителям, сидел с ними пару часов для приличия, а потом сваливал, а она оставалась. В воскресенье Данька обычно занимался, а я посвящал весь день Маше.
Маша – мне было ее жаль. Я не железный Феликс и видел, как мучаю мать своего ребенка.
Но остановиться уже не могу. Я как последний трус и эгоист, отдал право на выбор им. Ждал, кто первый из них меня бросит.
Смотрел на Машкин округлившийся животик, и понимал, что сам я не смогу выбрать. Особенно после ее нервного срыва.
Сегодня Данил сказал, что видеться мы будем теперь только по субботам, у него начиналась сессия. Еще одна суббота – и Новый год, который я тоже справлю не с ним. Данька парень не глупый, он все понимает и знает. Все, кроме того, что скоро я стану отцом. Но и того, что я живу с Машей, ему хватает.
Он тактично дал мне понять, что праздник я должен быть с ней.
Нет, он не говорит о моей семейной жизни, не напоминает, не спрашивает, не попрекает.
К ним просто приезжает родственник с Питера, и Данька бой курантов встретит с семьей, а потом убежит к друзьям.
Я понимаю, что он прав, что так надо. Я буду в праздник с Машей. Будем есть салаты и смотреть телевизор.
Десять дней назад состоялся суд над Данькиными братьями. На нем я познакомился с отцом Данила. Практиканта поначалу трясло, и он сам не знал от чего больше, от страха, что его батя нас заподозрит, или от самого процесса. Видя его состояние, я держался от него подальше и общался чисто официально.
Показания он давал через силу, не глядя на решетку, за которой находились родственнички. Когда меня вызвали, как свидетеля, и я рассказал, все что произошло в квартире, Данил смотрел на меня таким взглядом, что я сам думал - отец нас спалит.
По мере разбирательства, и того, как эти гандоны изворачивались и перли все друг на друга, Данькино лицо становилось злым. В глазах появился лед, губы поджаты. К концу процесса жалости к родственникам у него не осталось, и он спокойно принял решения суда упечь братишек за решетку. Витьке дали пять лет общего режима, а Антону четыре года.
После, я видел, как хочется Даньке поехать со мной, а не с отцом домой. Как он с тяжелым вздохом махнул на прощание рукой и залез в отцовскую машину. Этот его взгляд, благодарный, нежный, влюбленный. Мне было больно. Невыносимо. И я чуть было не решился расстаться с Машей.
Вернее решился, но она вытворила такое, что я не смог.
В тот день, когда я приехал домой, она была в хорошем настроении.
С порога обняла меня, прижалась целуя. Я ее отодвинул от себя:
- Машут, я же с улицы, холодный.
- От тебя морозом пахнет. Вкусно. Как все прошло?
- Нормально. Посадили этих ушлепков. Маш, нам надо поговорить.
- О чем? Что-то случилось? – она насторожено глянула на меня, забирая и вешая мою куртку.
Я не знал, как начать разговор. Прошел на кухню, сел за стол. Машутка взялась резать хлеб, намериваясь меня кормить.
- Маш, не надо. Я не хочу есть. Сядь, поговорим.
Она застыла с ножом в руке. Смотрит, и губы трястись начинают.
У меня рвет все внутри, а язык уже развязался.
- Маш, давай я алименты платить буду, содержать тебя. От ребенка я не отказываюсь, приму участие в его воспитании и все такое.
- Ты меня бросаешь?- начинает реветь, сразу - взахлеб.
- Солнце, ты ведь сама знаешь, так будет лучше. Ну, зачем я тебе? Я же только нервы тебе мотаю.
- У тебя кто-то есть. Я так и знала. Ты же клялся, что у тебя нет никакой бабы! Урод! – у нее истерика, срывается на крик, тычет в мою сторону ножом.
- Нет у меня бабы. Положи нож, порежешься - встаю из за стола, подхожу к ней, чтобы отобрать хлеборез из руки, но она от меня шарахается.
- Не подходи ко мне сволочь. Ненавижу тебя урода. Что же ты со мной тварь делаешь?
- Машут, ну пойми ты, не создан я для семьи. Я не против ребенка, даже хочу его. Я люблю тебя, но не так, как тебе хочется, как тебе нужно. Ну, зачем я тебе жизнь калечить буду? Может, ты нормального мужика встретишь. А помочь я тебе всегда помогу, даже если замуж выйдешь.
Машку трясет, она уже не всхлипывает, а воет. Меня от себя отталкивает со всей силы, так, что я врезаюсь в кухонный уголок, сгребая его собой.
- Пошел вон, козел! Ненавижу тебя! Ненавижу! Проваливай! Видеть тебя не хочу! Уйди отсюда! Уйдиии!
Надеваю куртку и ухожу. Пусть успокоится. И мне тоже надо взять себя в руки. Самого колотит. Она выскакивает за мной в коридор. В одной руке все тот же нож, другой швыряет мне в морду шапкой.
Я уже был на первом этаже, когда услышал душераздирающий вопль на весь подъезд:
-Димааааа!
У меня от него волосы на голове встали дыбом. Рванул назад, прыгая сразу через три ступеньки.
Машка сидит на площадке у нашей двери. Держит на весу свою руку, обхватив другой, глаза огромные, на лице ужас, а из локтевого сгиба - кровь фонтанчиком. Брызжет во все стороны: стены подъезда в крови, Машкино лицо, одежда – все в крови. Окровавленный нож на бетонном полу.
Потом все было как в дурном сне, словно не со мной. Помню, как выпростал ремень из штанов и перетянул Машке руку выше локтя. Помню, что вызывал «скорую», и орал на соседей, чтобы закрыли двери с той стороны, как ругался на фельдшерицу, которая выговаривала Машке, что она дура безмозглая, и ее в дурничку везти надо. Что вены из-за мужиков резать, это последнее дело.
