Идти туда, где ты (СИ) - Светлая et Jk (книги онлайн полные .txt) 📗
Потянулся к шее, расслабил галстук. Ненавидел галстуки, носил их крайне редко и только на официальные встречи, когда иначе нельзя. Но будь его воля – запретил бы их законом.
В конце концов, стащил с себя удавку через голову. И закрыл глаза, тут же вновь наблюдая фрагменты. Завиток на виске. Изгиб ресниц. Радужка глаза, внутри которой океан. Уголок губ. И все это никак не складывалось вместе. Не желало. И от этого становилось страшно, как когда-то однажды уже было.
Макаров помнил еще. Слишком хорошо помнил, что такое страшно.
Когда свет превращался в мелкие фрагменты, закрашиваемые чернотой, когда все сужалось до узкой щели, в которую воздух уже не поступал, но языки пламени отчаянно мелькали среди тьмы, окружавшей его. Свист в ушах помнил. Помнил собственную тяжесть, когда казалось, что тело – это камень. И ненавидел его, тянущее вниз.
А еще он точно помнил мгновение, когда сознание начало ускользать. Он и не цеплялся за сознание. Он вообще ни за что не цеплялся. Если бы только чьи-то руки не вцепились в него, вырывая из черноты. Эти руки растягивали узел на его шее, больно, отчаянно хлестали по щекам. Потом ненадолго отпустили, чтобы начать громко сметать на пол пузырьки из шкафчика, такого же древнего, как и его содержимое.
Надежды Валентины Павловны оправдались. Еще через секунду воздух ванной до рези в глазах наполнился запахом нашатыря. Илья дернулся всем телом, открыл глаза, открыл рот и стал, как рыба, хватать воздух, почти ничего не видя перед собой, кроме яркого света. По лицу потекли слезы – боль раздирала. Горло раздирала боль. Кашель вырывался – собачий, жалкий. От него и согнулся пополам здесь же, на полу.
Мать опустилась рядом с ним, положила его голову к себе на колени и гладила по волосам. Как когда-то давно, в детстве, когда укладывала спать. Гладила, пока говорила по телефону. Пока ждала тех, кому звонила. Пока замирала, прислушиваясь к его хриплому дыханию. А рука продолжала гладить.
Вскоре он перестал чувствовать что-то еще, кроме этих прикосновений. То ли снова потерял сознание, то ли просто уснул. Но материнские ладони на своей голове ощущал. И запомнил – навсегда.
В следующий раз он пришел в себя уже в родительском доме, в комнате, в которой вырос. Под тихие всхлипы Бруновны, сидевшей в его изножье. Потом ее выгнали. Отец выгнал. Не желал, чтобы его оплакивали. Разве оплакивают живых?
Несколько раз приходил семейный доктор, Артем Федорович. И тогда в комнате звучал его тихий успокаивающий голос, к которому Илья не прислушивался, просто думал о том, как он течет и переливается в тишине.
«… борозда, конечно, долго заживать будет… но это ерунда, лишь бы перелома позвоночника в шейном отделе не было… он и в петле-то пробыл минут пять, не больше, в себя пришел быстро… сейчас пусть спит… после рентген сделаем… все хорошо, страшное позади… говорят, и хуже бывает… за сутки должен совсем очнуться».
О том, что совсем очнулся, Илья не говорил. Как и о том, что худшее позади не остаётся. Впереди самое страшное – учиться жить заново. Но вот борозда заживала действительно долго – темнела, покрывалась коркой, становилась жесткой, болела. Он тогда долго носил водолазки под горло.
Через неделю они с матерью уехали в Германию. Еще через несколько дней к ним присоединился отец. Там Илья Макаров провел два года, будто бы заново учась ходить, говорить, видеть и слышать. Как если бы в его теле появился другой человек.
Только и этот человек никогда не забывал того, что, начавшись, никогда не закончится – бесконечная любовь и бесконечная вина. С этим он прожил двенадцать лет.
Макаров негромко хохотнул. Посмотрел на часы – время детское. Не поздно еще надраться до состояния отупения. Но очень давно он научился решать проблемы иначе, чем с помощью алкоголя.
Алиса Куликовская жива.
Алиса Куликовская была жива все эти годы.
И с этим ему тоже предстоит научиться жить.
Странные дни
***
Несмотря на предыдущую бессонную ночь, в эту Алиса тоже не спала. Ворочалась с боку на бок, смотрела на спину мужа, вечером неожиданно заявившегося раньше обычного и устроившего почти семейный ужин, которых у них давно не было. В любое другое время Алиса отнеслась бы к этому благодушно, но вчера, после дневной встречи в офисе с Ильей, она еле сдерживалась, чтобы не закричать. Односложно отвечала на многочисленные вопросы Ника и поймала его удивленный взгляд, когда сказала, что окончательного решения по контракту пока нет.
Отказавшись от чая, она буквально сбежала из кухни. Устроилась в кабинете и смотрела в ноутбук, в котором ничего не видела. Терзалась вопросом – должна ли сказать Нику, что Илья в Польше, во Вроцлаве. Что именно он заказывает этот чертов центр. И опасалась его реакции. Они никогда не говорили об Илье. За все двенадцать лет – ни разу. Словно Макаров стал запретной темой для обоих. И за это Алиса была благодарна Никите – он умел не бередить. А ей казалось, что забыто и похоронено, как когда-то она сама. Но сегодняшняя встреча все перечеркнула одним махом – не отболело, было живым все это время, чтобы теперь появиться в ее настоящем. И весь ее за́мок, который она строила по кирпичику, оказался из песка, рассыпавшись в то самое мгновение, когда Илья вошел в конференц-зал.
Спустя столько времени видеть его снова, слышать голос, чувствовать тепло руки. Он был совсем другим, не таким как она его помнила, если только память не разыгрывала перед ней странной шутки. Первые несколько лет она радовалась, что не умеет рисовать людей – иначе завалила бы себя его портретами. Но он оставался лишь в памяти, всегда веселым и довольным. Не считая их последней встречи, которая не забывалась, несмотря на все усилия Алисы убедить себя, что с каждым днем, месяцем, годом все становится неважным.
Из воспоминаний ее выдернул Никита. Он вошел в комнату, когда было уже поздно. Выглядел не слишком весело – иначе, чем за ужином. Подошел ближе, присел на стол перед ней и коротко спросил:
- Спать-то идешь?
Алиса подняла глаза. Почему она так и не полюбила его? Столько лет прошло, по-своему спокойных и счастливых. Но испытывала лишь жалость, и чувствовала болезненное желание, чтобы пожалели ее. Да к черту тех, кто считает это унизительным! До сорванных голосовых связок она хочет просить, чтобы ее пожалели. Утешили.
- Иду, - устало кивнула она.
- День был трудный? – вопрос прозвучал почти заискивающе. Когда-то давно Логинов интересовался ее делами, ее днями, тем, что беспокоит ее каждую минуту жизни. Потом то ли приелось, то ли осознал бесполезность этих вопросов. И иногда, если вспоминал, спрашивал будто на автомате. Как когда фраза «я тебя люблю» становится просто заменой «доброго утра». И давно ничего не значит.
- Очень. Кажется, самый трудный день.
Он наклонился к ней, коснулся носом ее лба, легко провел губами по лицу и тихо шепнул:
- А хочешь массаж?
Алиса кивнула. Сложила руки у него на коленях и склонила голову. Если бы только выбросить из нее все мысли! О Никите, который двенадцать лет делал для нее возможное и невозможное. Об Илье, который за три месяца перевернул ее мир и потерял интерес к этому перевертышу.
Что значат три месяца против двенадцати лет?
Что значат двенадцать лет против трех месяцев?
Логинов встал со стола. Обошел ее со спины и опустил ладони на плечи. Чуть сжал. Начал понемногу массировать. Легко касался большими пальцами затылка и проводил ими по спине. Нажимал, хорошо зная, на какие касания отзывается ее тело. И постепенно опускал руки ниже, задевая ребра и пробираясь ладонями к ней под футболку. Потом снова наклонился и припал горячим ртом к шее, быстро целуя и проводя по коже языком.
- Пойдем, - прошептал он, и этот его тон знала уже она.
- Пойдем, - отозвалась Алиса, подставляя под его губы лицо.
Логинов легко подхватил ее со стула на руки, впился поцелуем в мягкий теплый рот и понес в их спальню. И там, в постели, каждым своим движением будто бы утверждал свое право владеть ею. Как давно уже не было, как она давно уже отвыкла. Впивался в нее почти яростно и будто бы снова, в который раз, пытался сломить ту стену, что не была сломана двенадцать лет назад.
