Всё как есть - Меркина Ирина (полная версия книги txt) 📗
После слов «кто-то должен быть в кадре» я пожалела, что со мной нет какого-нибудь талисманчика из резного камня, какими промышлял один мой поставщик с Севера. За это «кто-то» я бы обязательно залепила Брянскому в глаз чем-нибудь потяжелее. Но то, что он рассказал дальше, мне понравилось. Я не понимала только одного. Вроде как все кончено, меж нами связи нет. Как же мы поедем вдвоем в экспедицию? Будем соблюдать политкорректность, класть посередине обоюдоострый меч? Или?..
Или! Володя посмотрел на меня так, что все вдруг стало ясно. Это был тот же хорошо мне знакомый робкий взгляд неуклюжего валенка, который боится подступиться к изящной вечерней туфельке. Неужели он просто-напросто стеснялся все это время? Но чего? Тогда хотя бы это был лишний вес, а сейчас что?
Я не стала задавать ему вопросов. Если мы поедем куда-то, то времени на разговоры будет более чем достаточно. Я еле удержалась, чтобы не крикнуть: когда едем?
— Так ты согласна? — спросил он, не дождавшись ответа.
Ну и кретин.
— Знаешь, я как-то с девушками не умею. Мне всегда кажется, что им это совершенно не нужно. Не только секс, а вообще — отношения, свидания, асисяй всякий. Нет, есть такие, которым нужно, они замуж хотят и все такое. Но эти мне обычно не нравятся. А есть самостоятельные, независимые, со своими интересами, магазинами. На что я им сдался? На что им вообще мужики? Ну, может быть, для развлечения. Но развлекаться им некогда. Все дела, все бизнес.
Он почти слово в слово повторял то, о чем говорили девки в профилактории. И с чем я, кстати, тогда соглашалась. А сейчас мне хотелось смеяться, потому что эту чушь нес Володька Брянский с его серыми глазами и могучими плечами, обтянутыми брезентовой курткой.
— Тогда мы ездили за город, все было по-другому. Ты была маленькая, беззащитная, и получилось естественно. А потом вернулись, и все по-старому. Ты по своим делам бегаешь, я по своим. Вокруг тебя мужики только рот разевают, а ты их даже не замечаешь. Ну, я и решил, что лучше пешком постою.
Он начал говорить, когда мы уже изрядно отъехали от Москвы. И были сейчас где-то на уровне того места, где летом заблудились в лесу. Уже мелькнула под мостом темная, по-осеннему хмурая Ока. На обочинах нахохленные тетки продавали тульские пряники. Я приготовилась к тому, что мы так и почешем молча до первой остановки. Но тут Володя открыл рот и сказал то, что я уже не надеялась услышать:
— Но потом я так заскучал по тебе. Какое-то время держался, потому что работа, я ведь тоже трудоголик. Но тут чувствую — абзац. Тошно, душно, сейчас сорвусь, или пить начну, или есть, что еще хуже. Если снова вес наберу, то все пропало, не видать мне Кати. Но в Москве ничего не получится. Значит, надо хватать ее и куда-то ехать. Если откажется — ну, тогда все понятно, тогда больше не рыпаться.
— И поэтому ты закрыл программу? — не выдержала я.
— Ну и что? Герцог Бекингем ради любимой женщины объявил войну Франции.
— По-моему, не ради женщины, а ради подвесок. Он спасал ее честь.
— А я твою не спасаю? Лучше было бы, чтоб все в городе, в студии, у прохожих на виду?
— Ты даже не представляешь, насколько мне это все равно — на виду или не на виду.
— Значит, ты еще не телевизионный человек, Катя. Не догоняешь. Тебя ведь публика и группа так любят, пока ты недостижимая звезда. Упала с неба на передачу и снова исчезла. А если ты станешь любовницей продюсера — тогда совсем другое дело. Тогда понятно, почему ее снимают. И вовсе она не такая уж обаятельная и привлекательная, просто спит с кем надо.
— А то, что она ездит в экспедицию с кем надо — это ничего? — съехидничала я.
— Чего, конечно. Но это все-таки меньшее зло. К тому же если ты не захочешь, ничего не будет. Мне достаточно того, что ты сидишь рядом и слушаешь меня, говоришь со мной. Смотри, вот и Тула.
— Вижу. Давай заедем в Ясную?
— ???
— Я говорю: заедем в Ясную Поляну.
— Придется делать круг, — сказал он осипшим голосом.
— Значит, сделаем круг, — сказала я.
Когда мы добрались до гостиницы, уже стало смеркаться и пошел дождь. Он колотил по оконному стеклу, лился по нему бесконечными потоками, и мне почему-то стало так грустно, что в номере я долго-долго плакала, насквозь промочив Володькино голое плечо. И только на следующий день, когда выглянуло солнце и мы, захлебываясь счастьем, ехали по сияющей утренней дороге ему навстречу, мне стало ясно, что это я прощалась со своей свободой. Я больше не хочу быть одна, я хочу, чтобы рядом был этот большой серьезный мальчишка. Пусть он зудит о своем, изводит глупыми подозрениями и даже — о, ужас! — лезет ночью. Как это ни позорно, но я хочу, чтобы так было.
Не потому, что я боюсь одиночества или еще чего-то там, о чем пишут в женских романах. Я бы спокойно прожила одна еще сто лет, до скончания жизни. Но мне с ним хорошо.
— Кать, ты замужем была? — спросил вдруг Володька.
— Нет. А что?
— А я был. В смысле, женат.
Вот это номер — покруче взятия Зимнего.
— Хочешь знать, кто моя бывшая жена?
Сказать, чтоб я так уж особенно хотела, было бы оч-чень сильным преувеличением. Но если продюсер Брянский начал говорить, его уже не остановишь.
— Только не удивляйся. Это…
И он назвал популярную телеведущую, которую я видела редко, но имя ее было мне, конечно, знакомо.
— Мы вместе учились. Я на операторском, она на актерском. А у нее папа режиссер, хорошая семья. Он и привел меня на телевидение. В общем, знаешь, как-то все казалось правильным.
— А дети у тебя есть? — спросила я с внутренним содроганием.
— Нет, детей нет.
— Слава богу! — вырвалось у меня.
— Почему?
— Потому что, если у человека есть дети, а он ведет себя так, как будто их нет, никогда о них не говорит и вообще… Это ужасно.
— Значит, по-твоему, если дети, то надо всем вокруг рассказывать, какие они замечательные и как ты их любишь?
— Ну да. И как они кушают, и как они какают, и сколько двоек получили. И таскать авоськи с яблоками и йогуртами, и хвастаться на работе купленными платьицами и маечками, и водить их в театры, и жаловаться на дебильные мультики и дорогие игрушки.
— Какой кошмар то, что ты говоришь. Это так ведут себя твои подруги, у которых есть дети?
— Нет, совершенно не так, — ответила я, вспомнив Ирку. — Но это неправильно.
— А я считал тебя феминисткой, — усмехнулся Володя. Непонятно, в шутку это было сказано или всерьез. На всякий случай я решила не обижаться:
— Обзываешься?
— Ага. Нет, серьезно, неужели все до сих пор так и происходит? То, что ты рассказываешь, — это из нашего детства.
— Не знаю, Вовка, у меня ведь не было «нашего детства», — сказала я. — И очень жаль. Детство должно быть всегда одинаковым. Во все времена.
— Ого-го-го, — задумчиво сказал Брянский и замолчал.
Такое впечатление, что наш разговор зашел куда-то не туда, на невесть откуда взявшееся минное поле. Не надо было мне спрашивать лишнее. Разговор о детях мужчина воспринимает как посягательство на свою независимость. Он, конечно, дурак набитый, этот мужчина, но тут уж ничего не поделаешь. Все мужики дураки, во все времена.
— А ты бы хотела иметь ребенка? — спросил он после долгой паузы.
Сейчас рванет, подумала я. Спокойно, без паники, сапер ошибается один раз. Постарайся этого не сделать.
— Как тут можно хотеть или не хотеть? Дети приходят в этот мир, когда они сами хотят. Это нам кажется, что мы их хотим, планируем, рожаем.
— Почему кажется? Так и происходит. Хотим и рожаем. Или не хотим и не рожаем.
Сапер все-таки ошибся. Я хотела увести беседу в безопасную область философских рассуждений: мол, не собираюсь я тебя окручивать и от тебя рожать, ничего такого у меня в мыслях нет. Потому что именно так мужики реагируют на «детские» темы. Но оказалось, что Володька — о своем, и на это свое, больное и взрывоопасное, я наступила со всего размаха.
