Подъем (СИ) - Стасина Евгения (читать книги регистрация txt, fb2) 📗
— Звучит так, как будто я твой последний шанс на счастливую старость, — усмехаюсь, избегая смотреть на этого серьезного человека.
— Нет, Марусь, не последний… Скорее, единственный, — окатив меня горячей волной своим неожиданным признанием. — И я, пожалуй, сегодня напьюсь, чтобы забыть о романтической лабуде, которую только что нес.
И первое что слышит Семен, возвращаясь с прогулки — мой громкий смех, от которого я складываюсь пополам, нещадно краснея и вытирая ладонью проступившие на глаза слезы…
Андрей
Я обречен до конца своих дней ненавидеть март с этим его внезапным мокрым снегом, мгновенно тающим на асфальте, слепящим солнцем и порой порывистым ветром, когда не знаешь сменить ли пальто на что-то полегче, завидев огненный диск в посветлевшем небе, или и дальше скрываться от холода под полами своего шерстяного одеяния. И не потому, что в эту пору погода так непредсказуема, а из-за самой страшной жизненной потери, омрачившей приход весны.
Рита не говорит со мной уже третий день… Смотрит мимо, словно я лишь предмет мебели или и вовсе фантом, невидимый ее взору. Под ее глазами залегли темные круги, лицо стало болезненно серым, а искусанные губы покрылись трещинками… Каждое утро она неторопливо варит кофе с корицей, изучая кафель над нашей плитой, увлекаясь до такой степени созерцанием выбитых на стене узоров, что переваренный напиток отправляется в раковину, залив выкипевшей пеной конфорку. А после усердно очищает турку под тонкой струей ледяной воды, останавливаясь лишь тогда, когда покрасневшие пальцы сводит судорогой и становиться невозможным стерпеть колючей боли. Скорее, она делает это непреднамеренно, просто пытается найти для себя ответы и так увлекается самокопанием, что напрочь забывает о реальном мире. К обеду она закрывается в детской, и самыми страшными для меня становятся долгие часы, когда из-за стены, нарушая гробовую тишину квартиры, доносятся стоны, перемежающиеся с каким-то животным воем…
— Здравствуй, — крепко обнимает меня мать, не сдерживая своих слез.
— Проходите, — делаю шаг в сторону, слабо улыбнувшись переминающемуся с ноги на ногу папе, обеими руками вцепившегося в ручки их маленькой дорожной сумки.
— Сынок, — хочет что-то сказать мне мама, но лишь прикладывает руку к груди, второй закрывая рот, видимо, пытаясь сдержать рыдания, и отворачивается, боясь еще больше меня ранить. Родителям прекрасно известно, каково это — лишиться ребенка, и источаемая отцом неловкость оттого, что ни одно сказанное им слово не сможет облегчить моих страданий, а других способов поддержки ему не идет на ум, буквально витает в воздухе.
— Где Рита? — папа спрашивает еле слышно, наконец, сняв с себя куртку и избавившись от ботинок.
— В комнате. Не хочет выходить, — я не спал уже сутки из страха, что как только сомкну свои веки, перед глазами всплывут картинки прошедшей недели, и тру лицо ладонью, хоть и не надеюсь, что это придаст мне сил.
— Я поговорю с ней, — оставляя нас наедине, мама задерживает свою ладонь на моем плече.
— Не знаю я, чем тебе помочь, сынок… Жизнь прожил, а что сказать в такой ситуации не представляю.
— Выпьешь со мной?
Я с трудом волоку свои ноги в кухню, едва не разбиваю рюмку, пытаясь достать ее из навесного шкафа, даже не думаю о закуске, не дрогнув ни одним мускулом, когда горло обжигает горькая водка.
— У меня даже нет ее фотографии, — не знаю, почему меня так это волнует. — Боюсь, что забуду, как она выглядела.
— Не забудешь, — вновь наполнив стопку, папа не дожидается меня, и, развернув, голову громко выдыхает, чтобы через секунду опрокинуть в себя спиртное.
— Ритка разрисовала стену в детской. Бабочки, ромашки и нелепый слон. Ярко-розовый. От него в глазах рябило. Я ей говорил: “ Ну зачем такой яркий? Пусть будет серым, нормальным слоном, без всяких художественных заморочек!”. А она уперлась и ни в какую. Говорит: “ Она же девочка!” — я не отстаю от отца, чувствуя, что водка уже сумела затуманить голову.
— Ты когда родился, мать все голубые распашонки скупила. А пока беременная была, думала дочка будет, потому что конфеты лопала только в путь. Приметы их бабские. Прихожу с работы, сидит гордая, довольная, — папа говорит тихо, изредка улыбаясь воспоминаниям, сканируя взглядом залитый чаем стол, сладкое пятно от которого уже высохло. — Комбинезон китайский купила. С пузом в очереди отстояла, урвала розовый. Раньше ведь не так просто можно было что-то достать. Долго потом голову ломала, как быть, когда вместо Маришки, родился Андрюшка. Хорошо, знакомая согласилась поменяться. А то гулял бы в коляске в девчачьем комбинезоне. С чего они все так…
— А когда из больницы позвонили, трубку повесила и пошла закрашивать. Как увидел, что стоит с каменным лицом и кистью водит, понял, что все. Вот ты скажи, для чего? В чем смысл дарить надежду, а потом отбирать? Она ведь ребенок, — как сумасшедший, раз за разом провожу пальцами по волосам.
— Не знаю я, сын, для чего Бог детей забирает…
— И что теперь?
— Жить нужно дальше. У тебя еще Семен растет. Рита есть. Главное, не отдаляйтесь друг от друга. Когда мы Сережку хоронили, думал все, конец мне пришел. Если б не Анушка, рядом с ним бы лег…
— Я ей валерьянки накапала. Шел бы ты спать, Андрюш, тяжелый день завтра…
— Не хочу, — я качаю головой и прикрываю глаза, когда сев рядом, мама привлекает меня к себе, проходясь ладонями по спине. Словно мне не тридцать девять, а годиков пять и я только что распластался на асфальте, в кровь содрав свои худые коленки.
— Бедный мой мальчик, — мы раскачиваемся из стороны в сторону, каждый думая о своем. — Поспи. А мы присмотрим за Маргаритой.
— Плачет?
— Нет, — качнув головой, отвечает мама, не прекращая утешительной ласки. — Лежит… Нужно собрать детские вещи. Игрушки… Зачем лишний раз бередит рану. Она хоть ест?
— Не знаю… Не знаю, мам. Семке сказали?
— Нет. Маша забрала его, как только ты позвонил…
— Ладно.
— Поспи, Андрюш, поспи…
Я все же встаю, и задев стул, едва не падаю, вовремя подхваченный отцом. В благодарность, я касаюсь его холодной ладони, и бреду в спальню, где свернувшись калачиком, среди груды бодиков и ползунков, которые моя дочь так и не успела примерить, разбитая болью и горем женщина, прижимает к груди бежевый пледик, которым когда-то мечтала укрывать своего ребенка, укачав его на руках… Она не реагирует на звук закрывающейся двери, не поворачивает головы, когда я ложусь рядом, и лишь почувствовав на себе мои пальцы, желающие обнять ее, трясущейся рукой сбрасывает с талии мою кисть. Мне еще неизвестно, что это начало нашего с ней конца, что на протяжении нескольких лет мы так и не научимся разделять выпавшие на нашу долю горести, переживая свои страдания по отдельности, поэтому я уважаю ее нежелание говорить и, перевернувшись на спину, долго гляжу в потолок. Пять долгих дней реанимации, пугающей неизвестности и, как оказалось, пустых надежд и веры в лучшее, вконец лишили меня сил. Последнее, что проноситься в голове перед тем, как я засыпаю — малышка, лежащая на подогреваемом столике, с прилепленным к щечке пластырем, удерживающим тоненький зонд, торчащий из ее маленького носика, а в ушах так и стоит писк датчиков и не поддающийся описанию шум аппарата, позволяющий ей продержаться на этом свете всего лишь пять дней, за которые мы так и не успели поделиться с ней своей лаской…
Маша
На свете нет идеальных людей. Есть лишь те, кто умело маскируют свои изъяны, до поры до времени скрывая от тебя свои худшие стороны. Улыбки, слова, нежные прикосновения, вот они — “сладкие пилюльки” для усыпления бдительности. Ходишь кругами вокруг подаренного тебе счастья в лице верного спутника жизни, умиляешься “упаковке”, а через пару лет рвешь волосы на голове, придя в ужас от умело скрытого содержания. В моем случае с Сергеем Титовым все сложилось куда лучшим образом, и если жизнь уготовила нам “долго и счастливо”, то разрывая его оберточную бумагу, мне уже не придется удивляться его резкости. Скорее в старости я сяду напротив этого красивого мужчины (а он просто обязан сохранить свой шарм и приятную наружность, как вознаграждение за пережитые до нашей встречи невзгоды), и буду диву даваться, каким же ласковым, чутким и понимающим оказался сын Светланы Викторовны. Я прищурю свои глаза, отчего количество морщин на моем лице многократно умножится, мысленно поблагодарю своего дантиста за умело созданный зубной протез, и улыбнувшись, спрошу: “И какого же черта, ты не встретился мне раньше?” А, может, спрошу его прямо сейчас, сидя в его гостиной, и наблюдая, как он освобождает ящики в своих шкафах, где хранятся преимущественно бумаги.
