Фиктивный брак - Стюарт Алекс (полные книги .TXT) 📗

— Что же в этом удивительного, — улыбнулся граф, усаживаясь за руль. — Здесь так много развлечений… Эрот убежал! Всего хорошего.

Как только он отъехал, сестра тотчас повернулась к нему, видно, для того, чтобы всесторонне обсудить этого невозмутимого англичанина.

Рекс вернулся домой и сел в машину, чтобы ехать с очередным визитом к Знаменитым Шотландским Пледам — к одной из тех англичанок, из-за которых стыдился своей принадлежности к этой нации. Как врач, он бы охотно прописал ей полгода каторжных работ. Она была абсолютно бесцветна, других интересов, кроме собственного здоровья, у нее не было, и слова «моя бессонница» она произносила с некоторой даже гордостью, тем же тоном, как другие женщины произносят «мой мальчик служит во флоте» или «это мысль моего мужа».

В этот день ее бессонница заставила умного молодого английского врача пробыть у нее целый час с четвертью. И, по крайней мере, половину этого времени у него перед глазами стояло личико Джой за обеденным столом; вот оно светится неподдельным интересом к его полетам; вот оно заливается краской, когда она защищает мальчика… Становится таким же ярко-розовым, как эти провансальские розы на столе между ними…

Джой тем временем наслаждалась одиночеством. Ленивый, жаркий полдень; тишину и покой нарушает только голос Мелани, распевающей очередную песню о несчастной любви:

Pourtant je t`ai donne

Mes baisers les plus tenders!

Passant pres du honheur

Dont tu revais sans doute… [4]

«Словно она одна во всем „Монплезире“», — подумала Джой и улыбнулась.

Она сама удивлялась тому удовольствию, которое ощущала, оставаясь в доме одна. Этот дом становился для нее все более реальным. Лондон, Челси, Харли-стрит отошли в область неприятных воспоминаний, которые — странно, но факт — значили все меньше и меньше!

Джой едва верила, что за столь короткое время ее чувства так резко переменились.

Ну, например — если заглянуть в глубину своего сердца, — как она теперь относится к Джеффри Форду?

Это время можно употребить на то, чтобы написать наконец ему письмо, что нужно было сделать еще две недели назад. Письмо с объяснением всего, что произошло.

Джой вошла в спальню мадам Жанны. Она никак не могла привыкнуть к этой комнате, и хотя изгнала уже большую часть купидончиков, все же чувствовала там себя гостьей. Из муарового кармашка-ящичка туалетного столика она извлекла письмо, настигшее ее спустя несколько минут после венчания. Перечитала. Это было самое короткое письмо из всех любовных писем, присланное ей признанным писателем. Оно гласило:

«Милая Джой!

Я не знаю, что из этого получится, но я пишу тебе, чтобы умолить забыть мое последнее письмо и начать все сначала, если только ты в силах. Я весь в ожидании, на Тайт-стрит. Умоляю, черкни хоть строчку, и как можно скорее!

Твой, как никогда раньше,

Джеффри».

В ответ она торопливо нацарапала, перед тем как сесть на поезд на вокзале «Виктория»:

«Я вышла замуж, и мы уезжаем. Позже напишу подробно.

Джой Траверс».

И до сих пор не написала.

Неожиданно оказалось чрезвычайно трудно изложить эту дикую историю с фиктивным браком. Ведь нужно изложить ее так, чтобы она выглядела понятной и чтобы ее могли простить…

И с каждым днем становилось все труднее сесть за это письмо; не в характере Джой было все упрощать и облегчать.

Она тупо посмотрела на письменный прибор мадам Жанны: один купидончик поддерживал чернильницу, а у другого вместо стрелы торчала розовая ручка.

Джой потрясла головой, выходя из оцепенения. Если нет настроения, то ничего хорошего не напишется.

— Tu n`af pas trouve la route! — заливалась на кухне Мелани. — Le chemin de mon Coeur!

Джой вспомнила, что нужно привести в порядок комнату Персиваля Артура. Служанки постоянно ворчали, убирая у него, то и дело звучало слово «неряшливость».

Комната бездельника представляла собой то, что его американские друзья, безусловно, охарактеризовали бы как «полный бардак».

Мокрый купальный халат лежал на подушке. На полу валялись скомканные белые фланелевые брюки, носки, белье и форменный блейзер Мьюборо.

Джой начала поднимать и отряхивать одежду, из карманов посыпались какие-то ключи, непонятные железяки, вероятно, части двигателя для модели самолета, три франка, английский пенни, галька, носовой платок, превратившийся в грязно-серый комок, рулончик фотопленки, кусок замазки (к нему прилипли две французские почтовые марки и много пыли), коробок спичек, сломанная сигарета, кусочек шоколада и выпукло-вогнутая линза. Разобравшись со всем этим, Джой обратилась к заветной коробке, которую Персиваль Артур, очевидно, вывернул в поисках чего-то в сильной спешке и не успел положить ничего обратно. «Искал книгу», — подумала Джой и стала аккуратно укладывать в коробку последнюю книжку Эдгара Уоллеса «Когда мы были молодыми», Цезаря и, наконец, тетрадь, в суматохе раскрывшуюся на страничке, написанной крупным, четким почерком Персиваля Артура. Невольно она прочла:

«14 мая 1928 года.

Вчера мне исполнилось пятнадцать лет, и я решил каждый день записывать все, что случится со мной и кто что сказал. Вчерашняя вечеринка стала поворотной. Мы с Джой наслаждались обществом друг друга, как никогда раньше…»

Торопливо захлопнув тетрадь, Джой подумала: «Нечестно читать дальше, хотя я думаю, что записи кончаются примерно семнадцатого мая — такова судьба всех дневников». Продолжая наводить порядок в коробке, под обертками конфет «Макинтош» и полупустой баночкой с какими-то подозрительными анчоусами она обнаружила еще одну книгу. Ее яркая обложка притягивала взгляд: красотка с фигурой, которая давно уже не считается завидной, в белье, давно вышедшем из моды, развалясь, сидела на диване. Бумага, печать, оформление — все в этой книжке казалось таким же подозрительным, как те анчоусы. Господи, и откуда только он ее взял?

На первой страничке карандашом значилось имя владельца: «Джон» — тот самый мальчик, который должен был поступить в Мьюборо в следующем зимнем семестре.

«А я думала, он хороший», — опечалилась девушка, во второй раз за сегодняшний день сталкиваясь с проявлениями менталитета подрастающего мужчины… Что ж, сколько бы ни был мальчик мил и совершенен, он все равно будет безжалостен к старухам, и даже самые милые мальчики читают ужасные книги. Но Персиваль Артур, который читал Неррика! (Она вспомнила, как мальчик однажды сказал: «Мне нравятся его песенки — зажигательные! Мне нравится, как он описывает своих девушек!»)