Далекий мой, единственный... [ «Не могу тебя забыть»] - Алюшина Татьяна Александровна
– Нет, Юлечка, не люблю, – вздохнул Илья. – Может, в этом и вся проблема, что я ее никогда не любил и она меня тоже. Так вот получилось.
– Вы поженились из-за Тимки?
– Не совсем. В первую очередь, конечно, из-за него, но мы были немного влюблены, казалось, что этого достаточно. Я тогда не особенно размышлял о том, какие чувства испытываю к Лене, и о том, как сложится моя семья, и о нас с ней не очень-то думал. Голова была занята совсем другим: работой… – он запнулся, кинул быстрый взгляд на Юльку, – работой, наукой. Я тогда очень много работал, уставал. Не до разборки чувств как-то было.
– Да ты всегда много работал! – воскликнула пораженная таким откровением Юлька. – Сколько я тебя знаю, ты только и делал, что работал! Но это не мешало же думать!
– Иногда мешало.
Адорин встал, обошел столик, шагнул вплотную к телевизору и, засунув руки в карманы брюк, принялся рассматривать «Поиск».
– Я из-за этого ушел из науки. Я перестал чувствовать кайф от работы, кураж от мыслительного процесса, нечто непередаваемое, что звенит внутри, когда ты в поиске, когда идешь, двигаешься по цепочке рассуждений, вычислений и чувствуешь, знаешь: вот сейчас ты поймаешь истину, вот еще немного, и получится! Это такой адреналин, такое чувство!
Илья развернулся, посмотрел Юльке в глаза, и выражение его лица было… потустороннее, что ли, когда он пытался это объяснить. У Юльки мурашки пробежали по телу.
Илья вернулся на место, сел, поднял рюмку, жестом пригласив ее присоединиться, она взяла свою рюмку. Выпили, закусили. Помолчали.
– Я заработался на других своих работах, в нескончаемом, как по кругу, беге за деньгами, – продолжил он тихим голосом. – Перестал мыслить так, как привык, – все время – день и ночь, я думал даже во сне. На это наслаивалась вечная, изматывающая нехватка денег – а они были нужны, нужны, нужны, – отупляющая работа и ощущение нищеты. Ленка умоляла бросить институт. Она сидела без работы, родителей надо было поднимать после аварии, у Тимки одни на все сезоны ботиночки. Но я бы не ушел только из-за денег! Нет! Я ушел, потому что перестал творить, а наука – это творчество! Еще какое, работа кропотливая и творчество!
Юлька слушала, затаив дыхание, боясь спугнуть неосторожным движением прорвавшееся наконец из него откровение.
Ну, в конце-то концов, сколько лет он держал все это в себе!
Илья откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза и говорил с такой застарелой, прогорклой тоской, без надрыва или пафоса, без обвинения, как говорит человек о старой, всегда ноющей, но привычной ране. Юлька никогда не видела его таким.
На нее вдруг снизошло какое-то озарение, понимание. Юлька медленно повернула голову, всмотрелась в свой «Поиск» и так же медленно перевела взгляд на Илью.
А ведь это она его нарисовала! Про него! Как же она раньше не догадалась?! Почему поняла это только сейчас, слушая его?
– Господи! – не открывая глаз, говорил Илья. – Ты не представляешь, я обожал утро! Я ложился в кровать и старался скорее уснуть, чтобы побыстрей проснуться! Каждое утро я шел на работу пешком, специально. От моей квартиры до института ровно сорок минут ходьбы. Это было самое любимое мое время. Я шел, а в уме складывались формулы, я их продумывал, менял, начинал выстраивать заново. Я ничего не видел вокруг и никого не слышал – выключался от окружающего, шагал на автопилоте по знакомому маршруту и думал, искал! Но я потерял и эти любимые сорок утренних минут, все поглотило добывание денег.
Он открыл глаза, сел ровно, взял бутылку и посмотрел на свет.
– Коньяк кончился, сейчас другую принесу.
Юлька прикусила язык, чтобы не выпалить банальное «Может, хватит?». Илья ушел и крикнул из кухни:
– Рыжик, чаю или кофе хочешь?
Юлька подскочила и побежала выпущенной стрелой за ним, радуясь поводу притормозить заливание трудных мыслей коньяком.
– Чаю! – с порога выпалила она. – Давай чаю выпьем!
– Намекаешь на перерыв? – усмехнулся он.
– На чай!
Он поставил на стол непочатую бутылку, которую достал из бара, и занялся приготовлением чая. Юлька села на высокий стул у стойки и спросила:
– А как ты в новую работу входил? Трудно было?
– Честно?
– Хотелось бы.
– Ужасно! Первое время подумывал, и не один раз, бросить все и сбежать в тайгу лес валить или еще куда подальше!
– Так уж и лес? – не поверила Юлька.
– Честное слово! – поклялся Илья и стал что-то искать в шкафчиках. – Где-то здесь должны быть припасены сигареты.
– Родители говорили, что ты бросил.
– Да, но под такое настроение можно! Ага, вот они!
Илья нашел пачку, достал сигарету. Закурил. Щелкнул, выключаясь, закипевший чайник. Илья насыпал заварки в керамический маленький заварочный чайник, залил его кипятком и накрыл полотенцем.
– Где-то должна быть пепельница.
– Вот, – сказала Юлька, узрев искомую на стойке, и протянула ему. – Так что там про тайгу?
– Про тайгу? Понимаешь, надо было срочно вникать в дела. На меня свалилась целая куча информации, которую требовалось усвоить, понять, проанализировать. В бизнесе все работает по-другому, все не так, как в науке: законы, жизнь, энергетика, что ли. Я дурел! И чувствовал себя тупицей! Я привык работать по-другому, мыслить, выстраивать логическую цепочку в голове иначе!
Он затушил сигарету, открыл коньяк, взял с полки две рюмочки, сестрички тех, что остались в комнате на столе, налил, протянул одну рюмку Юльке, чокнулся с ней и выпил, без всякого тоста.
– Если честно, было очень трудно. Да, просто хреново! Такое это все было не мое! А сколько ляпов, сколько ошибок я поначалу сделал! Но спустя какое-то время мне вдруг оказалось все пофиг. То ли перетрудился, перешел некий предел сил, то ли выключился от постоянного напряжения, не знаю, но я перестал чувствовать, волноваться, жил, как под наркозом. Пусто внутри! Стали неинтересны люди, дело, ничего не задевало, порой казалось, будто я умер, что ли. Знаешь, в тот момент единственный, кто меня спасал, это Тимка. Как он радовался, маленький, любому подарку, каждой новой вещи, которую я приносил! Он так встречал меня, когда я приходил с работы, точно не видел месяц! Я как-то привез ящик апельсинов. Если б ты видела Тимкины глазенки! Он никак не мог поверить, что все это ему, сложил ручки в замок, прижал к груди и удивленно так, словно попал в сказку, спрашивает: «Папа, это мне?» Когда я смотрел на сына, сердце разрывалось! У него никогда не было дорогих игрушек, дорогой одежды и тем более ящика апельсинов! Только ради Тимки я и держался, сказал себе: «Сдохну, но справлюсь!» Однажды проводил переговоры, надо было подписать очень важный для нашей фирмы контракт. Я пришел на встречу в ставшем к тому времени привычным для меня безразличном настроении, но по мере беседы почувствовал: что-то меня раздражает, и сильно. Собрался, проанализировал ситуацию и понял! Манера поведения тех, с кем я проводил переговоры, – эдакая барская пренебрежительность, некий налет презрительности и высокомерия. Я подобрался, разозлился, и я их сделал, Юлька! Я их так сделал, что весь снобизм сошел с них в один момент! Они только потом поняли, что подписали. И знаешь, я почувствовал такой кураж внутри, такой интерес, что-то близкое к тем ощущениям, когда занимался наукой. С этого все и началось. Я втянулся, и мне понравилось. Я нашел свой кайф в этой работе. Только стараюсь не вспоминать про науку, все равно тошно, правда, чем больше времени проходит, тем легче, забывается, что ли.
Юлька слезла с высокого стула и предложила:
– Давай я чай налью.
– Налей, и пошли в комнату.
Юлька разлила чай по чашкам, и они с Ильей отнесли их в гостиную, она положила лимон и сахар в чашку Ильи, размешала и протянула ему.
– Пей!
– Боишься, что я напьюсь? – понял он все ее заходы. – Мне твой чай не поможет, я уже пьяный.
– А говоришь очень трезво, – не согласилась Юлька.
– Это обманчивое впечатление, был бы трезвый, не стал бы тут с тобой откровенничать, – улыбнулся Илья и все-таки отпил чай.
