Большие перемены - Веснина Елена (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
— Бабушка, может быть, потом? Я сейчас тороплюсь… — Маша попыталась уйти.
Зинаида погрозила пальцем:
— Успеешь. К Алешке своему убежать успеешь. А вот бабушкины слова мимо ушей пропускать не надо.
— Хорошо, я слушаю, — обреченно вздохнула внучка.
— Маша! Если у вас ничего так и не случилось, то, может быть, это к лучшему? Может быть, это знак, что не нужно торопить события? А?
— Бабушка, но позволь мне самой… Вернее, нам самим с Алешей решить этот наш внутренний вопрос.
Зинаида закивала:
— Конечно, конечно. И вопрос внутренний, и решать в конечном итоге будете вы с Алешей. Никто с этим не спорит. Дело в том, что если тебя вчера вечером что-то остановило… или кто-то остановил… это может быть неспроста.
— А с чего ты взяла, что меня кто-то или что-то останавливал?
Зинаида пожала плечами:
— Ну, так ты же сама сказала. Он — на чердаке. Ты — у себя в комнате. Или я что-то не так поняла?
Маша вздохнула:
— Все так. Просто вчера… не знаю. Настроения не было. Или страшно. А потом вы… Ты меня понимаешь?
— Еще как понимаю. Еще как. .А кто тебя в этом поймет лучше меня?
— Ну, вот. Вчера я непонятно чего испугалась, а сегодня утром все страхи рассеялись, — продолжала Маша.
— Вот именно — страхи! У меня знаешь какие страхи? Какое-то предчувствие нехорошее, Машенька! — подхватила Зинаида.
— Бабушка, ты опять со своими предчувствиями! — отмахнулась Маша.
Зинаида вскинулась:
— Да! Опять! И между прочим, мои предчувствия меня не обманывали никогда!
— Ой. Опять ты за старое, бабушка. Зинаида заглянула ей в глаза:
— Машенька, девочка моя. Если ты испугалась чего-то, если тебя что-то хоть вот на капельку насторожило и остановило — это знак. Значит, не стоит торопиться. Я же тебя знаю, внучка. Супружество — это очень важный шаг. Ты у меня девочка серьезная, не легкомысленная, я знаю. И все принимаешь близко к сердцу…
— Бабушка, давай с тобой об этом потом поговорим? Завтра?
— А если завтра будет поздно? — взмолилась Зинаида. — Так сердце болит, что плакать хочется!
Маша успокаивающим тоном спросила:
— Я побегу? Бабушка, вот увидишь, все твои страхи, подозрения и опасения будут напрасными!
— Не надо, внучка. Пожалуйста! Дай Бог, чтобы я ошибалась… — попросила Зинаида.
— Не беспокойся! Лешка меня любит, у нас все замечательно…
— Ладно. Сдаюсь. Иди. Но… — Зинаида замялась. — Последний вопрос. Я понимаю, что он звучит несовременно, не так, как в нашей юности. Но! Машенька, мне кажется, в ЗАГСе недаром дают три месяца — на то, чтобы все взвесить, решить…
— В ЗАГСе дают такой срок, потому что там большая очередь, — возразила Маша.
— Неправда, Маша, неправда. Всегда предлагалось, и раньше, и теперь, жениху с невестой хорошенько подумать, с родными посоветоваться — прежде чем нырять в брак, как в омут с головой.
— Бабушка, извини. Ты-то точно не ныряла в омут, — вздохнула Маша.
— Не надо сейчас, Маша, про меня. Не надо! Мы сейчас про тебя говорим. Неужели, внучка, сейчас настолько уже утрачена девичья честь. Женская гордость. Невинность невесты. А? — пытливо смотрела на нее Зинаида.
Маша всплеснула руками:
— Бабушка, да что ты такое говоришь! Конечно, все это важно. Но я-то совершенно точно знаю, что Алеша есть и будет моим единственным мужчиной в жизни. Это самое важное. Ведь так?
— Так-то оно так… — Зинаида покачала головой.
— Бабушка, ты прости, пожалуйста… Но я и так уже опаздываю. Я побегу, а потом мы с тобой договорим обязательно. И про женскую гордость, и как с ними, с моряками, вести себя нужно… — И Маша легко рассмеялась.
— Маша, нельзя же смеяться над принципами! Маша поцеловала ее в обе щеки:
— Бабушка, я не смеюсь, я говорю, что мне Алеша дороже всех моих принципов! Он для меня дороже принципов, дороже всего на свете, и я готова ему отдать все, включая эту несчастную девичью гордость! Понятно?
Зинаида проводила взглядом уходящую внучку и неодобрительно покачала головой:
— Маша, что ты такое говоришь?.. Стыд-то какой…
Следователь, после похода на маяк и разговора с Андреем, вернулся в свой кабинет с находкой — рюкзаком, предположительно принадлежавшим профессору Сомову.
Буряк достал из полиэтиленового пакета рюкзак, расстелил на столе чистый лист бумаги и положил находку на стол. Он заперся изнутри и зажег лампу. Затем принялся внимательно исследовать вещдок — полуистлевший, ветхий рюкзак, со стершимися старыми надписями, наклейками. Достав из сейфа толстую папку с архивными документами, начал листать ее, ища фотографию.
Наконец он нашел то, что искал, вынул фотографию из дела и положил ее рядом с рюкзаком. Следователь долго глядел в лупу на изображение одного человека на снимке — мужчины лет пятидесяти, с бородой, на его плече был рюкзак. Детали рюкзака на черно-белом снимке и на столе у следователя совпадали. Следователь еще раз сравнил снимок и находку. На его лице заиграла довольная улыбка. Он аккуратно сложил рюкзак в мешок и спрятал вместе с папкой в сейф.
— Победа! Почти победа, — сказал он сам себе.
Смотритель лежал на полу неподвижно, затем снова начал дергаться.
Послышался звук отодвигаемой задвижки окна, и в окошечке появилось лицо охранника:
— Родь, ты чего бузишь?
Ответа не последовало: смотритель извивался на полу.
— Э, Родь! Ты где? Я тебя не вижу! — Охранник открыл дверь и заглянул в камеру. Увидев смотрителя, валяющегося на полу в неестественной позе, охранник подбежал к нему. Сначала осторожно, издалека, затем — наклоняясь все ниже, охранник позвал:
— Э, ты чего? Сала объелся? Ты что, прикидываешься?
Смотритель вновь начал биться в судорогах и корчиться.
— Ну вот, еще не хватало, чтоб ты помер тут, в мою смену!
Он перевернул смотрителя лицом к себе и увидел, что зрачки у него закатились. Охраннику стало страшно:
— Э, э, перестань! Хватит! Не умирай, дурачина! Подпрыгнув, он побежал к двери, потом снова вернулся, проверяя, как себя чувствует смотритель, затем бросился бежать, не зная, что ему делать. Выбежав в коридор, он громко закричал:
— Эй, кто-нибудь! На помощь!
Никто не ответил, и он, захлопнув дверь камеры, бросился по коридору:
— Боже мой, что же с ним приключиться могло! Вот досада-то, а?
Через несколько минут в камере смотрителя уже был врач. Он начал проверять пульс, посмотрел зрачки:
— Ничего не понимаю…
Врач обернулся в сторону охранника:
— Как это произошло? Что здесь было?
— Да не знаю я… Я шум услышал какой-то подозрительный… заглянул… а он — тут… лежит, корчится… — забормотал охранник.
— Странно. На эпилепсию не похоже. И пульс — нормальный. Эй, Родь, что с вами?
Смотритель лежал неподвижно.
— А что с ним? Он помирает? — занервничал охранник.
— Не знаю… пока ничего не знаю, — покачал головой врач.
Достав из своего чемоданчика фонендоскоп, врач прослушал сердце смотрителя и озадаченно перевел взгляд на охранника. В дверях камеры появился Марукин:
— Что, что здесь произошло?
— Вот, этот ваш… наш… смотритель загибается, — отрапортовал охранник.
— Или загибается, или это блестящая симуляция, — заметил врач.
— Так надо его в изолятор определить, срочно! — глаза Марукина заблестели.
— Зачем сразу в изолятор? Я сейчас проверю все показатели, приму решение… — отозвался врач.
— А не затянется это ваше… принятие решения? — занервничал Марукин.
— Я работаю максимально быстро, — заметил врач. Марукин настаивал:
— Вы что, не понимаете? Если опасный преступник сейчас, во время следствия, скончается, сколько преступлений останутся нераскрытыми!
Врач сухо возразил:
— Я сейчас думаю о нем как о человеке, а не как о преступнике.
— Так заберите его к себе в изолятор и там проверяйте! — потребовал Марукин.
— Может быть, его с места трогать нельзя… — врач наклонился к смотрителю.
