Излеченные души (СИ) - "Li-Catarine" (читать книги без сокращений TXT) 📗

— Да, если всё же не врежу этому козлу.

— Подумай о маме, — я бросил взгляд на маму, которая сжалась на стуле и пыталась утереть слёзы. Рядом с ней сидела Джин, обнимая за плечи и что-то тихо говоря.

— Убирайся! — сказал я отцу, указав на дверь. — Пока не сказал еще какое-то дерьмо, пошёл вон.

      Отец вскочил из-за стола, кивнув Элиоту на выход. Мама тоже встала и быстро пошла за ними.

— И чтобы ты знал, — крикнул я, пока он еще надевал пальто. — Алекс всегда верил меня и повторял, что я должен идти к своей мечте. И я иду, поэтому я бросил учёбу и теперь играю в группе.

      Отец смотрел на меня и мне казалось, что от злости он сейчас лопнет. Мама схватила его за руку и потащила к выходу, приговаривая что-то по дороге.

— А теперь вошли вон все, — сказал я, взглянув за стол, где было слишком много народу. — Вон! — крикнул я, когда никто так и не пошевелился, а потом ушёл в свою комнату, хлопнув дверью, которая едва с петель не слетела.

      Я не знаю, чего мне сейчас хотелось в первую очередь. Догнать отца и врезать ему, разбить что-то, наорать на кого-то, выпить. Мне хотелось всего сразу, потому что внутри меня бушевал целый вихрь эмоций. Ярость. Злость. Гнев. Боль. Печаль. Страх. Вина. Много вины и гнева. И как бы сильно я не злился на отца за все его слова, больше всего я всё равно злился на себя. И ненавидел в первую очередь себя, потому что он был прав. Он во всём был чертовски прав.

      Я виноват в том, что Алекса больше нет. И выжить должен был именно он. Не я. Я никогда не представлял из себя ничего стоящего. Был ошибкой, обузой, пустотой. Он же был всем. Надеждой родителей, золотым мальчиком, одарённым ребёнком с большим будущим. Но главное — он был моим самым лучшим другом. Он постоянно повторял, что он верит в меня, что я стану рок-звездой, и мы еще будем смешить людей тем фактом, что звезда рока точная копия сенатора.

      Но я сам отнял у себя человека, который всегда и везде помогал мне, поддерживал меня. Я сам отнял его у себя! И никогда не смогу простить себе этого. Плевать, что думает и желает отец. Я не могу простить себя.

      Я услышал, что дверь открылась. По тихим и неуверенным шагам я понял, что это была Лидия.

— Все ушли, — сказала она.

— Хорошо, — бросил я, даже не посмотрев в её сторону. — Прости за всё это. Лучше иди домой.

— Я кое-что принесла тебе, — сказала она, проходя в мою комнату. Мне даже стало интересно. Я ничего не смог сделать с дурацкой улыбкой, которая появилась на моём лице, когда я увидел контейнер с мороженым.

— У меня не было мороженного.

— Знаю. Я принесла его из своей морозилки, — ответила она, когда села рядом со мной на кровать и протянула мне ложку.

— Вау, должно быть ты очень любишь меня, раз делишься со мной мороженным из своих личных запасов, — пошутил я, а она толкнула меня плечом, но всё равно улыбнулась.

— Любовь к сладкому у меня от мамы. В детстве с этим постоянно были проблемы, потому что я крала из шкафчиков конфеты, печенье и прочее, а когда мама ловила меня, говорила ей, что сама видела, как она делала тоже самое.

— А ты видела?

— Нет, — рассмеялась она. — Я всегда блефовала, но она каждый раз краснела и просила не рассказывать папе.

— Ты маленькая хитрюга, — улыбнулся я, зачёрпывая очередную ложку клубничного мороженного. Я уже сто лет не ел мороженное. Я и забыл, насколько это может быть вкусно.

— Ничего не могу поделать. Сладкое — это вся моя жизнь.

— А театр?

— А театр — все мои остальные жизни. Ведь в театре их бесчисленное множество. Я всегда становлюсь кем-то другим там, — улыбнулась она, а потом зачерпнула большую ложку мороженного. Я удивился, что она не закричала «Холодно-холодно!».

— Поэтому ты и занимаешься этим?

— Наверное, — задумчиво сказала она, ковыряя ложкой подтаявшую массу и не смотря на меня. — В школе за мной всегда ходило клеймо «Девочка, у которой чокнутая сестра», «Одиночка с неполноценной семьёй». Дома же я даже не понимала, кто я. Новая жена папы всегда пыталась при нём, но все её улыбки были такими лживыми, что меня выворачивало. Один раз на семейном ужине она сказала, что я могу называть её мамой. Она сказала это так, словно они с папой делали мне одолжение, разрешая жить в этом доме и считать их родителями. Тогда я поняла, что не принадлежу этой семье. Теперь я играла там дочь и сестру. Но уж точно я не была там кем-то настоящим.

      Лидия замолчала, зачерпнув ложку мороженного, а я взял её свободную руку в свою.

— Я хочу узнать, какая она, — сказал я.

— Кто? — удивилась Лидия, и я улыбнулся ей.

— Лидия. Я хочу узнать, какая настоящая Лидия. Которая не играет роль чьей-то дочери, чьей-то сестры, чьей-то девушки. Которая не притворяется, не улыбается для других, чтобы порадовать их. Я хочу узнать, какая она — настоящая Лидия, которая спрятана за множеством масок и искалеченной душой.

— В этом-то и проблема, Хардин, — печально сказала она, а в её больших глазах появились слёзы. — Я больше не знаю, какая настоящая Лидия. Не знаю, чего она хочет, о чём мечтает, чего ждёт от жизни. Я словно играю самую важную роль. Милую девочку, которая претворяется, что в её жизни всё хорошо. Идеальную девочку, влюблённую в своего хорошего друга. Но умирающая от неразделённой любви. Думаю, я слишком часто читала Шекспира и просто переняла по одной черте от каждой его героини, — невесело засмеялась она, а я провёл по её щеке рукой, чтобы заправить прядь волос. Она сразу посмотрела на меня. Даже со слезами её глаза были самыми красивыми. Но мне всё равно больше нравилось, когда её глаза улыбались, хоть я и видел это всего пару раз.

— Мои глаза в тебя не влюблены, — начал я. — Они твои пороки видят ясно. / А сердце ни одной твоей вины / Не видит и с глазами не согласно. / Ушей твоя не усложняет речь. / Твой голос, взор и рук твоих касанье, / Прельщая не могли меня увлечь / На праздник слуха, зренья, осязанья. / всё же внешним чувствам не дано — / Ни всем пяти, ни каждому отдельно — / Уверить сердце бедное одно, / Что это рабство для него смертельно… Прости, но дальше не помню.

Но тут я соврал. Я просто не мог прочитать последние строчки, так как там было «В своём несчастье одному я рад, что ты — моя грех и ты — мой вечный ад». Мне показалось, что это просто будет больше, чем она должна услышать от меня. Конечно, я всё еще слышал в своей голове слова Лидии из столовой. Но не знал, как к этому стоит относиться.

— Боже, это же Сонет 141! — радостно закричала Лидия и начала прыгать на кровати. — Ты знаешь его наизусть! Откуда?! Откуда-откуда?

— Прошу, успокойся, — рассмеялся я и забрал у неё ведёрко мороженного, про которое она уже забыла и чуть не уронила, пока прыгала. Иногда она была так похожа на ребёнка, что мне становилось дико стыдно от того, как сильно я возбуждался. — Когда я только начал писать песни, у меня был полневший ступор. И Алекс предложил найти вдохновение у других поэтов, поэтому частенько приносил мне какие-нибудь книжки. Это были его любимые строки. Он говорил, что когда-нибудь я дойду до глубины этих Шекспировских строк и напишу такую же проникновенную песню.