Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна (бесплатные полные книги txt) 📗
Накануне того дня я к матушке поехал. Матушка у меня верующая. По-настоящему, искренне, посты соблюдает, в церковь ходит… Я ей в шутку и рассказал, что к колдуну на прием собрался. А она и говорит:
— Паша, не ходи, Христом Богом прошу, не ходи. Грех ведь это! Большой грех! Если в одном месте прибудет, в другом обязательно убудет. Придется потом горько расплачиваться! Обещай мне, Паша, что не пойдешь!
Так матушка тогда разволновалась, я ей и пообещал, что не пойду. А сам пошел. Не за колдовством ведь шел, а из любопытства, ну и чуть-чуть из служебного интереса.
Колдун этот, Василий, нормальным мужиком оказался. Мы там у него на участке, мэром ему чин-чином выделенном, в баньке попарились, водочки попили. Неслабо так попили, домой ночевать уже не поехали. А утром я ему и говорю:
— Хороший ты мужик, Василий. И в баньку я к тебе завсегда бы с удовольствием. А вот ворожить мне ничего не надо, сам как-нибудь.
Он усмехается.
— Да не волнуйся ты, все уже сделано. Иди себе с миром, ни о чем не беспокойся. Все, что заслужил, все получишь.
И как мне после этого поперло! Не поверишь! И бизнес в гору пошел, и в Думу меня избрали, в Москву перебрался. Дело в родном городе брату передал. Жена свой меховой салон здесь открыла.
А потом все разом и посыпалось, как карточный домик. Элечка заболела, знаешь, по-женски… Сгорела как свечка. Последнее время так мучилась, я все бросил, ни на минуту от нее не отходил. Веришь ли, сам памперсы менял, она всех других стеснялась…
Но я-то взрослый мужик, а Виталька-то еще совсем маленький был. Умерла мать, он просто с ума сошел: ревет и ревет, не ест, не пьет, в обморок падает. Хорошо, знакомые посоветовали, отправил я его в частную психиатрическую клинику, к доктору Волкову, у него там центр реабилитационный хороший. Целый год Виталька там пролежал. Только иногда я его домой брал. И знаешь, вылечили его. Он мать не забыл, но смирился как-то, отпустил ее вроде. Все у него нормализовалось, иногда только голова побаливала, но Волков, главврач клиники, его наблюдал регулярно. Потом посоветовал Цацаниди показать. Только я расслабился, а оказалось, что весь этот стресс не прошел даром, опухоль у Витальки в голове. И снова операция, лечение… Хорошо еще, что вовремя обнаружили. Нет, надо отдать должное Цацаниди, все хорошо прошло, Виталька совсем поправился. Я над ним так трясся, совсем от себя отпускать перестал. В школу сам возил, гувернера нанял, работу совсем забросил, с друзьями видеться перестал…
Как-то раз приезжаю с работы, а Виталька такой счастливый, радостный бегает. Бросился мне на шею, чушь какую-то про мать несет. Вроде как виделся он с ней. Я перепугался, думаю, ну, все, съехала-таки у моего парня крыша! Стал Цацаниди звонить, тот мне все и объяснил. Да, говорит, все верно. При операции в пораженный участок мозга вживили какой-то там датчик, что ли, или процессор… Короче, он вместо участка этого работает, а мозг тем временем восстанавливается. А сам этот процессор — такая великая вещь, развивает у человека паранормальные способности. Я еще раньше заметил, что учиться Виталька после операции стал прямо-таки феноменально, никаких проблем ни по каким предметам. Все, что в больнице пролежал, догнал, отличник, на олимпиады всякие посылают. Я-то думал, что это гувернер с ним так хорошо занимается, а оказывается, вот в чем дело!
И еще оказалось, что академик помогает Витальке моему с матерью общаться, и она вроде как его успокаивает, что хорошо ей, легко, что встретятся они, только торопиться не надо. Честно говоря, я думаю, что Цацаниди сам все это Витальке внушал. Для того, чтобы пацан окончательно смирился, чтоб не горевал. И помогало замечательно, сын прямо расцвел весь. Мне все рассказывал, как с мамой говорил, да что она ему сказала…
Павел Иловенский замолчал, глядя в одну, только ему известную точку на поверхности стеклянного столика. Глубоко и прерывисто вздохнул.
— Когда Цацаниди умер, Виталька перестал на консультации ездить. Сначала я хотел договориться с другим врачом в этом же институте, да все тянул, а потом мне показалось, что ни к чему это уже. Голова у сына больше не болела, по матери он тоже уже не горевал.
С Цацаниди-то я за время Виталькиного лечения очень сдружился, помогал ему кой в чем по мере сил, а тот иногда со мной откровенничал. Не доверял он своим подчиненным и методам своим, как я понял, никого не учил.
Я к новым выборам готовился. Знаешь поди, на четыре года избирают, через год начинай следующую кампанию готовить. Как-то раз позвонил Витальке, что поздно вернусь. Он говорит, что все нормально, из школы пришел, поел, садится уроки делать… Пришел я домой, а дома тихо, темно. Ну, думаю, спит Виталька. Заглянул в комнату, а его нет. А он в ванной. В душевой кабинке. Сидит в уголочке, голый, скрюченный, синенький… И полный поддон крови…
Иловенский порывисто вскочил и вышел из комнаты. Маше было невыносимо жарко, голова кружилась от услышанного. Она сняла куртку и бросила ее в свободное кресло. Павел вернулся, держа в одной руке два пузатых бокала, а в другой — неполную бутылку коньяка. Налил и сунул один бокал Маше. Не чокаясь, они выпили. Павел налил еще.
— Ну, вот. Больше мне, кажется, рассказывать не о чем. Пожалуй, Витальку действительно убили. Только не тот, кто ты думаешь, не Цацаниди. Это я его убил.
— Ты? — поразилась Маша.
— Я. И его, и Элю, и брата с невесткой. Они погибли, на вертолете разбились.
— Какой ужас…
— Да, ужас. Это я их всех убил. Это и есть моя расплата за помощь колдуна Василия, хоть я и не просил его об этой помощи. За то, что пообещал матушке и нарушил свое обещание. За все надо платить. Я все плачу и плачу…
— А матушка твоя жива? — спросила Маша.
— Матушка жива. Она теперь племянника растит, он сиротой остался. Такой же, как мой Виталька, помладше на год. Они там, в Архангельске живут.
— Паш, ты их забери к себе, — вдруг вырвалось у Маши.
— Чего? — Павел расхохотался. — Да ты хоть знаешь, какую я жизнь веду? Да у меня за последние пять месяцев столько баб перебывало! Меня ж в Думе так и зовут: Член Федерации.
— А ты не веди такую жизнь. Попроси у матери прощения, а племянника воспитывай как своего сына. Перевези их сюда в Москву.
— Да ну…
— Не ну. Ты что, думаешь, твоя жена и сын хотели бы, чтоб ты тут допился до смерти или СПИД подхватил?
— Не надо меня учить, — огрызнулся Иловенский. — Меня уже размазало, не отскребешь.
— Я и не буду. Кроме тебя самого, тебя уже никто не отскребет. Ладно, ты мне вот что скажи: ты сына через фирму хоронил?
— Естественно, не сам же.
— Через какую?
— Да Бог ее знает, я уж не помню.
— Она не из той клиники, где Цацаниди работал?
— Нет, вроде нет. Я тогда вообще как-то не в себе был, помощники все устраивали. Я только настоял, чтоб вскрытия не делали, и так ведь все понятно. Не хватало еще, чтоб…
— Паша, если все-таки дело возбудят, ты поможешь? — с надеждой спросила Маша.
— Чем же я помогу?
— Пока не знаю. Но ты же власть.
— Это я на этом свете власть, — горько усмехнулся Иловенский. — А там, — он поднял брови вверх, — там я Цацаниди не достану.
— Я достану, — зло сказала Маша.
— Тогда ладно, на вот, нацарапай мне свой телефон.
Он подал ей электронную записную книжку. Маша «нацарапала» номер своего мобильного.
— И смотри, — грозно сдвинул он брови, — напишешь обо мне статью — убью! Ясно?
— Ясно, — кивнула она.
— Все, пока.
Когда он закрыл за ней дверь, она не смогла сразу войти в лифт. Этот Павел Иловенский произвел на нее убийственное впечатление: не старый еще мужик с твердым убеждением, что жизнь его кончена, с ужасающим чувством вины, устроивший мемориал из комнаты покойного сына, «Член Федерации», хам и пьяница… Человек с непереносимой болью в душе. Какое право имел Цацаниди втянуть его ребенка в свои эксперименты, втянуть, зная, что несчастный мальчик потерял мать и едва пережил эту потерю?
