Святая грешница - Нуровская Мария (читать книги онлайн .TXT) 📗
Один раз меня проведал он.
Вошел в белом халате, накинутом на плечи. Лицо, как всегда, замкнутое. Только когда мы остались одни, его глаза оживились.
— Эльжбета! — Он ничего больше не мог сказать, да и не успел бы, потому что раздались шаги. Это были твои шаги.
О чем я подумала тогда, зная, что вы встретитесь у моей кровати. Не помню. Но решила сбежать от этого и закрыла глаза. Твои шаги приближались. Сначала стало тихо, а потом его голос:
— Пани Кристина, кажется, заснула… я из издательства…
А потом твой голос:
— Жена была очень больна.
— Я знаю.
Тогда во второй раз я подумала, что моя жизнь — это китч. И в этой связи претензии только… к кому…
На время реабилитации меня отвезли в Оборы, в Дом творчества Союза литераторов, в который меня недавно приняли. Хронологичность писем обязывает, поэтому добавляю, что это произошло в середине июля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Мне тридцать восемь, тебе пятьдесят, а Михалу двадцать. Я узнала одну интересную вещь: у Михала должен был скоро появиться ребенок, этим и объясняются все его планы с женитьбой. Мариола теперь жила на Новаковской. Моя болезнь так выбила тебя из равновесия, что ты согласился на все. Через несколько месяцев должен родиться ребенок. Удивительно, как я тогда этого не заметила. Может, потому что чувствовала себя не лучшим образом, да и теперь нельзя сказать, что хорошо. Самое трудное было держать ложку, пальцы стали абсолютно неподвижными. То же самое и с ходьбой: колени едва сгибались, будто кто-то вставил мне искусственные суставы. В общем, я не могла оставаться одна. Складывалось так, что первый месяц я буду с тобой, второй с Михалом. Меня это очень даже радовало. Ты ухаживал за мной, как за малым ребенком. Кормил меня, шевеля губами, как неграмотный, который учится читать.
— Одна ложечка, вторая, послушная девочка…
Я с омерзением проглатывала еду. И всегда думала о Марысе, о том, как я ее кормила. Может быть, если бы это делал ты, она бы еще жила. Мы ходили на прогулку, сначала до оврага, а потом дальше. Вечером в кустах сирени пели соловьи. Мы гуляли вокруг газона. Как-то глуховатая жена одного забытого автора спросила вдову другого забытого автора:
— Что это за пара, пани Хана? Выглядят, как будто только что поженились…
И та вторая ответила:
— Она была больна, думали, что умрет. Знаете, это та переводчица с французского.
— А, это она…
Они орали так, что мы услышали их и улыбнулись друг другу. Но мы не были тогда любовниками. Ты относился ко мне с трогательной заботой: помогал мыться, одеваться, стирал мое белье, как когда-то твоя мама. Я ведь оказалась словно без рук. У меня были не пальцы, а палки. Я боялась, что так останется навсегда. Врачи обещали, что я обязательно приду в норму, но нужно упражняться. Для этого из Варшавы приезжал физиотерапевт. Он работал в твоем отделении, потому что людям после инфаркта тоже необходима гимнастика. Ты сказал, что он прекрасный специалист, а вообще-то болван. Пан Роберт, так звали физиотерапевта, был чрезвычайно вежлив и от него пахло одеколоном. Тебя очень уважал и каждому твоему слову внимал наклоном головы: «Да, пан ординатор! Будет сделано, пан ординатор!».
— Возьмитесь поактивнее за мою жену, — приказал ты ему. — Она большая лентяйка, ей не хочется упражняться.
А он отвечал:
— Будет сделано, пан ординатор.
В конце июля тебя сменил Михал, мне тогда уже стало немного получше. Пан Роберт действительно активно за меня взялся. Иногда мне даже хотелось плакать, настолько быстро уставала. Но пожаловаться было нельзя, поскольку ты сурово говорил:
— Я долго буду твоей нянькой? — И, несмотря на то что твой голос звучал как признание в любви, пан Роберт принимал все за чистую монету и гонял меня беспощадно.
После твоего отъезда его усердие немного поумерилось, и мне удавалось сократить упражнения почти что наполовину. А с Михалом было просто прекрасно. Наши прогулки, наши беседы… Я уже могла сама одеваться, пробовала самостоятельно есть. Конечно, хлеб пока отрезать не могла, но и того, что делала, было достаточно. Как-то Михал, расстилая мне постель, сказал:
— Ну и нагнала ты на нас страху. Привыкли, что это мы болеем ангиной и катарами, а ты нам даешь сок из малины и аспирин.
— И конь иногда спотыкается, — рассмеялась я.
— Если бы с тобой, Кристинка, что-нибудь случилось, я бы навсегда остался один.
— Что ты говоришь! У тебя жена, скоро станешь отцом.
— С моим странным характером меня никто не поймет.
— Только другой такой же странный характер, ты это хотел сказать!
Михал говорил настолько серьезно, что меня это сбило с толку.
— Нет, мне хотелось сказать, я счастлив, что у меня есть ты…
— Однако признание после стольких лет…
И неожиданно мы оказались рядом. Я прижала его к себе, вернее, он меня прижал. Выше на голову, широкоплечий, фигуру он унаследовал от отца.
— Может, пойдем погуляем, еще минута, и мы растаем от слез и от избытка чувств, — проговорила наконец я. Меня бы в такой момент переполняло счастье, если бы не обычная примесь горечи. Теперь я подумала о Марысе. Жаль, она его не видит. Как бы гордилась, что ее сын стал таким. Почему она не хотела жить, хотя бы для него, для Михала. Я не осмеливалась у него спросить, думает ли он иногда о маме.
А на прогулках Михал рассказывал мне, над чем сейчас работает в институте. Ясно, что кандидатскую он уже имел в кармане…
— Кажется, ты будешь самым молодым кандидатом наук в Польше.
— Но уже профессором стану, когда буду стариком, не бойся. Тут тебе не Америка.
— Кстати, об Америке, как дела со стажировкой?
— Ну куда я сейчас поеду? — произнес он с сожалением. — А как же ребенок? Достаточно, что ты меня воспитала.
— У него же будет мама.
— Ты думаешь, я доверил бы сына этой идиотке?
— Откуда ты знаешь, что будет сын?
— Знаю.
— А ты уже придумал для него имя? — заговаривала я Михала, не желая, чтобы он спросил мое мнение о его жене.
— А ты?
Тогда неизвестно почему, я сказала:
— Артур.
И подумала, что если бы так произошло, то получился бы некий польско-еврейский сплав, в котором неизвестно, кто кем является, кто кого любит, кто кого ненавидит. Твой внук, носящий имя моего отца… Но мой приемный внук, носящий имя моего отца, это уже совершенно другое…
Михал уехал в Варшаву в последнюю неделю августа. Я еще осталась в Доме творчества. Двигалась уже без страха. Наверное, неуверенность исходила не от физической слабости, а от моей контуженной головы. В какие-то моменты не помнила, кто я и где нахожусь. Это, правда, быстро проходило. Когда кто-то неожиданно спрашивал меня, не могла сразу ответить. Неважно, о чем шла речь. Например, хочу ли я соль. Я не знала даже, что это такое — соль. И соображала в течение минуты, а может, и больше. Спросивший начинал приглядываться ко мне. Это меня раздражало… Может, поэтому я избегала разговоров с теми, кто жил в здании дворца, точнее, в административном корпусе, так как во дворец ходами только в столовую и смотреть телевизор.
Я жила на втором этаже в комнате с видом на парк. Каждое утро меня будило пение иволги. Однажды в мою комнату вошел он. Это произошло вскоре после отъезда Михала. Когда я увидела его, то подумала: ну вот, и возвращается шизофрения моей жизни. Вновь эту жизнь, как волос, нужно будет делить надвое. Я сидела у окна, бессмысленно уставившись на деревья. Он подошел, я почувствовала на плечах его руки. Эти руки меня приподняли. Он держал меня крепко, прижимая к себе. Как куклу, подумала я, поскольку ноги не доставали до пола. А потом повернул ключ и начал меня раздевать, не спрашивая, хочу ли я, нужно ли мне все это. Это нужно было ему. Сначала я ничего не чувствовала, наверное, потому что во время болезни далеко оторвалась от своего тела, точнее, это оно от меня. Я постоянно не успевала. Тело находилось уже на последней ступеньке лестницы, а я топталась где-то на полпути, вставала с кресла, а оказывалось, еще сидела в нем. Оно было мудрее меня, а может, только сохранило навыки, которых я не помнила. Ты относился ко мне нежно, но это не имело ничего общего с сексом. А сейчас я видела его темную голову, припавшую к моей груди, и что-то во мне дрогнуло, как бы воспоминание. Я дотронулась до его волос, они пересыпались между моих пальцев. Надо мной склонилось его лицо, затуманенные глаза. Губы дотронулись до моих губ, и я уже понимала, что такое — желать мужчину. Его руки обхватили мои бедра, и он глубоко вошел в меня. Острое желание подхватило меня, как волна. Своей любовью он возвращал меня в настоящую жизнь. Словно неожиданно я почувствовала вкус пищи, а до этого ела все без соли… Мы почти не разговаривали.
