Нелюбимый (ЛП) - Регнери Кэти (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Понимая, что я терпеливо жду ответа, она хмурит брови, а потом говорит:
— Я была помолвлена с Джемом. Но он… он умер.
Позже мне будет стыдно за то острое облегчение, которое я испытываю, услышав её слова. Но сейчас? Я позволяю этому облегчению накрыть меня, как одеялом, успокаивая зверя внутри меня.
— Я… — распрямляю руки и прочищаю горло. — Я сожалею о твоей потере.
Она кивает, поднимая руку, чтобы протереть глаза, которые, как я сейчас замечаю, блестят.
— Он был хорошим человеком. Он был родом отсюда. Мэн. Бангор, но мы встретились в Калифорнии.
— Как давно он…?
— Два года, — говорит она, шмыгая носом, а затем храбро мне улыбается. — Его застрелили. Он был, эм, он был на концерте. Он попал в один из этих массовых расстрелов.
— Массовые расстрелы? — я никогда не слышал о таком.
Она делает глубокий вдох.
— Это когда, гм, кто-то идёт в людное место и стреляет в кучу людей. Это называется массовый расстрел.
Она медленно выдыхает, как будто заставляя себя отпустить воспоминания, которые причиняют боль сильнее, чем любая из её заживающих ран.
— Я потеряла его.
Чувство стыда усиливается, когда я понимаю, что вынудил её говорить о чём-то невероятно болезненном только для того, чтобы удовлетворить свою ревность. До этого я никогда не слышал о массовых расстрелах, но для меня, знающим историю только из книг, это вызывает в памяти образы нацистских солдат, стреляющих в невинных людей, носящих жёлтые звёзды, прикреплённые к их пальто. Этот мысленный образ ужасает меня.
Когда я изучаю её лицо, я вижу тот же самый затаённый ужас в её глазах. Ей пришлось смириться с последствиями массового расстрела — чем-то настолько невообразимым, что кажется нереальным.
Моё сердце болит из-за того, что она пережила.
— Боже, Бринн. Мне очень, очень жаль.
Она одаривает меня ещё одной храброй улыбкой и кивает.
— Он был хорошим человеком.
— Уверен, что так оно и было, если ты его любила.
— Я любила его, — тихо говорит она. — Какое-то время я даже не хотела жить, потеряв его.
— Я потерял свою мать из-за рака, — слышу я свой голос. — Я был близок с ней. Это было… ужасно.
— Как давно это было?
— Тринадцать лет назад, — говорю я, хотя это число меня удивляет, потому что кажется куда более недавним.
— Сколько тебе было лет?
— Четырнадцать.
Она вздрагивает, и тихий звук боли срывается с её губ. Наклонившись влево, она кладёт книгу на прикроватный столик и протягивает ко мне руки.
Дедушка не так много горевал. Он любил мою маму, и я знаю, что ему было больно потерять её, но он изливал своё горе на работу, оставаясь занятым и изнуряя себя каждый вечер перед сном. Я? Мне не с кем было поговорить, не было никого, чтобы обнять меня или позволить мне поплакать о родителе, которого я потерял.
Только не сейчас… сейчас эта женщина-ангел протягивает ко мне руки с сочувствием и состраданием. Я беру их в свои, опускаясь на кровать рядом с ней, упиваясь мягкой добротой её глаз, когда она сжимает мои руки.
— Я сожалею, — говорит она. — Ты был так молод. Я не могу представить потерю своих родителей. Они… я имею в виду, они были для меня всем, после того как я потеряла Джема, —
она тихо вздыхает. — Эй! Тебе удалось им позвонить?
— Твоим родителям? Да. Я оставил сообщение. Я сказал, что ты была ранена, но с тобой всё в порядке, и ты позвонишь им, когда сможешь.
— Ты очень добрый, Кэсс.
Она глубоко вздыхает и кивает, всё ещё держа меня за руки.
— Твоя мама, должно быть, была потрясающей.
«Она всегда рядом с тобой, сынок».
Слова дедушки из нашего разговора в теплице возвращаются ко мне так быстро, что можно подумать, он сказал их только вчера.
— Да, была, — говорю я, гадая, как же ей должно было быть плохо в те годы после ареста и осуждения моего отца. На самом деле, она никогда не говорила об этом, но это, должно быть, был ад. Она была бы изгоем, и всё же она защищала меня так, как только могла.
— Ты в порядке? — спрашивает Бринн нежным голосом.
Я смотрю на неё и киваю.
— Я не много о ней говорю. Это…
— Я знаю, — говорит Бринн. — Это грустно. И это больно.
Я киваю, поражённый её сочувствием, её способностью понимать, что я чувствую. Каким-то образом это уменьшает печаль. И боль. Когда я смотрю в её глаза, она улыбается мне в ответ, и чудо в том, что, возможно, я могу сделать то же самое для неё. Так, делясь друг с другом своей болью, мы не удваиваем её, а вдвое сокращаем.
— Знаешь, — говорит она, снова сжимая мои руки. — Ему бы… ему бы здесь понравилось. Джему.
Она поворачивается к окнам и смотрит на гору.
— О, Боже, ему бы очень понравилось это место.
— Да?
— Он любил Катадин.
Она тихо вздыхает, глядя на меня. Её взгляд падает на наши соединённые руки, и она осторожно высвобождает свои руки из моих, отводя их в сторону.
— Могу я тебе кое-что рассказать?
— Конечно. Что угодно.
— Единственная причина, по которой я здесь, заключалась в том, чтобы похоронить его мобильный на горе. Примерно неделю назад я впервые достала его из пакета для улик и поняла, что на нём есть пятно крови. Я приехала сюда, чтобы похоронить эту маленькую частичку Джема на Катадин. Я подумала, что должна это сделать.
— Это то, что ты делала? Когда на тебя напали?
Я вдруг осознаю, что прошлой ночью я не впервые слышал имя Джема. Я помню, как впервые увидел её — то, как её друзья продолжали просить её вернуться с ними, и то, как она продолжала отказываться.
«Я бы с удовольствием. Но это то, что мне нужно сделать… Я иду, Джем. Я иду».
— Ты хоронила его, — шепчу я, проводя рукой по волосам, когда кусочки собираются вместе.
— Вроде того, — говорит она, не подозревая, что я наблюдал. — Конечно, его тело уже похоронено. Но… я не знаю. Думаю, я просто хотела попрощаться по-своему.
Я думаю о маме и дедушке, похороненных бок о бок у пруда Харрингтон, и я точно понимаю, о чем она говорит. Попрощаться с теми, кого мы любили и потеряли, это не только похоронить их, но и обрести особое место, чтобы помнить их. Бринн хотела, чтобы этим местом была гора Катадин.
— Телефон был у меня в рюкзаке, — говорит она. — Получилось не так, как я надеялась.
И теперь я полностью понимаю.
Она хотела похоронить своего жениха на Катадин, и шанс сделать это был у неё украден.
Я чувствую, как во мне закипает гнев.
Она должна была иметь возможность попрощаться с этим Джемом, который так много значил для неё, которого так жестоко отняли у неё. Вместо этого она сама подверглась нападению, преследуя эту цель.
Моя ярость по отношению к её обидчику усиливается с каждой секундой, я начинаю дрожать от гнева.
— Кэсс? — произносит она, склонив голову и с любопытством глядя на меня.
Я дергаю головой в кивке. Мне нужно взять себя в руки. Такая эмоция, как гнев, кипящий в моём теле, никому не нужна.
— Хочешь пообедать? — хрипло спрашиваю я.
Она кивает, и я встаю, глядя в окно на зубчатые вершины Катадин.
«Не поддавайся гневу, Кэссиди. Не позволяй ярости проявляться внутри тебя».
При первой же возможности, я вернусь туда за этим телефоном, чтобы Бринн могла закончить то, что начала.
***
Лихорадка Бринн не вернулась, и я сделал своим приоритетом промывать и перевязывать её раны каждые двенадцать часов. Хотя она всё ещё подолгу спит, сейчас Бринн, определённо, на пути к выздоровлению. Полагаю, я смогу снять швы через неделю или около того. Посмотрим.
Поскольку, ей нравится компания, большинство вечеров после ужина я читаю в кресле-качалке в её комнате, в то время как она читает, лежа в постели. Время от времени мы делимся друг с другом какими-нибудь забавными кусочками произведения или красивыми оборотами речи. Я стал ценить эти тихие моменты вместе, неохотно покидая её около полуночи, как только она крепко засыпает, а неудобные стержни на спинке деревянной кресло-качалки начинают впиваться мне в спину. Она не просила меня вновь обнимать её, пока она спит, хотя я молча жаждал этих слов, желая, чтобы они слетали с её губ ночь за ночью. Я не знаю, чего я хочу от неё, я не позволяю своему разуму блуждать в похоти, но вынужден бороться против того, чтобы он направлялся туда сам по себе.
