Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна (читать книги без регистрации .txt) 📗
— Я опекун Ани, и это вам известно.
— Но опекунство оформлено в связи с квартирой, которую она получит по завещанию. Остальное вас не касается. И я попрошу вас освободить мой кабинет!
— Я освобожу его, но, боюсь, что и вам придется с ним распрощаться.
— Да как вы смеете?
Но Люба уже хлопнула дверью и не слышала дальнейших словоизлияний «салтычихи». Прямо из интерната она помчалась в администрацию. До конца рабочего дня оставался один час, а успеть надо многое.
— Скажите, зачем вам это нужно? У вас взрослый сын, скоро будут внуки, вот и нянчитесь с ними в свое удовольствие. Ведь вы не представляете, какую обузу хотите взвалить на себя! Эти детдомовки — все психологически ущербные. У них куча комплексов. Я уж не говорю о физическом здоровье. Восемьдесят процентов больны, в том числе и венерическими заболеваниями. Да, да! Чему удивляться? Вот вы на Зинаиду Егоровну жалуетесь, но, честно скажу, на ее месте я бы не хотела оказаться.
Эту «лекцию» Любе читала холеная Дама, возглавляющая опекунский совет. Она демонстрировала идеальный маникюр на белых пальцах, то и дело поправляя ими прическу, перебирая бумаги на столе или просто постукивая по клавиатуре компьютера. Они были одного возраста, но дама; обремененная властью и привыкшая в любом посетителе видеть просителя, разговаривала с Любой как наставница и многоопытная матрона. И в самом деле, возиться с «детдомовками», наделенными «кучей комплексов», эта барынька не стала бы ни за какие коврижки.
— Значит, вы считает эту ситуацию нормальной? — спросила Люба, уже понимая, что пришла не по адресу.
— Нет, я этого не говорю. Разумеется, мы побеседуем с директором…
— И все-таки я хочу забрать девочку в Москву.
— Это не в нашей компетенции. Решают более высокие инстанции.
— У меня бывшая однокурсница как раз в такой инстанции работает. Я обращусь к ней.
— Пожалуйста. Это ваше право. Кстати, где ваша знакомая работает?
— В министерстве просвещения.
— Это смотря какую должность она занимает…
— Замминистра.
— О! Тогда, конечно…
С холеной дамой произошла моментальная метаморфоза. Высокомерная усмешка превратилась в умильную улыбку, а назидательный тон — в доверительно-сладкий.
— Любовь Антоновна, мы со своей стороны сделаем все от нас зависящее. Конечно, это безобразие. Давно пора навести порядок в этом рассаднике…
Люба встала и, сухо попрощавшись, вышла.
Она возвращалась к себе, специально свернув с главной улицы в боковую, где царил почти деревенский уклад: одноэтажные деревянные дома с палисадниками, тишина и воздух, напоенный ароматом антоновки. Вспомнив, как изменилось лицо чиновницы из администрации, она улыбнулась. Никакого замминистра у нее в знакомых не водилось. Но надо же было как-то осадить эту гусыню. Хотя, если обзвонить всех своих «девчонок» с курса, то, пожалуй, и найдется среди них птица высокого полета. Давненько она не общалась со своими однокурсницами. Сначала времени не хватало, потом депрессия одолела… Нет, надо обязательно созвониться и встретиться. И не только потому, что ей от них что-то надо. Просто очень хочется увидеть родные лица, окунуться на мгновение в беззаботную молодость, вспомнить вместе с ними тех наивных, уверенных в прекрасном будущем и оттого бесконечно счастливых дурех.
«Милые мои мечтательницы! — думала Люба, чувствуя в груди нежную грусть. — Как сложились ваши судьбы? Знаю, что Валя Калинкина работает директором школы. У нее уже внуки. Вера Сердюк где-то на северах с мужем-нефтяником. У Лиды Вепревой умер сын, совсем кроха. Маргарита серьезно болела. А про остальных ничего не известно. Позвоню Ритке, как только вернусь домой».
Когда она подходила к воротам интерната, зазвонил мобильник.
— Мама! Мы на месте, — раздался голос Владислава.
— А где отец?
— Он зашел в подъезд. Я пока в машине. Короче, я решил: пусть пока поживет со мной, в квартире. А там видно будет.
— Хорошо. Завтра я позвоню тебе. Ну, пока. Целую.
Зою Михайловну Люба уже не застала. Постояв в нерешительности перед кабинетом врача, она все же постучала в дверь.
— Войдите! — раздался знакомый властный голос.
Люба вошла в кабинет, скрепя сердце поздоровалась, села на предложенный стул. Нинель Эдуардовна смотрела на нее с нескрываемой ненавистью. Хотя голосу она и прибавила немного елея, но металл оставался его основой:
— С чем пожаловали, Любовь Антоновна?
— Я пришла с деловым предложением.
— Даже так? Интересно, и в чем оно заключается?
Любино сердце стучало так сильно, что она почти задыхалась. После небольшой паузы ей удалось справиться с дыханием. Как можно спокойнее она произнесла:
— Предложение такое: вы прекращаете преследовать стариков, донимая их по поводу квартир, а я отложу на время визит к прокурору города…
— Что?! — Нинель Эдуардовна захлебнулась и могла издавать только жалкое хлюпанье.
— Это первое, — невозмутимо продолжала Люба. — И второе: вы прекращаете махинации с лекарствами и вымогательства, иначе в ближайшее время здесь будет работать следователь. Вы поняли меня?
Нинель Эдуардовна, багровая, раздувшаяся от распиравшей ее ярости, вылупив побелевшие глаза и открыв большой накрашенный рот, похожая, как никогда, на огромную жабу, застыла нелепым изваянием, видимо, потеряв дар речи. Люба, с трудом сохраняя спокойствие, встала и неторопливо покинула кабинет.
Она и сама не ожидала от себя такой храбрости. Еще ни разу в жизни ей не приходилось лицом к лицу сталкиваться с людьми, подобными Нинели. Разумеется, она знала об их существовании, видела в кино и по телевизору, слышала от мужа и от знакомых. Но видеть их так близко, и притом бросить вызов, противостоять им, — такого с ней не случалось никогда.
Ей пришлось вызвать такси. Вещей, когда она их упаковала, оказалось довольно много, и нести их до гостиницы, располагавшейся в центре города, было бы нелегко. Перед тем как позвать Фросю, чтобы сдать комнату, она зашла к Таисии Игнатьевне. Старушка расплакалась, узнав, что Люба уходит из интерната. Люба, как могла, успокаивала ее, мол, они еще увидятся завтра, на похоронах Серафимы Григорьевны. Вдруг Таисия Игнатьевна всплеснула руками:
— Ох, старая, из памяти выжила совсем. Сима перед смертью просила альбом тебе передать. Пусть, говорит, лучше у Любочки и Анюты хранится, чем в чужие руки попадет.
Люба вздрогнула от этих слов. Вчера она горевала, что Серафима Григорьевна больше никогда не назовет ее «Любочка». Назвала. Вот ведь как бывает!
Люба взяла альбом, поцеловала старую женщину и пошла за Фросей. Суровая уборщица, увидев Любу, неожиданно улыбнулась:
— Уезжаете, Любовь Антоновна? Ну, с Богом! Счастливо вам!
— Я в гостинице решила пока остановиться. Еще увидимся. Завтра на похоронах. А за добрые слова спасибо.
На следующий день Люба поднялась рано. Умывание, чашка кофе с печеньем, легкий макияж заняли не более получаса. Поколебавшись и все же отвергнув черное платье с легкомысленным вырезом, остановилась на синем брючном костюме. Повязав черную шифоновую косынку, купленную накануне, поспешила в интернат. По дороге остановилась возле мини-рынка и купила букет белых хризантем. Уже расплатившись, вспомнила про Таисию Игнатьевну и купила еще один — из махровых астр.
Аню она не решилась звать на похороны — не хотелось лишний раз травмировать детскую душу. Но девочка пришла сама. Вернее, пришла их классный руководитель, Надежда Романовна, и привела с собой несколько своих учениц. Девочки держали букетики из ноготков и поздних анютиных глазок, перешептывались, с любопытством разглядывая людей, которые все прибывали, заполняя площадку возле крыльца. Люба познакомилась с Надеждой Романовной, энергичной, словоохотливой женщиной. Жестикулируя и заводя большие черные глаза, Надежда Романовна рассказала Любе о Серафиме Григорьевне, проработавшей всю жизнь заведующей городской библиотекой:
