Визажистка - Клюкина Ольга (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Пока что нужно просто успокоиться и лечь спать. Только спать. Древние греки когда-то верили, что по ту сторону северного ветра, Борея, существует особая страна, где живут одни только счастливые люди.
Пусть Александр пока живет там — в стране гипербореев, в краю вечного блаженства.
Александр снова закурил. Вера почувствовала, что он нервничает, думает о чем-то своем.
— Я… буду тебя вспоминать, — сказал Александр, когда машина остановилась у дома Веры.
Он тихо, ласково провел холодной рукой по ее щеке и вздохнул. Наверное, в этот момент надо было сказать: «Я тоже, тоже! Я и не собираюсь тебя забывать!» А потом еще хотя бы один раз прижаться всем телом, обнять…
— Tanto brevius tempus, quanto felicius est, — тихо вместо этого пробормотала Вера. Она привыкла произносить звучные латинские слова непременно вслух.
— Что ты сказала? — переспросил Александр.
— Время чем короче, тем счастливее, — ответила Вера, быстро выскакивая из машины и отворачиваясь. Ей не хотелось, чтобы Александр при свете фар заметил на ее лице слезы.
Глава 8
О СТРАННОСТЯХ ЛЮБВИ
Ленка открыла дверь и подмигнула, показывая на комнату, где виднелся угол накрытого стола.
«Сплошные праздники, — невольно подумала Вера. — После переезда в этот дом жизнь каким-то образом стала принимать форму праздничного застолья. Значит, это для чего-то надо. А завтра к тому же и у Антошки день рождения — не забыть бы торт купить».
Убранство стола красноречиво говорило о том, что поездка в деревню и налет на погреб матушки у Ленки прошли с блестящим успехом. Помимо большой бутыли самогона и скромного графинчика какой-то домашней наливки («Для меня!» — невольно умилилась Вера, которая не любила и не умела пить водку), на столе красовались аппетитные грибочки под кольцами лука, соленые помидоры и огурцы, горка квашеной капусты, приправленной какой-то красной ягодой наподобие брусники.
О хозяйственно-заготовительных способностях Ленкиной матушки свидетельствовал также большой, разрезанный на щедрые ломти соленый арбуз, красная мякоть которого казалась вызывающе свежей в студеный зимний день.
За столом с чрезвычайно довольным, если не сказать счастливым, видом сидел один-единственный гость — немолодой мужчина в больших очках, закрывающих чуть ли не все его круглое лицо. Мужчина был по-детски ровно подстрижен «под горшок» и почему-то с первого взгляда производил весьма забавное впечатление. Вера поняла, что это и был тот, кого Ленка называла Человечкиным.
Судя по всему, Человечкин уже выпил немного самогонки и теперь блаженно почавкивал, сосредоточенно вытягивая содержимое из большой розовой помидорины. Но как только увидел Веру, тут же вскочил со стула, невероятно чудовищно покраснел и замер, вытянув руки по швам.
— Ив, ив, ив, ив, — никак не мог выговорить даже первого слова сосед, и при этом покраснел еще больше.
Вере показалось, что его лицо от напряжения сделалось прямо-таки бурого цвета, а ровный кружок седых волос на голове засветился в зимнем полумраке комнаты слабым фосфорическим светом.
— Он хочет сказать, что его зовут Иван Иваныч Вечкин, а мы и так уже знаем. Да садитесь вы, горе луковое! Здесь все свои, — легонько подтолкнула его на место Ленка.
Сосед послушно сел на свое место, снова взялся за помидорчик.
— Слушай, имей в виду, он, оказывается, заикается, уж и не знаю, как мы тут с ним справимся, — потихоньку шепнула Ленка Вере. — Но план остается в силе. А он ничего, вроде бы безобидный. Да ты не сиди, болтай что-нибудь…
— Уже беседуете? — вслух поинтересовалась Вера.
— Да нет — поем, — огрызнулась Ленка, которая казалась сегодня сильно не в духе.
— Что-что?
— Вот балда! Я же сказала — поем. Ля-ля-ля, ля-ля-ля, — пропела Ленка зычным голосом, который вполне мог бы стать украшением любого русского народного хора.
— Что, уже запели? — покосилась Вера на только початую бутылку самогона. — Вроде бы я не слишком опоздала. А что поете?
— Мысли в основном, — сообщила Ленка, с хрустом откусывая огурец.
— Эту вот, что ли: «Мои мысли — мои скакуны»?
— Да нет, Вер, без скакунов. Просто мысли. Все, что приходит в голову. У него, Вер, не всегда говорить получается, а вот песней хорошо идет.
Человечкин кивнул и со счастливым видом потянулся за капустой.
Широкое и словно бы немного вогнутое вовнутрь лицо Человечкина и особенно его младенческие светло-голубые глаза невольно делали соседа похожим на пришельца с другой планеты. Как-то не верилось, что он жил через стенку с Ленкой и ее братцем.
— Он мне, Вер, уже спел, что у него эта штуковина называется невротическим или каким-то нервическим заиканием. Я вначале не расслышала, Вер, думала, что эротическое, на почве воздержания. Но он мне даже на бумажке написал, как его болезнь называется, можешь сама посмотреть.
Вера взглянула на какой-то газетный обрывок. Там действительно было написано три слова: «логоневроз, психогенное расстройство». Вера пожала плечами и положила бумажку на стол.
— В общем, если сказать русским языком, Иван Иванович и сам никогда не знает, когда начнет заикаться, а в какой момент — сорокой трещать. Все от нервов проклятых зависит, — с готовностью пояснила Ленка. — Вот видишь, пока слова сказать не может, только поет. И знаешь, что он мне тут напел? Как будто бы в нашем доме еще до революции мужик один жил из музыкантов или там каких-то художников, в трубу дудел. Вот, говорит, здесь у нас поэтому теперь аура такая, пению способствует. Только я лично в эти глупости, Вер, не верю.
— Здравствуйте! Ты же во все веришь! Во все гадания на свете, в любых карточных королей!
— В королей, может, и верю, а как кто-нибудь начинает про всякие энергетические поля распространяться — нет уж, от этого дела у меня прямо с души воротит.
— Так ведь энергетические поля и правда существуют, наукой доказано, — удивилась Вера.
— А мне плевать на науку. Я сама себе наука, — огрызнулась Ленка. — Сказала же — не верю, вот тебе и все.
— Налей гусару, Тамарочка! — вдруг старательно, достаточно приятным голосом пропел Иван Иванович.
— Я не Тамарочка. Ленка я, Елена. Вы что, уже забыли, что ли?
— Это стихотворение такое. Ле-ле-ле… — попытался было разъяснить, но снова споткнулся на слове Иван Иванович.
— Ленка, — подсказала хозяйка, подливая соседу в рюмку. — Вы же мне пели, что у вас от выпивки разговор открывается! Что-то пока не заметно.
— Ле-лермонтова стихотворение, — выдохнул сосед. — Про Тамарочку.
— Спроси у него что-нибудь, видишь, вроде бы разговор налаживается, — прошептала Ленка и даже подтолкнула Веру ногой под столом, напоминая: давай, давай, не молчи…
— Скажите, а вам доводилось бывать в музее Лермонтова в Тарханах? — спросила Вера, тут же вспомнив, что сегодня ее пригласили сюда не есть, а вести исключительно ученые беседы. — Я несколько раз собиралась, но почему-то не сложилось.
— Ну, давай, Иван Иваныч! Жми хотя бы романсом, а там разговоришься, — подсказала Ленка. — Чего вы стесняетесь? У вас же козлитон, почти как у Козловского. Что-нибудь про ваши музеи.
— Я бывал там не раз, в этих славных местах, — действительно запел Иван Иванович дребезжащим, трогательным «козлитоном». — И многое видел своими глазами, уникальные вещи. Я видел парадный носовой платок Марии Михайловны, матери Лермонтова…
— Ого! Никогда не слышала, чтобы носовые платки на выставках показывали, я теперь тоже на всякий случай никогда в жизни сморкаться не буду, — не удержалась от ехидной реплики Ленка.
— А еще я бывал в музее Горького, на улице Качалова, в доме шесть дробь два, — сменил вдруг Иван Иванович лирический мотивчик на более бодрый, задорный. — В прихожей у Алеши стоят отличные галоши…
— Галоши? — переспросила Вера и не выдержала — рассмеялась.
Все, что здесь происходило, было настолько нелепо и смешно, что Веру уже не могло смутить даже надутое, недовольное лицо Ленки.
