Проданная (СИ) - Шарм Кира (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Или не ломать? Бросить все и забыть? Оставить девчонку в покое? И себе самому заодно покой дать?
Сбрасываю в номере одежду, что запахом и руками ее пропиталась. Еду в «Жару» — там уж точно стряхну с себя этот бред. Влад девочек каких-то новых нашел, мастерицы, говорит, такие, что сам, как от дозы, улетает от их мастерства. Самое время попробовать.
И охренел, когда увидел, как золотую девочку, мало того, что занесло каким-то ветром в этот бордель, еще и лапает на танцполе какой-то мажористый дрыщ!
А ведь я до сих пор от ее запаха не отошел…
Хоть над моим членом уже и успели поработать одновременно две из новеньких мастериц Севера. Настоящие умелицы, даже не спорю. Мне десять минут понадобилось всего, чтобы два раза спустить пар. Только, блядь, все равно не отпустило…
Глава 33
— Мажоры отдыхают, — Влад усмехается, проследив за моим взглядом. — Два ВИП номера заказали. Тупо потрахаться соплячье пришло. Мы в такие годы пахали так, что неба, блядь, не видели. А эти… Наркота и трах, ничего больше в жизни убогой нет. Зря отцы их пашут, как проклятые. Их империи готовыми скоро отберем. А эти по миру пойдут, если не сдохнут раньше от передозов.
А у меня пелена перед глазами.
Не встал, вылетел на первый этаж. Отшвырнул ублюдка, и в челюсть захерачил так, что у самого кулак заныл.
И краем глаза успел же заметить, как ей дряни в бокал насыпают. А она, блядь, еще и за бокалом этим тянется. Капризы мне какие-то устраивать пытается.
Только я, блядь, не твой папочка, сладкая принцесса. Со мной капризы ни хрена не пройдут.
Зашвырнул в машину, а самому до самого, блядь, нутра гадко. Как будто блевотины вкус остался вместо меда.
Она обычная богатая дешевка.
Мозгов ни хрена нет. Трахается где и с кем попало. Наркотой закачивается. Помойка. Пусть дорогая и элитная. Но помойкой быть не перестает.
На хрен она вообще мне сдалась?
Только сейчас понял, почему ломанулся хмыря от нее отшвыривать.
Решил уже, что она моя. Вот пока танцевал с ней, и решил. Ни хера никому не отдам. Себе заберу. И плевать, хочет или нет. По праву заберу, хоть соплями вся изведется от рева.
А теперь не понимаю — нужен мне этот хлам?
Может, и правда судьба все давно решила, или, вернее, девочка себе сама судьбу эту выбрала мозгами своими куриными? Может, пусть и подыхает вот так — от наркоты. Катится на самое дно? А мне просто отойти в сторону и мешать? Потом приеду, болью Левиной насладиться. Посмотреть, какие у него будут глаза на ее похоронах.
Мерзко мне от девчонки, рядом сидящей в моей машине. Почистить ее после нее надо будет.
Все равно я хотел ее. Хотел так, что зубы сводило.
Решил, что трахну и вышвырну на хрен. В последний раз вмешиваюсь, — пусть катится на свое дно, раз уж так выбрала. Не ее ведь, если разобраться хочу. Нет. Просто обожгло как-то случайно тогда, на озере. Может, пьян был, а, может, наваждение какое-то… Показалось, что есть там что-то. А ни хрена нет. Пустоголовая шлюшка малолетняя. И все. Ни хрена больше.
Только стоило к губам ее прикоснуться, и вкус этот медовый насквозь пробрал.
Растворился во рту, и внутри где-то взорвался.
И, блядь, уже понял, — не остановлюсь. Мне так сладко и так мало. И чем больше вкус ее глотаю, чем больше всхлипов ее под губами моими ртом ловлю, — тем мне больше нужно. Допьяна хочу набраться этим медом.
Прикасаюсь, как будто сломать что-то боюсь. Скольжу руками по соскам, по животу вниз — и дурею. Будто не я ее, а меня самого выкручивает.
И задыхаюсь, с голодом уже набрасываясь на ее рот.
И ненавижу сам себя за тягу эту жгучую и ненормальную.
Я ломать ее должен, а не всхлипы удовольствия ловить, до трясучки напрягаясь в желании, чтоб заорала, чтоб забилась подо мной в наслаждении, чтоб руками в волосы мои впилась. Ласкаю, и ударить по личику этому идеальному хочется. Размазать медовые алые губы, так, чтобы всмятку, чтобы от боли и унижения орала. Чтобы ее от страха передо мной трясло.
А сам пальцами вовнутрь проникаю и опьяняюсь до одури. Тем, как дергается, как глаза закатывает, как ногтями своими мне в кожу, а на самом деле будто в сердце впивается. И рвет, — а я кайф ловлю, как больной на голову ушлепок.
Соски ее — перламутровые, розовые, кажется, что и как волосы, сиянием отдают в темноте.
Чувствительная… Какая чувствительная…
Я губами по коже провожу, едва касаюсь, а она вся дрожит, все трепещет.
И так щемяще-сладко от каждого ее касания, от каждого вздрагивания внутри становится.
И обжигает одновременно. Как будто пылающий огонь глотаю. Как ядом обжигаюсь, и оторваться не могу.
Член просто разрывает. Я хочу в нее. Хочу до судорог…
Ворваться и вбиваться на полную мощность. До изнеможения. Чтоб на ноги подняться потом не могла. Чтоб вставала после с травы и снова падала. Чтоб слезы из глаз брызнули.
А вместо этого — ласкаю. Рычу от удовольствия, от острого, запредельного возбуждения.
Я же ненавидеть ее должен.
Топтать и ломать.
Но, блядь, кажется, самого себя сейчас ломаю.
Она растекается ядом по венам. Горящим, полыхающим вспышками пламени, ядом. И я, блядь, вместо того, чтобы отшатнуться, глотаю этот яд снова и снова — каждым ее вздохом, каждым обжигающим все сильнее прикосновением, впитывая его, пробегая языком по перламутрово розовым соскам и чувствую, как с новой силой прожигает, вспыхивает сквозь кожу, когда она дергается и стонет от этого.
И еще сильнее хочется ее сдавить. Шею стиснуть крепкими пальцами. Позвоночник с треском переломать. Вот за это. За дрожь на ее губах, которую ловить все больше хочется. За выдох этот изумленный, когда пальцами по складочкам ее пробегаю. За то, как они трепещут и как горячо и узко оказывается у нее внутри. И как она судорожно сжимается, сдавливая мои пальцы и стонет в мои губы.
И с каждой минутой будто все больше зверею.
Будто не она моей, а я сам с каждый вдохом, этого яда ее становлюсь. Потому что мало и не оторваться. Потому что вжать ее хочу гораздо крепче, чем на уровне вбиться членом. Так, чтоб на месте ожогов ее кожа к моей прилипла.
Извивается и стонет, распахивает рот, как рыба, в первом оргазме. А ведь я почти не прикасался. Почти не сделал еще ничего. И все вокруг, кажется, ее запахом пропиталось, и сам я — насквозь. Тем запахом, трепета ее на складочках, на лепестках таких розовых, таких нежных, таких же одуряющих, как ее губы.
И меня раздирает. Кажется, сдохну, если не вдолблюсь сейчас в нее. Дико бешено ворваться хочется. Чтоб орала и визжала, чтоб на километры шлепки раздавались бедрами, чтоб кости заломило от бешеных толчков.
И пот градом, потому что никогда такого не чувствовал. Никого так не хотел до ломоты. Ни разу в жизни.
И уже знаю, что не возьму.
Все внутри против.
Не так ее надо, нежную девочку. Принцессу хрупкую, солнцем переполненную.
Ни хера это не стерлось, как я думал. И помойкой вонять перестало. Не такая она — потому что кровь в венах от таких, что по борделям шляются, не закипает. Потому что те так не дрожат под руками. И так не светятся.
И теперь окончательно понимаю — уже нет шансов. Уже не отпущу. Она моя. Каждую руку выломаю, что к ней прикоснется. Губы вырву, что поцеловать ее попытаются. Зверею от одной мысли, что хоть на час ее от себя отпущу.
И в этот момент я понимаю, что хочу все изменить.
Что она моя, — по всем законам, по документам, и я могу забрать ее в любой момент, держать насильно, не выпускать из своего дома и делать все, что захочу. Но нет. Я хочу иначе.
Чтоб сама пришла. Сама захотела быть со мной. Чтоб… Тянулась ко мне и смотрела вот такими пьяными глазами. Чтобы ждала, стоя у окна моего дома, а не резко дергалась в ожидании моих шагов. И не мстить, не ломать и даже не взять ее вот сейчас на капоте машины. Я с ней большего хочу. Хотя бы попробовать.
— Я дам тебе шанс. Завтра в восемь. В «Лаванде» — сам не понимаю, то ли думаю вслух, то ли говорю.
