Танец страсти - Поплавская Полина (чтение книг txt) 📗
Юхан говорил, сидя за столом на кухне Малин — из музея они вышли вместе и, попрощавшись, сразу поехали к ней домой. Уходя, Малин спиной чувствовала взгляд Йена — он стоял у открытой дверцы своего нового “сааба”, как будто надеясь, что девушка передумает. Его приглашение на ужин, сделанное так, чтобы не слышали Юхан с Симоном, было вежливо, но твердо отклонено.
Малин знала, что она обязательно пожалеет об этом, но ей не хотелось бросать соседа. И вот теперь из-за своей глупости она должна сидеть здесь и вести с Юханом эти малопонятные беседы — вместо того, чтобы… Не успев додумать эту мысль, девушка покраснела, но Юхан, конечно, ничего не заметил. Он продолжал говорить, а ей уже было не сосредоточиться, потому что она вспомнила те ощущения, которые испытывала, сидя на диване рядом с Йеном. Малин прикрыла глаза и увидела все тело Йена таким, каким оно было в тот вечер на Лэнгхольмене…
— Ты не слушаешь меня? — вдруг прервал свою лекцию Юхан. — Тебе неинтересно?
— Извини, Юхан, я просто немного устала сегодня. Но, пожалуйста, рассказывай дальше. — Девушка все-таки надеялась, что рассказ Юхана поможет ей что-то понять, и старалась больше не терять нить его рассуждений.
За полночь ученый все еще сидел над разложенными по столу эскизами. Все украшения на носу флагмана выглядели достойно — в них присутствовали и королевское великолепие, и державное величие. Два римлянина, каждый в полтора человеческих роста — о эти римляне, дань европейской моде! — стояли на огромной львиной голове, по которой от них в страхе уползал презренный тритон. Две маленьких дрожащих фигурки поляков под скамейками будут поднимать настроение экипажу по утрам, когда несколько десятков мужчин выйдут справить за борт нужду. Римские императоры по бортам — заказ самого короля. Ученый усмехнулся: его ученик Густав Адольф мнил себя прямым потомком цезарей — конечно, не по крови, но по духу. Они со Скиттом сделали все возможное, чтобы развить в мальчике честолюбие, и теперь Буреус мог быть доволен — в этом смысле Густав Адольф превзошел его ожидания.
Старик взял в руки лист со следующим рисунком. На нем был изображен Пелей, удерживающий Тетис, — что может лучше научить мореплавателей быть выносливыми и не отступать перед трудностями? Жаль, что смысл этой аллегории доступен, увы, немногим: даже если и попытаться объяснить простым людям, почему мускулистый полуобнаженный человек держит в своих объятиях то змею то льва, то разве они будут способны понять это? Ученый в сомнении покачал головой. Однако эскиз ему нравился, к тому же бушприт в этом месте необходимо укрепить. Буреус положил лист в стопку, которую завтра отправят на утверждение к королю.
Относительно большого льва он не колебался ни минуты — работа выполнена отменно, глаз не оторвать.
Вздохнув, он принялся за самое трудное — украшения для кормы. Два центральных герба сомнений не вызывали, но остальное… Старик закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Разумеется, несколько ярусов придется отдать под неистребимых римлян — король, похоже, без ума от них. Но чем поддерживать их бесконечные однообразные ряды? Он устало покачал головой, посмотрел на часы. Скоро пробьет два, а решения нет. Все потому, что он потратил добрый час на этого сумасшедшего крестьянина. Вспомнив о нем, ученый почувствовал страшную усталость. Его голова склонилась к столу, и стоило больших усилий поднять ее, отогнав дремоту.
Раздумывая над тем, что привело к нему крестьянина, он принялся вычерчивать на листе фигурки животных: медведь, белка, волк… Волк ему понравился — может быть, пригодится для консолей? Надо сделать еще несколько набросков: вот дикий пес в битве с польской лисицей, вот волк, приносящий солнце. Вдруг старик ощутил необычный холодок, пробежавший вдоль конечностей. К тому, что с возрастом руки и ноги часто мерзли, ученый давно привык. Но тут было что-то другое — этот холодок напомнил ему то чувство, что посещало его в молодости — когда он надеялся совершить великое открытие, которое потрясло бы весь научный мир. Тогда, проводя дни и ночи в кабинете и библиотеке, он порой испытывал нечто подобное: казалось, вот-вот и истина откроется ему…
Не мигая, он уставился на листок. Зверь получился почти живым. Казалось, еще немного, и он сойдет с листа и бросится на своего создателя. Старик почти узнавал его и теперь силился вспомнить, откуда этот волк так знаком ему. С годами память ученого ослабела и стала все чаще выкидывать с ним такие штуки — поманит, но откажется вести дальше, как духи из деревенских сказок…
Все-таки больше он не может сопротивляться усталости… Он почувствовал, что уже не в силах добраться до постели и готов уснуть прямо здесь, за столом. Ноги наполнились свинцом и отказывались повиноваться. Но прежде, чем поплотней укутаться в плед и задремать, он вывел на бумаге собственную подпись: Йохан Буреус.
…Буреус! Так вот почему это имя показалось ей знакомым! Малин проснулась, но так и не смогла понять: то ли этот человек уже когда-то снился ей, то ли в ее сон вплелись обрывки вчерашнего разговора с Юханом… В любом случае, ей казалось, что начало этой истории она уже откуда-то знает.
Имя ученого все еще крутилось в голове девушки, когда, проезжая по Свеавеген, она автоматически отметила, что рабочие в ярких комбинезонах демонтируют сразу три телефонные будки, стоявшие неподалеку от входа в метро. Малин стало не по себе — вот уже и городские власти заметили, что людям не с кем общаться… Какая чушь, тут же одернула она себя, разумеется, дело в другом. Теперь почти у каждого есть мобильный телефон, поэтому телефонные будки просто отжили свой век, вот и все объяснение. Но ей было жаль старых уличных автоматов, с их никелированным блеском и пестротой рекламных картинок.
Вскоре автобус остановился недалеко от театра, и Малин выскочила на остановку. Она посмотрела на ряд телефонных будок на Мастер Самуэльсгатан, как на старых знакомых, и едва удержалась, чтобы не кивнуть им…
А в театре ее ждал сюрприз. Задник сцены, разрисованный Свенссоном, был настоящим произведением искусства! Художник сделал именно то, что она хотела, каким-то чудесным образом угадав ее замысел, ибо собственные объяснения по этому поводу Малин справедливо считала бестолковыми и невнятными. Тогда она бормотала что-то об оттенках серого, и плоское лицо Свенссона с прищуренными узкими глазами выглядело насмешливым, когда он терпел косноязычие Малин и молча наблюдал за ее попытками подкрепить свой рассказ жестами, не более внятными, чем речь.
Он несколько раз заглядывал на репетиции, но почти не задавал вопросов, видимо, не надеясь получить вразумительные ответы. А сама она почему-то не могла заставить себя заглянуть к художнику и посмотреть, что же у него получается — видимо, просто боялась переступить порог его мастерской и увидеть, что все совсем не так, как она себе представляла. Ситуация осложнялась еще и тем, что художник работал бесплатно, объясняя это желанием “сделать что-то новое” и “показать себя в новом качестве” — фразы, которые настораживали Малин. А как быть, если декорации ей не понравятся? Измучившись, она решила, что пусть будет, как будет. Она примет любой вариант, который предложит Свенссон, — иного выхода у нее и не было. Она утешала себя тем, что декорации спектакля важны только в самом начале, потом зрители смотрят на танцоров, а не на то, что их окружает. Если, конечно, ей удастся вообще заинтересовать кого-то…
Но теперь опасения, так мучившие Малин все это время, казались ей смешными. Свенссон сделал невозможное — он воплотил на холсте ее сны, образы ее одинокой фантазии. Серое дерево было точно таким, каким она видела его в своих грезах! Малин горячо благодарила художника, а тот улыбался, глядя на нее так, как будто иначе и быть не могло.
ГЛАВА 10
Йен позвонил через несколько дней после того, как они были в музее вчетвером. Поздоровавшись с девушкой, он начал с вопроса: удалось ли Юхану что-то расшифровать? А потом, даже не дав ей толком ответить, принялся расспрашивать о спектакле, существование которого Малин выдумала специально для него. Чтобы как-то выйти из положения, Малин пришлось выдумывать снова.
