Средство от облысения - Нестерова Наталья Владимировна (книги бесплатно txt) 📗
«Плевать! – подумал Гена. – Ты, братец, жирный, как сарделька, а Людмила Сергеевна никогда толстяков не любила».
Гена взял руку Милы, склонился, чтобы поцеловать, и на секунду замешкался. Вспомнил, что два часа назад целовал руку девушки-совенка. Ему вдруг не захотелось повторять с Милой то, что делал с другой. Но в секунду его замешательства он почувствовал, как дрогнула ее рука, точно Мила испугалась, что он раздумает прикладываться, и совершила попытку вырваться. Гена захватил ее ускользающие пальцы, перевернул кисть и прижался лицом к ладошке. Это был не поцелуй, а вдыхание родного запаха, телесный контакт – чувственный и целомудренный одновременно.
И снова Гене, будто соединенному с ней общей системой кровообращения, передалось ее чувство – горячего тока в сосудах. Однажды Геннадию делали укол в вену, медсестра предупредила, что он ощутит жар. И действительно, по мере того как лекарство входило в кровь, горячая волна поднималась по руке и расплывалась по телу. И сейчас было похоже – без инъекций, но горячо обоим.
– Пока! До свидания! – Мила, преодолевая его легкое сопротивление, забрала руку, отлепила от его лица.
Она села в машину, водитель захлопнул дверь. Гена согнулся в поясе, чтобы его лицо оказалось напротив тонированного стекла, за которым только угадывалась Мила. «Я тебя люблю!» – беззвучно, но ясно артикулируя губами, произнес он. Говорил собственному отражению на графитово-черном стекле, как бы в пустоту. Но Мила его видела отлично и знала, что он рассмотреть ее лица не может.
Машина отъехала, а Гена продолжал стоять в согбенной позе.
– Мужик! Ты охренел? – послышался голос продавщицы цветов.
Гена разогнулся и повернулся к ней.
– Ты мне сколько заплатил? Десятку! – Она трясла в воздухе купюрой. – А букет стоит пятьсот! Я уж не стала при даме тебя позорить. Гони деньги!
Он достал и очистил бумажник, вывернул карманы – набралось семьдесят три рубля.
– Нет! Ну я не знаю! – бушевала цветочница. – За свою же доброту и мне расплачиваться! Вот так поверишь людям! Женщина на машине, с водителем, по всему видать, обеспеченная. Я думала, и кавалер у нее подходящий, состоятельный. А ты! Не по сеньке шапка!
– Спокойно, девушка (ей было за пятьдесят), не нервничайте! – Гена принялся расстегивать браслет часов. – Вот, возьмите! Корпус позолоченный, двенадцать камней, коллекционная партия фабрики «Полет», – слегка приврал он. – Могу еще предложить донорскую почку. Нет, почку я уже кому-то обещал.
– Я не мародерка, – сказала цветочница, пристально рассматривая часы. – А сколько они стоят?
– Верных триста баксов! – заверил Гена. – Будьте здоровы, берегите легкие от простуды! Привет мимозам!
В метро он обнаружил, что у него нет проездного билета, денег, соответственно, тоже.
Пришлось вспомнить старый студенческий прием с перепрыгиванием через турникет.
Гена не боялся, что его схватят и отведут в милицию. После такого вечера можно и в каталажке посидеть.
АРХИВАРИУС
В архиве Лена не стала обращаться к начальнику хранилища, решив, что с работниками среднего звена скорее найдет общий язык.
Таким работником оказалась архивариус Анна Ильинична. Хотя название ее должности было звучным, гречески-античным, сама Анна Ильинична производила впечатление кладовщицы на заштатном окладе. Невысокого роста, полноватая, в застиранном синем рабочем халате поверх платья, с хмурым лицом и старушечьим гребнем на макушке.
– Никакие дела не выдам, – заявила Анна Ильинична, – без специального разрешения с тремя подписями и печатью. Приемные дни – понедельник и вторник.
Она привычным жестом вытащила гребень, провела по голове и воткнула его на прежнее место над скрученной в пучок жиденькой косицей.
– Понимаете, – уговаривала Лена, – мне очень нужно. У меня большие неприятности на работе.
– Ваши проблемы, – отрезала Анна Ильинична.
Выражение это она подхватила в отечественных сериалах, которые заполонили телевидение. А их создатели, соответственно, переняли у зарубежных, попросту – слямзили ввиду лаконичности и смысловой удобности.
Но ведь что русскому в веселье, то американцу гвоздь в печенку. И наоборот. Никогда прежде русский человек не говорил другому: это твои проблемы. Он мог чужие проблемы из вредности усугубить, мог пообещать помочь и не сдержать слова; пожать плечами, если не слушались его толковых советов: ну, тебе жить! Но в глаза заявить человеку: твои беды мне побоку, моя хата с краю? Да только самый подлец законченный мог такое сказать.
Оттого, что у нее вырвалось чуждое и, как на грех, приклеившееся на язык выражение, Анна Ильинична посуровела еще больше. Не глядя на Лену, перекладывая какие-то бумажки, сказала:
– Можно за деньги. Платите и копайтесь.
Лена открыла сумку, достала кошелек.
– Не мне! – процедила Анна Ильинична. – Через бухгалтерию, третий этаж, двенадцатая комната. Я мзду не беру.
Лену грубость архивариуса не испугала.
Лена знала таких женщин. Особенно много видела в провинции, когда приезжала к родителям Володи, да и соседки по дому – словно родные сестры Анны Ильиничны. Они давно махнули на себя рукой, не следили за туалетами и прическами, перманентно находясь в схватке с жизнью: с вечным безденежьем, перелатыванием старых платьев, в думах о запасах картошки и капусты в сезон, жесткой экономии на модную кофточку для дочери-подростка или джинсов для сына, – эти женщины старели стремительно и обрастали защитной оболочкой из грубости, сварливости, колючести. Если боец находится на передовой, в тыл – только при ранении, он вынужден поддерживать постоянную боевую готовность. Не исключено, что и Лена Соболева превратилась бы такую же луковицу – ковырни, заплачешь, не подвернись ей денежная и необременительная работа или муж с меньшей, чем у Володи, ответственностью перед семьей.
– Дайте мне три минуты! – попросила Лена. – Послушайте!
И она принялась быстро рассказывать Анне Ильиничне о своем патентном бюро, о Канарейкине и о том, как честные изобретатели страдают от его коварства.
– Что платят за изобретение? – спросила Анна Ильинична, когда Лена замолкла.
– Сто минимальных зарплат, – на чистом глазу соврала Лена.
– Холера им в печенку! – ругнулась Анна Ильинична. – Минимальная – это моя. Коту на минтай не хватает. Пошли. Какие, говоришь, тебе нужны года?
Лена рылась в бумагах до вечера, нашла еще три ворованных изобретения. Анна Ильинична как бы не замечала Лену, только на вопросы, где что находится, отвечала и показывала. Но когда они выходили из здания архива, сказала:
– Приходи завтра, доведи уж до конца.
Лена пять дней ездила в архив, как на работу. В свое бюро заглядывала рано утром, когда точно не могла столкнуться с Булкиным. Искала в разгроме нужные документы и убегала.
Анна Ильинична постепенно привыкла к Лене.
В первый день Анна Ильинична смотрела на Лену как на постороннюю. На второй день принесла откуда-то удобную стремянку, вместо той, с которой Лена опасалась грохнуться.
На третий день Анна Ильинична позволила для убыстрения работы не ставить вытащенные папки на место – сама потом уберет. Последние два дня Анна Ильинична полностью посвятила Лене и ее поискам.
Тот же процесс наблюдался и во время их обеденного перерыва. Вначале Анна Ильинична решительно отказывалась от Лениных бутербродов и пирогов. Потом согласилась попробовать маленький расстегайчик с вязигой, похвалила и дала толковый совет, как можно дешевую рыбу путем припаривания и окрашивания морковным соком замаскировать под благородный лосось. В последний день Анна Ильинична от торта, принесенного Леной, не отказывалась и даже согласилась взять оставшийся кусок домой.
Как бы реагировала Лена, если бы какая-нибудь известная личность, вроде телеведущей или модной актрисы, вдруг прониклась к ней, Лене, сердечным расположением, она не знала. Да и какое дело знаменитостям до нее?
