Не гореть! (СИ) - Светлая et Jk (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
— Оль, ты играешь с огнем, — хрипло выдохнул он.
— Я не играю, — она улыбнулась и несмело коснулась ладонью его щеки — колючая, господи… — Я обжечься боюсь.
— Что творится в твоей голове… — прошептал он и в следующее мгновение крепко держал Олю в своих руках, целуя ее губы со вкусом бренди. Ее ладони крепко, почти судорожно обхватили его плечи, и она сама всем телом прильнула к нему, ощущая каждым членом, всей кожей тепло и силу, исходившие от него. Наверное, когда все на свете потеряет значение, она все еще будет искать это тепло и эту силу. Но сейчас — уже нашла, в один миг приняв решение. Теперь поцелуй разрывать было незачем, она знала, что граница уже перейдена. Только ни черта не помнила, к чему были эти границы, не позволяя себе сомневаться в эти бесконечные и стремительные одновременно секунды, когда открывала рот, впуская в себя его язык, и часто дышала от волнения.
Он сжимал ее крепче, словно боялся, что она все еще может передумать, но отпускать ее Денис не хотел. Не мог. Чувствовать ее поцелуй, слышать сбившееся дыхание, ощущать запах, исходивший от ее волос, касавшихся его лица. И всё, случившееся до нее, становилось неважным, когда его большая горячая ладонь легла на Олин затылок. Так, будто было дорогой к ней. Чтобы сегодня они оказались посреди ее кухни, целуя друг друга до звона в ушах.
Олины пальцы на его футболке сжались, захватывая ткань в кулачок, и, не понимая, как такое может происходить с ними, с ней, не испытывавшей никогда ничего подобного, она услышала негромкий всхлип, вырвавшийся из собственной груди. Ни черта он не отрезвлял. И ее ладони заскользили ниже, к его рукавам, чтобы нырнуть под них и чувствовать кожу и мышцы рук. Ее захватило и понесло. И это был не алкоголь. Если Оля и была пьяна, то только от его присутствия. Остальное — побочка.
Денис все-таки оторвался от нее. Легко подхватил на руки и в несколько шагов был в комнате, опускал ее на кровать, сдергивал футболки — с нее, с себя — и впервые, жадно, быстро касался ее кожи, обжигая щетиной грудь, ребра, живот и следом распаляя сильнее губами и языком.
Несколько мгновений она лежала, не шевелясь и глядя на него, на то, как он двигался, создавая поцелуями портрет ее тела. Ладони были закинуты над головой и зависли в воздухе, пока она дышала открытым ртом, как рыба на суше. Взгляд выхватывал рисунок на его груди и плече, частично уходивший на руку. Присмотреться. Разглядеть. Черные линии, грубые и тонкие, штриховкой и пятнами, вырисовывали под ключицей глаз, натуралистичный, с потеками краски под нижним веком, с ресницами, расползающимися вверх, венами, реками — в ветви дерева. На плече это дерево, облепленное вороньем. Алые пятна, имитирующие кровь — из него, из дерева. Циферблат часов, уходящий вниз по плечу — придающий единства всей этой сложной фигуре. Она никогда не видела раньше. Дэн то в форме, то рукава закрывали. Она никогда не видела. Его не видела. Видеть — не позволяла себе. А сейчас не могла насмотреться.
— У нас татуировки с одной стороны, — зачем-то сказала Оля непонятно кому — себе или Денису.
— Это хорошо или плохо? — спросил Дэн, нависнув над ней.
Она мотнула головой и не ответила. Приподнялась и потянулась губами к его шее. Ее язык, лаская его, чертил замысловатые линии, спускаясь по полукружию вниз, к ключицам и груди. Она никогда так не вела себя, но сейчас отпустила собственные желания, заперев на замок все мысли. Никакой неловкости, никакого стыда, ничего такого, что она испытывала бы с любым другим мужчиной. Да и не было никаких других. По-настоящему — никогда не было. А то, что было, лишь однажды, чтобы доказать самой себе, что не сошелся свет клином на Денисе Басаргине.
Но, выходит, сошелся. Она аксиому приняла за дурацкую теорему, топчась на месте и ища сложностей там, где их нет. А ее собственная ладонь, находя дорогу к ремню его джинсов, была единственным доказательством того, что только сейчас все правильно.
Время ускорилось от их нетерпения и жарких рук, не встречающих больше никаких препятствий, обострившихся чувств и неровных дыханий, с хрипом вырывающихся из грудин. Но неожиданно замирая, Денис разглядывал в неверном свете, падающем из коридора, блестящие Олины глаза и всю ее, здесь и сейчас — совершенно неземную. В душе нарастало новое желание, гораздо большее, чем обладание. Знать, чувствовать, что она вся — его. Засыпать и просыпаться вместе. Иметь право проводить рядом с ней ночи, выходные, жизнь. Любить… Любить так, чтобы она начинала дрожать в его руках, а он сходил с ума, ощущая ее всю, целиком, от макушки до самых кончиков пальцев на ногах.
Как сейчас.
Сейчас, когда она выгибалась дугой под ним, когда с губ ее слетали вскрики, которые она даже не пыталась сдерживать. Ее дыхание — тоже с запахом бренди — то замирало, сбиваясь, то вновь становилось похожим на дыхание загнанного животного. И отвечая на его движения, она двигалась — отчаянно, самозабвенно, до самого конца, до самого дна, насколько ее хватало. Пока не забилась в яркой вспышке сверхновой, увлекая его за собой.
В себя Оля приходила медленно, еще долго вздрагивая от его дыхания, которое ощущала на влажной коже. Глаза были закрыты. Кончиками пальцев она продолжала водить по Дэновой щеке с пробившейся щетиной, с удовлетворением отмечая, что ощущение того, что он колючий, ей нравится. А в ее собственной голове мрак был абсолютным. После света всегда — мрак. Даже если это просто из-за смеженных век. Открывать их она не хотела.
Он смотрел за двоих. Словно видел их со стороны, слившихся в один организм. Тесно прижав ее к себе, как в первый миг, в который все началось, он дышал ее дыханием и, кажется, даже не знал, что так бывает. Все сущее сосредоточилось в том, чтобы она узнала самое главное.
— Я люблю тебя, Оль, — прошептал Денис, коснулся губами ее плеча, шеи, уха и снова негромко выдохнул: — Я хочу, чтобы мы были вместе.
И тут же почувствовал, как что-то изменилось. Она будто окаменела в его руках и замерла в своих неуловимых движениях, делавших ее живой и настоящей. Только глаза распахнулись и впились в него всей глубиной, какой, он был уверен, больше ни у кого нет на свете.
— Как это — вместе? — шевельнула она губами.
— Обыкновенно, — улыбнулся Дэн. — Заберу тебя к себе. Познакомлю с родителями, с сестрой. В выходные станем ходить в кино, если, конечно, не будешь занята своими куклами, а в отпуск поедем в Тунис. Еще я хочу собаку, но ты их боишься. Поэтому собаку заводить не будем.
Оля вздрогнула и отпрянула от него. Дернулась, вырываясь из его рук, из плена его объятий, дальше по кровати, к другому ее концу и судорожно пыталась собраться с мыслями, чтобы хоть немного вникнуть в сказанное им. Но глядя на него, застывшего в неизвестности, знала одно точно и наверняка: молчать нельзя. Ни в коем случае нельзя молчать, потому что он тоже сбит с толку. Ею, черт подери!
— Ты соображаешь, что ты предлагаешь? — звонко спросила она.
— Более чем, — он перестал улыбаться. В отличие от Оли, его голос прозвучал глухо.
— Я не хочу. Я не… не могу, Денис. Я тебя… не люблю, — по нисходящей, последнее — совсем тихо. Но она упрямо закусила щеку, чтобы очнуться, и продолжила: — Прости. Ты знаешь, где у меня ванная… А потом тебе лучше уйти… или переночевать в бабушкиной комнате.
— Тебе в ванную нужнее! — злость неуправляемо выплескивалась в накалившийся вокруг них воздух. Дэн сорвался с кровати, внезапно ставшей пустой, несмотря на Олю, жавшуюся к краю. Одевался с такой скоростью, словно сдавал норматив. Обернулся на пороге, собираясь что-то сказать, но передумал и сделал глубокий вдох. Шумно выпустил из легких воздух и с улыбкой проговорил: — Спокойной ночи, Оль.
— Денис! — в ужасе, будто бы пытаясь его остановить, выдохнула она, но дверь за ним уже закрылась. И единственное, на что остались у нее силы, это сдавленно прошептать: — И тебе не гореть…
10. Парамоша, Каланча и Савелий
— Вот объясни мне, дражайшая дщерь моя, Ксения Викторовна, — голос Маргариты Николаевны заметно вибрировал, но пока что сложно было понять, сердится она или только изображает свое недовольство, — объясни, доколе сей отрок великовозрастный собирается игнорировать мои звонки и меня саму. Я даже не знаю, доехал он до вашей проклятой Стретовки или где-то в кювет слетел — он трубку не берет! Я уже не знаю, что думать!
